Сердце Феникса

"Та мойра, что нитку мою прядёт, та мойра, что режет нить, ответьте: я должен идти вперёд? Действительно должен жить?" ⒸДжио Россо

Врачи не лгали им. Первый выкидыш случился на восьмой неделе, и Санем по-настоящему не могла дышать. Вышла из кабинета узистки на негнущихся ногах и едва не рухнула в коридоре больницы. „Сердечный ритм не прослушивается“ - Безразлично бросила немолодая женщина, разворачиваясь в круглой табуретке на колесиках. - „На чистку“. И в ее глазах было абсолютное ничего, как будто чья-то смерть была для врача самым обычным делом, хотя, конечно, так оно и было. Но помогало не слишком хорошо, потому что для Санем Дивит это была первая смерть. Самая настоящая смерть, с уродливым, безобразным лицом и мерзким запахом страха, боли и жрущего нутро желания раскроить себе башку на этом самом месте. Сделать что угодно, умереть, убить, продать душу Дьяволу, совершить сделку ценою в собственную жизнь, только бы оказалось ложью. „Давай“ - Смеялась она в почти истерическом припадке, разглядывая потолок больничной уборной. Руки сводило ломающей кости болью. - „Давай обменяемся. Моя жизнь в обмен на его жизнь“. Никто не соглашался на сделку, никто не поднялся к ней из самой Преисподней и не снизошел с Небесной Канцелярии. Санем Дивит перестала бессвязно бормотать все молитвы, которые только знала. Санем Дивит закопала веру во Всевышнего всего за одну ночь. После - она умоляла лишь об облегчении, но кого умолять - не знала сама. „Только бы наступило облегчение“ - Обнимала себя за плечи девушка, раскачиваясь на больничной койке. Она больше не выторговывала жизнь своего неродившегося ребенка, не смеялась, не плакала. В конце ей хотелось лишь эвтаназии и облегчения. Но облегчение не наступало ни днем позже, ни неделей, ни даже месяцем. Слез не осталось еще в тот момент, когда ей приложили ледяную грелку к животу, а она, скидывая ее, не могла заткнуть боль, выскребающую мозг десертной вилкой из ее черепной коробки. Она решила, что потерять любовь всей жизни - верный путь к безумию. Ей доказали ошибочность ее суждений, а она поняла урок, но какой ценой. Какой, мать вашу, ценой. И потом, когда в сознании улеглась эта мысль, наступил день, который, как ей казалось, она не переживет снова. Но пережила. Зажмурилась покрепче, сгребая худыми пальцами в охапку все, что осталось от раскрученной души и пережила. Второй выкидыш больше не казался ей адом на земле, но глаза, заполненные до краев любовью ко всему на свете, медленно угасали. На смену веселому безумству пришло то, что ей никак не удавалось подставить хоть под какое-нибудь описание. Это была не боль, это нельзя было назвать страхом или отчаянием. То, что заставляло ее забиваться в самый дальний угол ванной и хрипеть в зажатое зубами полотенце до тех пор, пока ее оттуда не вытащат, было не похоже на боль. То, что вырывало из груди легкие по кускам, сложно было даже Адом назвать. Было нечто хуже Геенны Огненной - злое и черное опустошение, после которого оставалось только скрести ногтями холодный кафельный пол. И был Джан, о котором она забыла, проваливаясь в липкую и вязкую злость. Она винила всех на свете, она ненавидела, кричала, бросалась с кулаками и оставляла глубокие кровоточащие царапины на его шее после. Это нечто отливало от лица толчками вместе с кровью, и нежная Санем Айдын превратилась в жалкое подобие женщины. И однажды, уже твердо стоя на ногах перед лицом Стамбула, тонущего в свете уличных фонарей, Санем вдруг поняла - она больше не может. Дом, которому, кажется, не суждено быть тихим семейным гнездышком, встретил ее порывом сквозного ветра прямиком из их с Джаном спальни, в которую было будто не войти. - Я так не могу, Джан. - Она пнула ногой пуф у самой двери и прикрыла дверь. - Не получится. - Он обернулся. - Что ты предлагаешь? - Я хочу развестись. В крышку его гроба вбили последний гвоздь.