Заблудшие

      Необычное чувство быстро перешло на шею и лицо. Затем очертания предметов начали дрожать и плыть. В голове зажглись невероятные, причудливые и жуткие образы, пожирая мысли и слова. — Что ты мне дала? Наркотик? — Вик схватился за голову и застонал. — Разбейся вдребезги, человек, порви синапсы, захлебнись в агонии аксонов, — голос женщины звучал вьюгой. — Умри в хаосе и родись новым из тьмы. Скальпель выпал из пальцев безумца и упал на пол. Обстановка изменилась. Теперь Виктор стоял голый и весь в крови. Вместо розового и зелёного возник белый камень, залитый кровью, оторванными конечностями и промороженными внутренностями. Входная дверь исчезла, вместо неё зиял провал, за которым бушевала чёрная вьюга. На голове женщины росла корона из синих и голубых кристаллов. Вся она теперь состояла из таких кристаллов, похожая на изваяние из снега, льда и драгоценных камней. На потолке значились надписи кровью: «Поиграем?» и «Где твой брат, мальчик?». На пороге стояли белые полупрозрачные силуэты с сияющими гибельным синим светом глазами. Вик ощущал жар и похоть. Он лизнул свою руку — пальцы, ладонь, предплечье, слизывая кровь. — Кто ты? Царица боли и страданий? — спросил Вик женщину. Надпись про брата на миг испугала, но лишь добавила остроты ощущениям. Сердце Вика билось, как ненормальное, и пот лился рекой. Из стены выступила кровь, образовав надписи: «Ад или Чистилище — тебе решать» и «Всё в тебе». Мысли приобрели невероятную гротескность. Под кожей что-то шевелилось. Вик хотел поиграть. Но вокруг только сломанные «игрушки». Ему хотелось выводить узоры на чужой девственной коже, как никогда… — Где мой скальпель? — Вик наклонился, опустился на колени, шаря руками по полу… Но скальпель исчез. Внутри его тела что-то было. Большое и злое. И, казалось, рвалось наружу. Ужасное чувство — и одновременно сладострастное. Игрушек вокруг нет! Он посмотрел на себя… А чем его тело хуже? Тени завели хоровод вокруг белым смерчем. Предплечье левой руки покрывало множество шрамов — в минуты неудовлетворенной страсти он резал себя, чтобы успокоить или получить наслаждение. Слизывал собственную кровь… Что, если пойти ещё дальше? Шрамы на предплечье внезапно сами собой раскрылись, кровоточа, как свежие раны. Вик припал к ним губами, прикрыл глаза от наслаждения… Он ощущал один порыв — ему нужен скальпель. Нужен. Чтобы поиграть с собой по-настоящему. Наконец, правая рука нашла вожделенный инструмент. Сжала в пальцах скользкий и липкий от крови металл. Вик принялся резать себя — боль подзадоривала. Сначала неглубокие порезы, куда смог дотянуться. Кругом его кровь, догадался он. С остервенением и страстью маньяк рвал свою плоть на части. В груди что-то горело чёрным огнем и хотелось разорвать ребра, чтобы выпустить это. Освободиться или взойти на пик экстаза. Парень яростным ударом всадил себе в грудь скальпель меж ребер. Неглубоко. Надо глубже… Кровь вытекала и её вид сводил с ума. Психопат рвал свою кожу. Она тянулась и скользила в пальцах. Боль сводила с ума… Ребра заныли. Изнутри. Кто-то царапался под ними пальцами, словно детёныш Чужого. У Вика это был любимый момент в киноужастике. Теперь парень хотел выпустить это из себя — однозначно живое, словно дитя. Ещё один удар скальпеля по ребрам, но лезвие режет кожу, а не кости. Плоть уже ободрана так, что они белеют. Кровь лужей натекла вокруг. Жар стал невыносим — и это не похоть. Хуже. Ад всё-таки существует. Страха не было. Вик в сексуальных фантазиях видел себя палачом в аду. Что-то внутри дернулось и ударило по ребрам, выламывая их, кроша. Рука, — окровавленная и совсем не большая, — не как у него, но такая родная — рванулась из груди. Расправила скрюченные, как от судороги пальцы. Вик закричал, если бы мог. Тело всё менее ему принадлежало. Словно и не его вовсе. Просто игрушка. Марионетка. Чья? За края ребер ухватилась вторая рука — бледная и орошенная его кровью. Тут Вик догадался, кто это может быть…и закричал так, как никогда в жизни. Его вопль подхватил белый вихрь и унёс прочь. Из его груди показалась голова. Слипшиеся русые волосы. Лицо смотрело вниз, но