Ты — смысл всех побед, всех битв, побегов, сломанных запретов.
В Стамбуле зима. За окнами домов февраль застилает пушистым инеем вечнозеленые веточки кипариса. Санем перестала спать полные 8 часов еще на 26 неделе беременности, когда один из близнецов решил, что он сова, а второй - что жаворонок. Она заменила приятные объятия мужа и тяжелое зимнее одеяло на неспешные утренние прогулки в парке у дома. Это было потрясающее время, пусть и давалось ей непросто. Последние недели встретили её изжогой и так некстати вернувшейся утренней тошнотой. Потрясающим в этом кордебалете неудобств было по большей части то, что Санем вынашивает целых две жизни. И что она скоро станет мамой мальчишкам-близнецам. Это пугает и волнует её, она вообще плохо представляет себя в роли мамы мальчиков. Да и в целом опыта материнства у неё еще нет. Боже! Кончики пальцев покалывает от волнения, и Санем прячет ладони в рукавах зимнего пальто. Зима в этом году выдалась мягкая. Даже февраль, будто сжалившись над людьми, запрятал холодные стрелы ветров в тяжелый колчан за спиной. Спасение семьи при помощи детей - обычно дрянной способ, потому что он редко когда спасает на самом деле, всего лишь давая отсрочку неизбежному. Но их с Джаном семью удалось спасти именно новостью о такой долгожданной беременности. Санем очень многое говорила в порыве злости и отчаяния. Слишком много тяжелых слов. Она могла бы соврать себе и сделать вид, что была в аффекте, что не понимала, что творит. Но она понимала. Она - как бы ни исхитрялись оправдывать её родные и сам Джан - хотела сделать ему больно, восстановить, как ей казалось, справедливость. Уравновесить маятник. Их маятник качался, словно бешеный. Оставаться одной в темноте собственного горя было страшно до судороги в челюсти. Но оказалось, что болью боль не излечишь, и первые и самые непростые месяцы после их воссоединения прошли в едва ли не постоянных походах по семейным психологам. Страх, стыд и злость - все это пришлось вновь поднимать из глубин сердца. Чтобы наконец отпустить. И у них получалось - медленно, с откатами, но машина прощения двигалась вперед. Большой живот медленно каменеет, и Санем сбавляет шаг. - Уф! Снова тренировочные. - Санем дышит глубоко, чуть наклоняясь вперед. Город медленно просыпается. То тут, то там уже спешат на работу укутанные в теплые куртки люди. Вдоль шоссе иногда мелькают утренние спортсмены, счастливые собаки со своими сонными хозяевами и бабушки в цветастых платках. Стамбул прекрасен. Санем влюблена в этот город как в детстве. Такая любовь случается лишь однажды, лишь единожды в жизни. И никогда не проходит. Санем Дивит медленно шагает по брусчатой аллее, уводящей в сердце ухоженного и чистого парка. Пора домой***
Я буду ждать тебя. Целый космос, Дрожит и тонет в моей любви.
О партнерских родах Джан, конечно, знал. Друзья из прогрессивной Европы наперебой рассказывали ему обо всех прелестях и жуткостях процесса. Кто-то уверял, что совместные роды - развлечение не для слабонервных, кто-то настоятельно советовал хоть раз увидеть своими глазами, на что на самом деле способно женское тело. Джан знал - второго шанса у него не будет. Беременность Санем уже сама по себе была чудом, а это значило, что повторения может не быть. Он хотел чувствовать себя отцом. Быть с сыновьями от начала и до конца. Быть первым, за чье лицо зацепится серьезный взгляд крохотных глаз-бусинок. Джан хотел быть таким отцом, которым не смог быть Азиз Дивит. Он все решил для себя в тот день, когда узнал о беременности жены, но тревожность никуда не ушла, и сегодня настал её пик. Стрелка часов давно шагнула за полдень, и солнце медленно плыло по небесной дуге к западу, холодным белым светом облизывая кирпичные стены домов. Лимонные деревья в саду чинно перешептывались, подставляя ажурные вензеля веток и яркие плоды под неприветливые зимние лучи, что, однако, ни капли их не смущало. Февраль выдался относительно теплым. - Не забудь сумку для родильной палаты. - Голос Санем доносится из ванной комнаты сквозь шум воды. - Что ты там делаешь? - Чищу унитаз! Он читал о гнездовании, но наивно полагал, что у его любимой женщины оно пройдёт незаметно. На лбу мелкой росой проступил холодный пот. Две большие сумки опускаются на дно багажника. - Скватки уже каждые 6 минут. - Санем выходит следом, сжимая в руках саквояж с самым необходиым. - Приложение советует ехать в больницу. - Тогда чего мы ждём? - Знаешь… Может, все-таки стоило согласиться на плановое кесарево?… Новая схватка приходит настолько стремительно, что мысли из головы выбивает наотмашь. Пора.***
