изменения

      Настроение людей на трибунах менялось столь же стремительно, сколь стремительно менялся ход игры и количество очков на табло. Кажется, что все без исключения поддерживали Ворпал Свордс, и даже не потому, что это буквально «команда мечты» — Поколение Чудес и звёзды победившей на Зимнем Кубке команды Сейрин, Кагами Тайга и Куроко Тецуя. Нет. Просто понимали, что Джаббервок — ублюдки, абсолютно не уважающие ни игроков в Японии, ни баскетбол в целом. Это приводило в ярость. Оттого ещё сильнее, до сжатых кулаков и побелевших костяшек, до почти физического ощущения, как до предела закипает кровь внутри, хотелось, чтобы их размазали по начищенному паркету площадки. Подобные эмоции и выходили соответсвующе: трибуны взрывались овациями после каждого заброшенного мяча, каждой успешной обводки или манёвра, и наоборот притихали, встревоженно перешёптывались, если Ворпал Свордс терпели поражение.        Такао тоже был на взводе. Отчаянно хотелось без оглядки ринуться в бой: всё тело бьёт мелкая дрожь, руки дёргаются в стороны, в попытке рефлекторно передать пас, и пот стекает по светлой коже так интенсивно, словно он действительно играет с ними, а не сидит на скамье в качестве простого наблюдателя. Оттого осознание собственной слабости задевает стократ сильнее — это не его уровень и не его игра. Особенно остро это ощущается с Мидоримой: в обычной жизни он так близко, только руку протяни и пальцы кольнёт неожиданное тепло, а в баскетболе всё наоборот — словно тянуться к далёкой звезде, чей свет видишь, но прикоснуться никогда не сможешь.        Без всякого сомнения, его волнует и интересует каждый игрок, но взгляд нерушимой цепью прикован к Мидориме. Поэтому до Такао чуть раньше, чем до остальных, доходит, что Сейджуро и Шинтаро хотят разыграть пас-бросок — приём, который они разработали вместе, чтобы когда-то сокрушить им Акаши. Символ их доверия. И даже со скамьи он видит, что пас этот точный и аккуратный, а движения Императора выверенные, плавные, вызывают новую волну изумления как зрителей, так и противников. А Такао отчего-то ужасно больно. Так больно, что серебристо-голубые глаза наполняются слезами. Он точно открытая книга: без конца ёрзает на стуле, до крови кусает губы и до покраснений трёт глаза, чтобы не обжигали так сильно слабость и обида, — и искренне радуется, что Шин-чан его не видит. «Он занят игрой.» — думает Казунари, — «Не стоит ему отвлекаться на то, чтобы успокаивать такого как я».        Когда игра оканчивается победой Ворпал Свордс, он на секунду задумывается: справились ли они без использования тех пасов-бросков, — но быстро одёргивает себя. Такао уже спокоен, даже пытается радоваться вместе со всеми, хотя чувство собственной важности, значимости, а точнее его полное отсутствие, сковывает и тянет куда-то на дно. Хочется взять с Мидоримы обещание никогда больше не использовать этот приём с кем-то помимо него самого, но он понимает, насколько это бессмысленно и делу не поможет.       Всю дорогу до дома он молчит, угрюмо глядя себе в ноги, почти не поднимая глаз на Шинтаро, отчего последний в смятении. Снайпер даёт Такао время сознаться самому, к тому же, это неплохой отдых — он молчит только в самых редких случаях. Но как только они пересекают порог гэнкана, Мидорима тянет парня за собой, без промедлений усаживает его в кресло, а сам присаживается на пол. Взгляд его зелёных глаз пронзителен, от него будто бы совсем ничего не скрыть и не скрыться самому. Казунари зрительного контакта не выдерживает и, опасаясь вновь дать слабину, отворачивается, пытается встать, но осознаёт, что руки Шинтаро чуть с нажимом держат его в районе коленей. — Такао, в чём дело? — Голос Мидоримы такой же, как и обычно, не выдающий ни единой эмоции обладателя, но его руки говорят лучше него. Он медленно оглаживает сильные ноги парня сквозь ткань штанов, пытается успокоить, дать понять, что рядом, и Казунари понимает — переживает.        Из глотки отчаянно рвётся «Я тебя недостоин, Шин-чан. Ты куда лучше сработаешься с Акаши или тем же Куроко. Уходи, оставь меня, не говоря ни слова, — не разбивай мне сердце.», но вместо этого по щекам снова катятся обжигающие слёзы. А Шинтаро, кажется, понимает всё и без слов — левая рука, пальцы которой ещё не перемотаны бинтами после игры, осторожно касается щеки Такао, впитывая собой часть слёз. — Не знаю, с чего ты взял, что недостоин меня. Я принял тебя как равного. Пожалуйста, не сомневайся в моих словах.        Такао словно током прошибает. Он снова дёргается на месте, но уже не в попытке сбежать, а от неожиданности сказанного, смотрит на Мидориму долгим взглядом, а потом и сам не замечает, как они начинают целоваться до звёздочек и фейерверков перед глазами. И, прерываясь, он то и дело целует руки своего снайпера, будто пытаясь смыть существование пасов Акаши и установить на Шинтаро свои права.        Звезда, до которой Казунари не мог дотянуться, вдруг оказалась также близка, как и сам Мидорима. И за её светом он будет следовать до самого конца.