он знал, кому оно принадлежит. Наслаждение сменилось ужасом. Разрывая его тело — ребра, живот, вороша внутренности, из него вылезал его брат. Брат, которого он довел до смерти своими издевками, который оставил предсмертную записку, в которой обещал, что вернётся. И он сдержал обещание. Пришел. Брат Серафим — Вик вспомнил его имя, хотя считал, что забыл — вылезал из него, разрывая его тело, как набитую опилками куклу. Кровавыми опилками. На потолке выступили кровь с гноем, сложившись в надпись: «Твоя игра окончена». Жёлтый гной капал Виктору на лицо, затекая в глаза, нос и рот. Вик завалился набок, чувствуя себя выпотрошенным. Брат уже по пояс вылез из него и теперь цеплялся за пол скользкими от крови пальцами и полз вперед. Белобрысый не помогал ему — просто боялся прикоснуться к его телу. Только наблюдал в ужасе, не в силах стонать. Горло перехватило… Но больше всего Вика ужасало, что брат повернётся и посмотрит на него. Глаза в глаза. Его взглядом, ибо они близнецы. В руке убийца ещё чудом удерживал скальпель. Тогда он понял, что нужно сделать, как закончить кошмар и умереть красиво. Одним уверенным движением он полоснул себя по горлу… По шее, груди заструилась кровь. Но сознание не померкло и не покинуло тело. Это было самое ужасное. Он не мог уйти! Потому что пришел его брат и теперь не отпустит. Вик отшвырнул бесполезный скальпель и пополз прочь. А окровавленный голый подросток вытягивал ноги одну за другой из тела брата-убийцы. А затем сел, отвернувшись от Виктора. Белобрысый не понимал, почему ещё жив, если его тело теперь представляет из себя выпотрошенный кусок мяса. Внутренности тянулись по полу. Руки и ноги были изрезаны в лоскуты. Как у его игрушек, когда он заканчивал с ними играть. Затем Вик приподнялся на локтях и поднял голову. Кровь из ран всё ещё лилась. Бесконечным кровавым потоком. Боль и наслаждение, слитые воедино. Но почему-то сейчас он не испытывал возбуждения. Оно угасло. Оставив холод и липкий страх. Брат медленно повернулся к Виктору. Медленно, неуклюже, как зомби. По изъеденному лицу подростка ползали жирные личинки и бегали огромные чёрные муравьи. Серафим открыл рот и шевельнул чёрным раздувшимся языком. — Зачем ты пришел? — простонал Вик, не в силах видеть мертвого брата рядом. Лицо брата — словно чудовищное отражение. Серафим расплылся в жуткой улыбке. Из глазницы выпала толстая белая личинка и, упав на пол, мгновенно скукожилась. Виктор пополз прочь… Но пол, скользкий от крови, не давал оттолкнуться, словно превратился в окровавленный лед или зеркало. — Убирайся! Ты мертв. Ты убил мать! Ты — убийца! — закричал в ужасе психопат. — Только, чтобы быть с любимым братом. Навсегда, — пробулькал Серафим. — Нет! Не хочу… — Вик заплакал. Из глаз текли не слёзы, а кровь. Кровь всех тех юношей, что он убил. Семнадцать игрушек. Семнадцать жертв. — Мы будем играть, как ты играл с теми семнадцатью, — пробулькал Серафим, выпуская из живота и груди десяток острых щупалец с шипами, похожих на ветки колючего кустарника. — Будем играть вечно, мой брат Рафаил. Вся вечность этого ада — наша. Одно вечное мгновение казни. Родное имя резануло убийцу, как огнем. У них были самые омерзительные имена, какие только могла дать мать! Слишком отличные от других, нереальные. Вик ненавидел свое имя, поэтому забыл. — НЕТ!!! — маньяк смог только закричать. — Ты сам убил себя! Я не виноват в твоей смерти! Это ты — чудовище! Не я… Не надо было тебе носить мое лицо! — Мы — вместе, — шипастые ветви оплели Рафаила, начали врастать в пол и стены. — Ты не раскаиваешься, и уже слишком поздно. Мы вышли из одной матери, и будем здесь… вместе, как в ее утробе. — Нет-нет-нет, — Вик пытался вырваться, но лишь сильнее увязал. — Убирайся… Я не твоя игрушка! Кожу Серафима пожирала бурая древесная кора. К ногам его брата подбирался обжигающе, невыносимо холодный лёд тёмного, почти чёрного цвета, норовя заковать навеки в свои кандалы. — Нет! Пожалуйста! — Вик взмолился. — Прости меня… Ветви терзали изрезанную плоть Рафаила. — Я не хотел тебя убивать! Просто мне было плохо в детдоме! Я хотел домой, я хотел к маме… — Вик