Жуткие верлибры

расскажу я, что есть деревня деревня это ничто, это пустота это палый лист посреди черного затянутого тиной, одичалого пруда это комар на коровьем, мертвом крупе когда пить уже нечего, но он все равно старается это крохотный огонек лучины посреди густой, как деготь, тайги который принес с собой нечаянно забредший но уже обреченный человек абрис черных домов, в которых теплятся свечные огарки, своим исходом коптящие мутные окна кирпичное дыхание печи, отдающее сухостью и обжигающее бок — а в ней жидкая похлебка из тощей, больной курицы, которую не жаль из мороженой капусты грубого гороха да горькой ботвы — всего, что было лишь бы прокормить все рты, которые есть жадные, пьяные — мужские мягкие, удивленные — детские шамкающие, слюнявые — старые всегда пустые, отдающие — женские деревня это лишайная россыпь на теле лесной, неподатливой бесконечности вещь в себе, которая рождается, растет и умирает на одном и том же месте, как гриб она не перемещается но она распухает, расползается и, если придет время — втягивается обратно в землю что бы повториться когда-нибудь еще * к нашей деревне с год назад прижилась женщина да не абы какая а страшная, как и во сне не бывает ноги руки что ходули, ходит-ползет по-паучьи лыком вынюхивает — чуять пытается, словно зверь дикий а уж голова какая большая — как тыква с поля я сам не видел, но говорят так говорят еще, что рот у нее огромный и всегда открыт а в нем как будто и нет ничего — ни зубов, ни языка только темнота одна могильная говорят еще много чего что она раз в месяц по деревне ходит и ухом своим мерзким к стенам прикладывается — так, мол, услышать что-то хочет звук какой смешинку как стулом двигают или лавкой скрипят чтобы вмиг в избу ворваться да шумящего пожрать вот как лягушка мух жрет вот так и она ворвется в избу, значит слепыми глазьями вылупится что-то такое унюхает и подползет к шумящему будто таракан зыркнет на него лихая а с ним и страшное случится всякое говорят говорят, что человека живьем скручивает еще говорят, что человек седым становится искореженным а кто-то говорит, что человек и меняется и не меняется одновременно вроде стоит как был но будто бы уже и не он будто бы прожил тыщу лет на одних сухарям и с ума сошел подчистую из ума выжил как старик какой — и всех это касается и здоровых и хворых и девушек на выданье и детей всяко разных — от мало до велика а потом она совсем вплотную подползает и сжирает человека раз и нет его накрывает его своим ртом что мешком бездонным и пропадает он сколько уже таких пропало — я не знаю большая у нас деревня почти как село только, говорят, лучше не шуметь раз в месяц в такой-то день а то вдруг худо станет не послушаешься истории этой и пропадешь как дурак и семью еще свою погубишь никакая соль не спасет там ведь если кто кричать начинал так и их сжирала женщина-брюхо говорят так сам не знаю но верить бы надо * говорят, пришел в нашу деревню язычник — странный на вид одежда у него простая но не нашенская веревки на шее с какими-то фигурками висят тощий, говорят как душа в теле держится щи постные поел, краюху хлеба поел а от гуся жирного отказался — дурак словом квасом запил и давай упражнения какие делать а там и спать лег на полу ну совсем дурной что еще сказать язычник в россказни старух сразу поверил предложил женщину-брюхо изловить тут ему уж, говорят, подарки нанесли чтобы только помог деревню от лиха страшного исцелить — видимо, так всех женщина-брюхо достала, что лучшие бусы готовы нести какому-то чужаку ряженому а он отказался сказал что: есть у него своя в этом необходимость, только ему ведомая по-умному шибко выразился тут день как раз тот особенный приблизился заперся язычник в избе вместе с хозяевами что его приютили— тут жизни много — говорит, — быстро лихо выманим дождалась семья полночь, значит и слышит