Часы показывали 16:45 В родовой палате они вдвоем. Немолодая акушерка с тихим голосом заботливо объяснила, на какие кнопки им нажимать, если понадобится помощь и, прикатив из глубины зала фитнесс-мяч, убежала принимать новую жизнь у более удачливой роженицы. Тепло. Темно. Тихо. Санем не хотелось никакой музыки, никаких аффирмаций и уж тем более никаких ароматических свеч в радиусе километра. Хотелось скорее встретиться с сыновьями. Хотелось пить. Хотелось не чувствовать опоясывающую боль, волнами настигающую её с каждым разом все чаще и все интенсивнее. Хотелось плакать и кричать, просить анестезию или кесарево. Очень хотелось пить. Все время хотелось пить. Два быстрых сердца барабанной дробью отстукивали ритм. Успокаивали, не позволяя провалиться в панику. Санем шла в боль. Смело шагала в самый эпицентр, раскачивалась и утробно мычала и помнила, что, чем глубже дышит она, тем легче её детям проходить этот путь. Она пройдёт его с ними. Станет их проводником. Пожертвует чем угодно, чтобы её сыновья увидели изумрудную зелень лимонных деревьев за окном. Она согласилась на все в тот день, когда захотела стать матерью.***
Под сенью цветущих вишневых садов, под гроздями сладких душистых цветов, я слышу, как жизнь пробуждается вновь, как сердце опять оплетает любовь.
(c) Джио Россо
В 20:30 в частной Стамбульской перинатальной клинике на свет появились близнецы Дивиты - Дениз и Йылдыз. Джан впервые видел такие глаза. Почти что черные, блестящие, как смола. Санем поняла, что до этого дня не умела любить.***
- О, я… Здравствуйте, я… - Санем замирает, будто током прошитая. Совсем еще молодая нянечка ласково прижимает к себе крошечный сверток. Пластиковая бутылочка мигает ей самой известной эмблемой детского питания. - А где его мама? - Санем едва успевает прикусить язык. Клац. Но вопрос вырывается быстрее и зависает в густом воздухе комнаты для кормления. - Это девочка, госпожа. - В её тонком голосе нет и намека на смущение или недовольство. Одна бесконечная нежность вперемешку с жалостью. Черные глаза-маслины укутывают малышку. - Биомама написала отказ сегодня утром. Вот, кормлю её последний разочек. Потом её заберут в дом малютки. - Вздох тяжелый, как бетонная плита. Размазывает по полу. Санем хмурится, пытаясь сморгнуть слёзы. Малышка отчаянно - насколько хватает её младенческих сил - выплевывает соску. - Я… Давайте, - Слова даются Санем тяжело. Она пришла сюда всего лишь забрать забытый халат и уйти. Но ноги вросли в пол, а в большом двухместном кювезе возмущенно закряхтел Йылдыз. - Я могу её покормить. Если можно. Я полностью здорова! - Торопливо режет Дивит. И уже мягче добавляет. - Я могу. У меня много молока. - Только если недолго. - Глаза-маслины цепляются за её лицо. - и очень аккуратно. По правилам нельзя так делать с отказниками. - Нянечка поднимется со стула. - Я закрою дверь и подам Вам подушку. Санем кивает, мягко проскальзывая ладонью под нагретый затылок девочки. Ребенок пахнет молоком и карамелью. И совсем едва - анисом. Санем склоняется к носику-пуговке и оставляет невесомый поцелуй. - У нее есть имя? - Я назвала её Атеш, госпожа. - Девушка протягивает пухлую подушку в форме буквы «с». - Она рыженькая, посмотрите. Будто огненная. - Атеш… Санем знала, что эта девочка- не её. Что ей никто не отдаст ребенка. Что Джан вряд ли поддержит её безумную идею. Но стоило малышке удобно устроиться на груди, Санем поняла: Это она. Её Атеш.