Край света и тьмы

Сутки после возвращения из святилища Доргред Курт провел без сна. Бесцельно мерил шагами холл, самостоятельно, не доверяя служанке, подкидывал в камин дрова. Следил, чтобы на кухне всегда были горячая еда и вода. Раз десять принимался править покореженную после боя броню, но сразу же бросал, потому что забывал последовательность простейших действий. За одолженную пару месяцев назад у профессора де Курсийона книжку даже не брался — понимал, что сосредоточиться не выйдет. Рука порой тянулась к заветной фляжке с коньяком, но Курт себя останавливал: голова должна сохранять хотя бы остатки ясности. Точно так же он останавливал себя на полпути к ведущей наверх лестнице. С ней все будет в порядке. Если бы ей стало хуже, моряк давно поднял бы тревогу. А раз молчит и носа оттуда не кажет — значит зелень либо по-прежнему сидит, уставившись в одну точку, либо спит. Хорошо бы, она все-таки спала. Может, когда проснется, выйдет уже из своего страшного ступора и, наконец, поплачет. Ей нужно поплакать. Просто необходимо. И поговорить необходимо — нельзя держать в себе такую тяжесть. А если поплачет и начнет говорить — значит точно оправится. Курт молился бы за это, если бы умел. Он, в который раз, отошел от лестницы и опять принялся вышагивать по паркету взад и вперед, подбирая слова утешения, которые мог бы сказать ей сам. Жаль, большая часть этого так и останется запертой за его ребрами. Наверху раздался какой-то звук. Курт метнулся к лестнице и даже поднялся на несколько ступеней. Рыдания. Он облегченно выдохнул, вернулся и упал в громко скрипнувшее кресло. Наверное, он мог бы уже идти спать. О де Сарде есть, кому заботиться. Да только Курт знал, что все равно не уснет, пока не услышит, что зелень точно отпустило. Небо за окнами посветлело, когда наверху тихо открылась и закрылась дверь, а потом послышались осторожные шаги. Моряк встретился с ним взглядом. Выглядел он вымотанным, но не подавленным. Скорее, наоборот. — Задремала, — ответил Васко на незаданный вопрос. — Поговорили? Тот вздохнул: — Немного. Но она хотя бы начала понимать, где находится и что случилось. — Выкарабкается. Зелень сильная, — сказал Курт уверенно. Васко невольно улыбнулся, бросил взгляд на дверь, а потом немного виновато признался: — Голодный, как зверь. — Иди, ешь, я покараулю, — махнул Курт рукой. Васко благодарно кивнул и быстро зашагал на кухню. А Курт все-таки взялся за перила. Его сердце колотилось, будто он отправлялся на свидание. Хотя, может, так оно и было. Он поднялся, бесшумно вошел и сел на низкую скамеечку возле кровати. Моряк проглотит свой ужин за десять минут. Значит, у него есть целых десять минут. Десять минут, когда он может смотреть на нее и не прятаться за суровостью, шуточками или напускной деловитостью. Запоминать, впитывать взглядом каждую черточку, чтобы потом бережно, с теплотой и грустью, листать эти воспоминания. Какая же она красивая. Пусть и измученная, несчастная даже во сне, с опухшим от слез лицом... Может, скамейка скрипнула, а может, зелень просто почувствовала его пристальный взгляд, но ее глаза распахнулись. — Курт, — прошептала она хрипло. Он взял ее за руку: — Зелень, мне так жаль... Та уткнулась в его ладонь лицом и снова заплакала — тихо и безнадежно. Курт осмелился погладить ее по голове: — Мне тоже ужасно его не хватает. — «Маленький губернатор», — всхлипнула де Сарде. — Так ты его называл. А еще — «щегол». — И «твоя треклятая светлость», — подсказал Курт. — Когда совсем припекало. Она засмеялась сквозь слезы и опять подняла взгляд — все еще страдальческий, но хотя бы осмысленный: — Курт... Как мы теперь будем... без него? — Не знаю, зелень, — тяжело вздохнул он и снова провел рукой по ее спутанным волосам. — Но мы постараемся как-нибудь. Раздались шаги, в спальню зашел Васко, и в глазах де Сарде зажегся свет. Курт поднялся. — Поговорим завтра, ладно? А сейчас спи. Да и мне это не помешало бы. Зелень кивнула, даже не взглянув на него — ее душа уже вспорхнула на руки к моряку. Они потянулись друг к другу, словно магнит и железо. Словно ничего больше вокруг не существовало. Его любимая женщина и парень, незаметно ставший его другом. Курт неслышно закрыл за собой дверь, стараясь не обращать внимания на болезненное, будто из-за защемленного нерва, нытье слева. Это все неважно. Единственное, что было важным — в который раз сказанное ею слово «мы».