«Ленью очень часто оборачивается душевное бездорожье: необретение или потеря жизненного направления, когда человек не знает, ради чего и к чему стремиться, куда жить и зачем делать то, что вроде бы делать надо.» Владимир Леви, «Лекарство от лени»
Иван просыпается, шарит рукой по простыням кровати в поисках телефона, находит его и на автомате пролистывает новостную ленту в социальной сети. За ночь не появилось ни одного существенного обновления, поэтому телефон мягко приземляется на подушку, и Иван поворачивается на другой бок, совершенно забыв о том, что хотел узнать время суток. Ему не хочется снова «ослепнуть» от чересчур яркого свечения экрана, поэтому по покрытой мраком комнате он решает, что сейчас либо глубокая ночь, либо слишком раннее утро. Зимой это одно и тоже. Иван просыпается: за окном уже гораздо светлее, чем несколько часов назад. В этот раз он крепко держит в уме своё намерение узнать, который сейчас час, и цифровые часы услужливо показывают ему половину десятого утра. К его рукам будто привязывают гири, в каждой из которых тонна веса, он тяжело выдыхает и поудобнее заворачивается в одеяло, пряча голову под подушкой. У него нет сил встать, нет сил вообще что-либо делать, ведь стоит только это сделать, стоит только переступить дверь своей спальни, как на его пусть далеко не хрупкие плечи свалится куча проблем, безумно огромное количество которых только прибавится к концу дня. Сон их не решает, лишь отсрочивает неизбежное, но Ивану пока и этого хватает. Глупо надеяться не проснуться, ещё глупее - надеяться проснуться полностью отдохнувшим, свежим и выспавшимся, и прийти на работу на всё готовенькое и идеально сделанное. Иван просыпается в середине дня по двум причинам: во-первых, Гилберт с грохотом и руганью заваливается в его комнату, обливает ледяной водой из-под крана, предварительно сдёрнув с Брагинского одеяло, и на всю громкость врубает тяжёлый рок на своём телефоне. Пока Иван собственноручно не введёт пинкод в длинный ряд символов, музыка не перестанет оглушать его и всю округу. И во-вторых, только потому, что оставаться в кровати минутой дольше уже невозможно, поскольку всё его тело гудит и требует минимальной активности. Нужно встать с постели, умыться, приготовить завтрак (на Гилберта в этом вопросе надежды нет), нагладить костюм и шарф, а потом два часа отстоять в пробке туда, где Иван желает находиться меньше всего на свете. Работа выпивает из него последние соки, пожирает волю к жизни, он едва понимает, как у него хватает сил открывать глаза по утрам, а на работе нужно перечитать не меньше двадцати отчётов, написать полсотни докладных и договоров и отправить протоколы согласования встреч. Или сам он ржавеет и гниёт, как брошенная на окраине города машина-развалюха? Он устал заранее, все его механизмы заржавели до того, как он пустил максимум их умений в ход, и, видать, именно от этого мысленно он лёг на пол, свернулся калачиком и никуда не пошёл. Апатия давит на плечи Ивана, а лень сковывает невесомыми кандалами, но он побеждает их и сегодня, собираясь пойти в ванную. Только опустить ноги на пол довольно трудно, но дальше как-то и дышится легче. Так больше не может продолжаться. Иван прислоняется к дверному косяку и закрывает лицо ладонями. Завтра же он берёт себя в руки. Завтра он точно это сделает. Продолжает идти. Гилберт по давней привычке пьёт целую кружку крепкого кофе перед завтраком, не отрываясь от пролистывания новостей. Он сгорбился и нахмурил брови; нисколько не вникает в написанные перед ним тексты, как и в то, что говорит телеведущий с экрана маленького плоского телевизора. Иван не считает то, в какой раз он задаётся одним и тем же вопросом: что этот немец здесь забыл? Он же ушёл, ушёл с концами, вернее, вернулся в свой дом к брату, так почему он сидит здесь? Он то ли висит на его шее дополнительным грузом вдовесок к целому вороху проблем, то ли пинками гонит его вперёд. Вслух Брагинский не произносит ни слова, открывает холодильник и вымученно оглядывает полупустое его содержимое. - Что сегодня на завтрак? - Ответа Иван не ждёт, Гилберт слишком сконцентрирован на телефоне. За спиной раздаётся шорох. - Что приготовишь, то и на завтрак, - бурчит Байльшмидт себе под нос. Иван прислоняется лбом к холодному корпусу холодильника и выдыхает: - Бля. Плита нагревается медленно, яйца жарятся ещё медленнее. Кофе уже давно не спасает, даже если Брагинский попробует выпить литровую банку, а тягостное желание вернуться в утешающие объятия постели вальяжно тянет всё его существо вниз. Будто одеяло и две подушки - гарант безопасности. Будто если он вдруг забьётся в угол комнаты - все его невзгоды и беды растворятся по мановению невидимой руки. Будто всю эту апатию, всю лень и самобичевание так просто сбросить со своих плеч и жить нормальной жизнью. Иван просыпается. Весна ли это, лето ли: они едва бередят шероховатости его души. Ни один день до них не отличался оригинальностью, не будет отличаться ни один день и после. К его рукам и ногам