Край света и тьмы

– Иди ко мне! Иди ко мне, я тебя простил, дорогая моя, иди ко мне… Голос Константина шелестел, словно сухая кора, осыпающаяся с дерева. Вползал в ухо холодным скользким червяком. Он был, как горький дым, отнимающий дыхание, как вездесущий пепел, лишающий зрения. Он был всюду, всегда, все эти годы, но ей удавалось затыкать уши и не слышать, не слышать, не слышать его! Она убежала бы и теперь, если бы могла. Но ее ноги оплели крепкие корни, руки сдавили гибкие ветви. Ее груди касался кинжал, который она узнала бы из тысячи. – Ну же! – шептал голос, который был везде, который был и жутким лесом вокруг, и биением пульса в ее горле. Кинжал нетерпеливо качнулся, надавил сильнее, вспарывая одежду, оставляя неглубокие порезы на коже. Но смотреть на него было легче, чем заглянуть в глаза, горящие напротив. Вот лезвие полосует ткань камзола, вот – перерезает перевязь с бесполезной сейчас рапирой. Вот – кромсает ремешки, удерживающие наплечники, и те падают куда-то вниз, беззвучно и бесследно. И де Сарде вдруг перестала испытывать страх: вина, огромная, как море, сомкнулась над ее головой, не оставляя места для страха и боли. Все шло так, как надо: правильно, справедливо. Она это заслужила. Кинжал срезал и срезал с нее детали экипировки и лоскуты ткани, пока она не осталась в одной рубашке, липнущей к телу от крови. – Скоро, уже скоро, – ласково пообещал Константин, и корни с ветвями ослабили свою хватку. Кинжал коснулся ее подбородка, принуждая поднять голову. – Милая моя… Посмотреть ему в глаза было труднее, чем пронзить кинжалом четыре года назад. Тогда она ощущала, как вонзает этот клинок и в свою плоть тоже, и до сих пор жалела, что этого не сделала. Поэтому сейчас нашла в себе силы – так было честно. А потом застонала, увидев в серебристом взгляде не ненависть, а бесконечную нежность. – Ну же! – произнес он опять. И де Сарде сделала неуверенный шаг ему навстречу – прямо в распахнутые объятия. Ее снова стиснуло, обволокло, затянуло, словно обнял не мужчина из плоти и крови, а дикая чаща, лесная тьма. – Моя! – голос над ее ухом дробился и звенел тысячью отзвуков. – Родная, любимая… Ее сердце забилось болезненно и отчаянно – она никогда не позволяла себе думать о подобном. Разве что в раннем детстве, когда они крепко обнимали друг друга, лежа в одной постели. Тогда ей хотелось быть с ним всегда, быть, как он – звонкой, чистой, неудержимой. Быть им. Но с возрастом де Сарде убедила себя, что ее чувства – глубокие и крепкие – сестринские, не более того. И их связь – всего лишь связь крови. Позже, на Тир Фради, когда ей стало известно, что у них нет общей крови, было уже поздно. Она отдала свое сердце другому. И лишь сожаление, горькое, как пепел на языке, говорило о том, что их связь куда глубже, чем она позволяет себе думать. И вот теперь, окунаясь в эту душную и сладкую тьму, де Сарде ощутила эту связь снова. – Моя! – твердил Константин, покрывая ее лицо поцелуями. А потом приник к ее рту: алчно и жестоко – грубо врываясь языком, до крови кусая ей губы, стискивая пальцами шею. Она приняла эту дикость и безжалостность – ведь лес вокруг них был таким же безжалостным. И ответила на поцелуй с той же необузданностью. Константин отстранился, неожиданно острыми ногтями разодрал на ее плечах остатки рубахи, прижался к ее коже губами, жадно слизывая кровь и оставляя ногтями глубокие царапины – снова и снова, пока они не сплелись странным и чуждым взгляду узором. – Смотри! – сказал он, раздвигая остатки своего увитого травами камзола. И де Сарде увидела незаживающую рану в левом подреберье: там, куда его пронзил