плакал. — До сих пор хочу… Прости меня! Я не хотел тебя убивать. Просто не видел выхода… Я и сейчас не вижу. Когда мама упала с балкона, света не стало… Отпусти меня! Я не хотел… Мне надо было убить себя! Психопат рыдал, выл. Теперь он больше не притворялся. — Все, что я хотел — это забыться… От той боли, что сидела в груди. От обиды. На весь мир, людей. За несправедливость! Почему другие дети жили и радовались, а я был всегда один?! — Виктор изливал откровения, в которых не готов был признаться, даже себе, — Знаешь, почему я выбирал подростков? У них у всех были матери! А я отнимал у них детей. Отнимал у игрушек матерей! Чтобы они испытывали ту же боль, что и я. Дарили мне наслаждение, умирая. Леча мои раны! Да, я чудовище, но я не виноват, что стал таким! Убийца закрыл ладонью лицо. По щекам бежали горькие слезы. — Убей меня и уходи… Ты заслужил покой больше меня… Прости… — прохрипел Рафаил. — Ни смерти, ни света, ни покоя, — прохлюпал Серафим, исторгнув из трещин в коре-коже стаю насекомых, похожих на огромных муравьёв, хищно щёлкающих жвалами. — Не надейся, что сбежишь от нас — себя и меня — в небытие. Вик взвыл: — Отпусти меня! Я тоже жертва! Я не хотел, чтобы так вышло, оно само… — Поздно, — проскрипел Серафим. Чудовищные насекомые принялись жалить и грызть Рафаила, забираясь через раны в груди. Лёд сковал парня по пояс. — Прости! Прошу, пощади! Что мне сделать, чтобы ты перестал обижаться на меня?! — Ничего. Ты ничего не можешь сделать. Что могут сделать те семнадцать? — Я виноват, прости… Перед ними, тобой! Как я могу искупить вину? Только скажи… Глядя на свое израненное тело, пожираемое мерзкими насекомыми и пронзаемое адским льдом, маньяк впервые понял, что смерть — это чудовищно. В ней нет ничего красивого. А еще… что он не хочет умирать. Так. — Видишь? Теперь ты видишь, — раздался совсем другой голос, холодный, чистый, хрустальный. — Кто ты? — простонал Вик. — Бог? Лишь укусы муравьёв и мучительное давление льда, поднявшегося до солнечного сплетения, стали ему ответом. Насекомые перебрались на лицо, спасаясь от наступающего ледника. — Прости меня! Теперь я понял, что значат страдания, что я наносил другим! Я не хочу… Я виноват! — плакал преступник, раскаиваясь. — Я больше никому не причиню боль! Но понимаю, уже поздно… Свет померк, и вместе с ним начало гаснуть сознание Виктора. Нахлынул предсмертный ужас. Смерть поджидала здесь, рядом, близко как никогда, держала за горло. Психопат пребывал в ужасе и панике. Он уже толком ничего не соображал. Но одно уяснил железно: вот какие «удовольствия» приносят его игры на самом деле… Обожжённый мозг стремительно менял схему своих запутанных и непостижимых нейронных сетей.

*** *** ***

В гренландском городе Нууке стояла ясная, но довольно прохладная погода. Большинство людей находилось на работе, и мало кто ходил по улицам. На каменистом побережье и вовсе было пустынно. Холодные волны тихо накатывали на берег. В тени камня лежал с закрытыми глазами молодой человек со множеством едва заживших шрамов на лице и шее. Рядом на земле сидела женщина в синей куртке, серых брюках, чёрных очках и шапке. В стоявшей за одним из домов машине сидели двое. Один из них, мужчина лет пятидесяти, пожал руку водителю и, открыв дверь, побрёл прочь по тротуару. Молодой человек со шрамами зашевелился. Всё тело сковывала ужасная слабость. Виктор открыл глаза. Над головой ослепительное голубое небо. — Где я? — с его губ сорвался вопрос. — Город Нуук, Гренландия, — ответил мелодичный голос. Больше не было крови и боли. И чудовищного брата… Вик ощутил облегчение и улыбнулся. — Как я сюда попал?.. — спросил парень, а потом вспомнил путешествие с туристами. Поход с каким-то мужчиной… Но всё как в тумане. Кроме чудовищного сна. Или яви? — Это был не сон. Парень растерялся, испугался и одновременно обрадовался. — Я думал, что умру… Умер и попал в ад. Вик с трудом сел. Голова кружилась, слегка подташнивало. Как ни странно, но повязки на лице больше не было. Он ощупал челюсть, щеку - рана исчезла, кожа была гладкая и целая, ничего не болело. Парень подивился, но не стал об этом