чавкающие звуки будто бурдюк какой переваливается ой как все испугались, напряглись тут бы им зашуметь а не шумит никто — боятся страшной женщины ну уж тут поди справедливо — кто бы вообще не боялся? а язычник тот возле печки сел и давай свистеть какую-то мелодию словно птичка щебечет тут страшные удары посыпались на дверь, на ставни, на стены сыпались, никак не стихали дом ходуном ходил а они продолжались наконец угомонились все аж вздохнули словно с пахоты пришли но тут страшная рожа из печки высунулась шею свою хрусткую повернула как сова — про-ти-во-ес-тест-вен-но и ринулась на язычника ой что там началось говорят, бил язычник слабо больше получал но с каждым ударом с каждой раной из страхолюдины черная жижа выходила как слизни огородные — и всё ему в глаза, уши да рот а тот только и знай их втягивает жуть какая все конечно из избы то побывегали с визгами пол деревни на уши поставили а что там дальше происходило рассказывать стало быть и некому поэтому зато под утро пришли в избу а там из утвари целехонькая разве что печка одна, да и то местами обколотая а посреди всего этого язычник сидит — израненный весь, что места живого нет глаза фингалами заплыли, губы порваны руки все в крови, что аж рубаха пропиталась а уж на груди и вовсе порвана будто когтями ее полосовали тут-то и заметили, что прям на месте сердца у язычника отпечаток ручки человеческой, небольшой свежий, красный, мясной такой а за этим отпечатком — по всему телу другие отпечатки старые уже, побуревшие а некоторые еле заметные — и большие и маленькие значит, сидит он, а на руках у него девчушка щупленькая, но рослая уже бледная как туман рассветный тельце голое, да тоже все израненное где порезы, где синяки, где ожоги запекшиеся а где следы, будто то ли палкой ее били то ли розгой — кто поди разберет держит он ее, что дитя укачивает шепчет что-то, словно колыбельку напевает ну и поняли тогда, что девчушка-то уже мертвая не дышит девчушка-то завернул язычник ее в простынь да ушел в лес хоронить на наше кладбище не пошел в самую чащобу пошел похоронил наверняка по-своему — по чужеродному обряду так и не поведал, где покойницу земле отдал а вернулся, так и двинулся к самой окраине деревни где дом наполовину в землю ушел жили в этой развалюхе семья мужиков хозяин престарелый да четыре брата-обалдуя лбы здоровую, а толку нет померла их матушка от какой-то хвори — от своего нрава хозяйственного да доброго только дочку и оставила младшенькая она там была те водку жрали, что воду пили а она, дочурка-то за хозяйством смотрела жиденьким что там их хозяйство — пару курей петушок да буренка тощая тяжело ей было с мужиками-то били они ее, помыкали ей за всякое бранили и житья не давали тут бы вмешаться кому так ведь сколько мужиков — и все злые, одичалые какие-то ты поди им что скажи что они, возьмут, поднапрягутся да и дом твой сожгут что им станется, иродам так вот то ли бес в них вселился то ли до того допились что с чертями дружить начали но все впятером младшенькую-то и забили — намеренно ли, нечаянно ли кто их знает, пьянчуг проклятых только не упокоилась младшенькая не спалось ей после этого вся ж деревня знала, что били её что издевались над ней и никто не вступился — у каждого хата с краю оказалась пришел язычник в дом мужиков да и поотрубовал топором пьяные головы а головы в лес, в чащу унес чтоб, видать, на могилу несчастной девочки — на мол получай своих убийц только больше не трогай никого а может и не отрубал он бошки — сами дураки от водки преставились а сам в лес ушел, откуда когда-то вышел разбери попробуй сейчас все эти сплетни — голова вспухнет только лихо в нашу деревню ходить с тех пор перестало а и было ли лихо страшное на самом деле? а и заходил ли к нам язычник чужеродный? я сам-то не видел, сказать не могу но те, кто видали, говорят — всё чистая правда