кинжал, сжатый ее рукой. Ей снова стало больно – как тогда, когда был нанесен этот удар, она вскрикнула, но ее крик был смазан новым поцелуем, еще более ненасытным. Руки Константина двинулись вдоль ее тела, срывая с него остатки одежды, прочертили новые царапины на животе, спине и бедрах. Его палец скользнул ей между ног, и де Сарде застонала, но уже не от боли, а от предвкушения. Под ее кожей прокатилась горячая волна, заставив задрожать и напрячься. Ее соски, соприкасающиеся со странным материалом одежды Константина, стали твердыми, как речные камешки. – Моя… – теперь в его голосе не было ничего человеческого. Так рычали опасные дебри, так ревел водопад, срываясь с головокружительной кручи. Палец погрузился внутрь нее, задевая острым ногтем нежную кожу. Это было ужасно больно. Это было восхитительно. Она снова вскрикнула. А потом еще раз, и еще – в том ритме, в котором задвигался палец. Вторая рука Константина обнимала ее плечи. Но к этим прикосновениям присоединились и другие – корни и ветви вокруг них зашевелились, приникли к ней, лаская и дразня, даря ни на что не похожие ощущения. Константин вдруг прервался. Де Сарде почувствовала и облегчение, и досаду, но мысли не успели оформиться, потому что он подхватил ее за бедра обеими руками и резко насадил на себя, одним движением заполнив почти до отказа. Она закричала уже в голос – и от боли, и от неожиданности, и от небывалого счастья. Они были вместе: по-настоящему вместе! Константин задвигался, вонзаясь в нее резкими толчками. И, усиливая ощущения, ветви и корни оплели ее еще теснее, поползли по коже, выпуская новые тонкие усики и влажные листья, даря удовольствие каждой клеточке ее тела, лаская самые укромные и чувствительные места. Гибкие побеги щекотали ей шею, вползали в рот странным подобием поцелуя, гладили соски и клитор, мягко раздвинув ягодицы, проникали в анус. Лесные мотыльки садились на ее кожу, нежно касаясь крылышками. Змеи ползли по ее ногам, обвивая их и облизывая раздвоенными языками. И все вместе дарили такое наслаждение, какое было трудно перенести, оставаясь человеком. Де Сарде стонала все громче, ощущая себя игрушкой во власти первобытной стихии – грубой и ласковой враз. – МОЯ!!! – гремел Константин тысячью чуждых голосов, погружаясь в нее все резче и глубже, будто хотел пронзить насквозь. И она знала, что это так: его. Его и этой чащи, что любила и ласкала ее сейчас так яростно и так чувственно. Константин повалил ее на землю, его толчки ускорились, и живая сеть, что обвивала ее сейчас, тоже начала шевелиться быстрее и сильнее, крепко сплетая ее и Константина воедино. Горячая кровь из его раны лилась ей на живот, стекала по ногам, затекала в лоно. Де Сарде перестала понимать, кто она и где находится, полностью растворенная в странном движении и невыносимых уже боли и наслаждении. Ветви и лианы вдруг покрылись шипами, мотыльки выпустили в нее свои жала, а змеи вонзили клыки. И оргазм накрыл ее, будто смерть… – Тише, тише, – услышала она сквозь кровавую пелену другой голос. И, открыв глаза, обнаружила себя дома, в своей постели. Рядом лежал Курт, он обнимал ее и глядел с искренней тревогой. Де Сарде всхлипнула и прижалась к нему еще крепче: – Значит, это был просто кошмар? – прошептала она, глотая слезы и чувствуя громадное облегчение. И – почему-то – разочарование. – Конечно, кошмар, милая. Они часто тебе снятся. Курт поцеловал ее в макушку и погладил по волосам. И вдруг замер. Де Сарде ощутила, как напряглось его тело. И, уже заранее зная, что сейчас почувствует, коснулась своей головы сама. Сквозь ее кожу и волосы пробивались тонкие и робкие побеги.