спрашивать. Кажется, Виктор догадывался, кто его исцелил. — Ты получил отсрочку. На восемь лет. За это время ты должен не только выполнить то, что обещал — не причинять вреда. Ты должен сделать что-то удивительно хорошее, важное и большое, чтобы в следующий раз не остаться навечно в том месте, которое увидел, — ответили ему. — Твоя жизнь продолжается в долг. За тобой семнадцать погубленных жизней. — Как в долг?.. Кто вы? — Вик прищурился, всматриваясь в незнакомку перед собой. — А долг, как известно, платежом красен, — повернулась к нему женщина в чёрных очках. Виктор с содроганием вспомнил ужасы «сна». Нет, он не хотел повторения. — Я исправлюсь, — пообещал он. — Подождите! Я не знаю, кто вы, но что-то подсказывает — вы не местные… Можете забрать меня с собой? Я не хочу здесь оставаться! Среди людей. Меня никто не держит. У меня ничего нет. Абсолютно. Я никому здесь не нужен… Можно с вами? — За тобой огромный долг, — холодно ответила женщина, вставая с земли и отряхиваясь. — И ты смеешь просить? — Простите, я не хочу больше никому причинять зла. Но среди людей у меня могут быть соблазны… Можно к вам? Чувствую, вы убережете меня от зла в себе. — Ровно восемь лет на искупление. Время пошло, — отрезала она и зашагала прочь, через десять метров завернув за камни. Вик горестно вздохнул. По руке нереально быстро пробежала стайка чёрных муравьёв и растаяла в воздухе. Парень вздрогнул. Договор. Теперь он о нём не забудет. Теперь в кошмарах к нему будет приходить не брат — тот покинул его тело и разум, — а она. Вик посмотрел таинственной незнакомке вслед и тяжело поднялся. Побрел к дороге, прочь с пляжа. Впереди мелькнула смутно знакомая ему фигура. Иннокентий! — Эй! Подожди! — окликнул его Виктор. Тот обернулся. — Постой! — махнул ему юноша рукой. Мужчина остановился. Окинул парня оценивающим взглядом. Вик догнал его. — Я хотел перед тобой извиниться, — первое, что сказал раскаявшийся убийца. Вокруг никого больше не было, и Вик добавил: — За то, что хотел убить. Ты простишь меня? Иннокентий долго и серьёзно смотрел на Вика. Вздохнул. Поправил воротник куртки. — Да, — смилостивился мужчина, — Но давай не будем навязывать друг другу своё общество. — Да, спасибо, — Вик впервые ощутил к кому-то искреннюю благодарность. — Я себя, как другим человеком чувствую. Она показала мне… мои ошибки. Я решил больше не повторять их. Во взгляде мужчины скользнуло одобрение. — А ведь ты их тоже видел, да? — поинтересовался Вик. — Если не они, мы бы погибли. Иннокентий коротко кивнул. — А кто они? Мне не поведали. — Без понятия. Знаешь, не все тайны открываются сразу. Иногда нужно терпение, внимание. Даже своего рода интеллектуальное смирение, — Иннокентий неожиданно улыбнулся. — Не распространяйся особенно про то, что было. Ещё в дурку посадят. И знаешь, я тоже понял… свои ошибки. Изобретатель поправил рюкзак, посмотрел на проехавший автомобиль. — Я никому не расскажу, что там произошло, — пообещал бывший маньяк. — Доведёшь до лагеря? А то я здесь совсем не ориентируюсь. Обещаю, что буду вести себя мирно. Вик впервые не лгал. — До лагеря тут чертовски далеко. Я как раз иду на автобус. Потом ещё машину искать, и пешком добираться, — ответил исследователь. — Но пошли. Знаешь, я тоже должен сказать: все мои теории биоэлектросферы — чушь собачья. Мне просто хотелось казаться себе великим учёным, и ухватить природу за хвост просто так. — Значит, нас не просто свела судьба, — улыбнулся Виктор. — Может быть, теперь тебе улыбнется удача, и ты сделаешь настоящее открытие. Хотя… может быть, мы его уже сделали. Они зашагали по шоссе вместе. У Вика не было ни ножа, ни скальпеля. Но их отсутствие больше не вызывало дискомфорта, не стало желания искать, не ощущал он и сожаления. Наоборот, пришло облегчение, легкость и умиротворение. А еще парень думал над тем, что раз предстоит начать жизнь с чистого листа, то почему бы не остаться навсегда в этих живописных краях? Впервые красота пейзажа пробудила в Викторе чувство прекрасного. Мир вокруг куда интереснее иллюзорной шахматной доски, решил он. А потом мысленно выкинул её и счастливо улыбнулся.