по-прежнему прикованы гири, которые каждую долбанную секунду норовят окончательно склонить его спину к земле и оставить в вечном безмолвии в четырёх стенах. Но стоит признать, что в спальне сиренью пахнет просто умопомрачительно. Он хочет нарвать больше сотни веток цветущей сирени, нагромоздить их где-нибудь, где никто не увидит, и погрузиться в их нежный цвет и пропитаться сладким запахом. Почувствовать нежность цветов своими пальцами, которая, он уверен, и его самого заставит расцвести. Здравый смысл обрывает эту идею на корню, а разум потешается над её глупостью. Дыхание жизни, пытающееся сколотить из его плоти и костей то, что в теории «создано для счастья», погасло вновь. Иван безрадостно оглядывает конференц-зал, улыбку на собственных губах он даже не ощущает. Он точно улыбается? Ненавязчиво проводит ладонью по губам, убеждаясь в их искривлении, но всё ещё сомневается. Рядом вдруг возникает Франциск: он, какой-то взбалмошный, присаживается на соседний стул, что-то мямлит, ёрзает на месте и не смотрит ему в глаза. - Иван, у меня к тебе есть дело деликатного характера... Опять. У всех есть к нему «дело деликатного характера», всем что-то нужно, все дёргают его любимейшее кремовое пальто и требуют внимания. Иван плавно поворачивается к Франциску, показывая свою готовность выслушать, но мысленно закатывает глаза и молит Бога о том, чтобы француз отложил свою просьбу до лучших времён. Россия так устал, что это трудно выразить словами, а Франция что-то там хочет от него. Как бы хотелось оказаться дома, закрыться на пять замков и проспать несколько месяцев подряд, чтобы никто не мешал. Всё то, что считается божественным, вероятно, услышало жалкие мысли слабости Ивана, потому что Франциск вдруг стушёвывается, краснеет-бледнеет и исчезает так же внезапно, как и появляется. Гилберт бросает свою папку с бумагами рядом с документами Ивана, кладёт локти ему на плечи, складывает ладони на его мягких волосах, образуя «подпорку» для своего подбородка. - Тебе ещё долго? Работы не убавилось, её никогда не убавляется, так что Брагинский отодвигает все бумажки в сторону и тихо отвечает: - Нет. Пошли. Что рядом с ним делает Гилберт? Гилберт любезно («Ты ахринел, Брагинский?») соглашается взять часть его работы на себя, Гилберт огрызается всем и во всём, Гилберт иначе как матом не говорит с теми, кого за людей не считает. Гилберт покупает десять пачек сигарет, упорно заставляет Ивана курить вместе с ним, а на следующий день утрамбовывает их на самое дно мусорного ведра. Иван замирает у стеллажей с книгами и в магазинах устраивает читальный зал, а Гилберт на пробуксовке выволакивает его прочь под возмущённый гомон продавцов. Гилберт часами говорит о своём величии за банкой дешёвого пива, и Иван не прерывает его, не притрагиваясь к своей бутылке и с улыбкой смотря в пол. Иван может подолгу смотреть в одну точку в глубокой задумчивости, целый день пролежать в постели и спать, не объясняя причины, а Гилберт не будет добиваться разъяснений. Иван может облокотиться своей спиной о его спину, зная, что эта опора не пропадёт. Иван просыпается и не хочет вставать прежде всего потому, что смысла в этом действии больше нет: тёмным осенним вечером нужно сидеть дома перед телевизором и не высовываться на улицу. Стрелка настенных часов медленно перевалила за семь, а стол в кухне наполнился заказанной Гилбертом едой. Иван ухмыляется: набрать столько дерьма, которым можно разве что туалеты чистить, за раз может только Гилберт. Брагинский копается в пакетах, чей шум режет и раздражает его изнеженный тишиной слух, находит более-менее аппетитно выглядящий салат и идёт в гостиную. Тяжести в теле нет, но отрывать ноги от пола всё ещё сложно. Когда Иван плюхается на противоположный край дивана и подгибает ноги под себя, Байльшмидт смотрит на него с плохо скрываемым удивлением, нахмурив брови и перестав переключать каналы в поисках хоть сколько-нибудь интересной программы. - Чего встал? Ночь уже, иди и дальше спи, - ворчит Гилберт, набивая рот бургером. Иван хмыкает, но не говорит ни слова. Этот бубнёж слишком долго был частью его жизни, чтобы теперь пытаться его заткнуть. Он - константа, удерживающая Брагинского на плаву. Иван просыпается рано утром, открывает глаза и медленно ведёт взгляд по вышитым узорам штор. Вздыхает глубоко, ощущая на груди невообразимо тяжёлый камень. Вновь нужно вставать и собираться на работу, бесплодную работу, которая не приносит пользы ни единому существу в его мире. Нужно подняться и ничего более, дальше - само пойдёт. Но ему лень. Не хочет тратить силы. В этом нет смысла. А если нет смысла, то зачем что-то делать? Снова сидя в душном офисе, он не витает в облаках, нет, он никогда и не витал: в своём воображении он неизменно дома, лежит в своей мягкой постели и смотрит короткие бессмысленные видеоролики. Разматывать кокон своего одеяла и разрушать «трон» из подушек, даже чтобы сделать себе чай, не хочется. Ивану вообще ничего не хочется.Лень (Россия)
1 января 2020 г. в 19:00