И успокойся

Сого закрывает глаза. Вдох. Остывшим к вечеру воздухом дышится-задыхается, озноб мимолётной дрожью по спине, призрачный иней расползается подкожно и тут же тает до секундного онемения. Выдох. Небо на зрачки наползает чернилами, звёзды редкими просветами складываются в искажённые созвездия, ветер носится по пустой парковке и на каждом новом круге с разбега целует, скользнув холодным касанием за поднятый ворот. Сого пережидает чужой перекур и собственное накатившее, греет руки в карманах и прислушивается к звучащему в отдалении городу — не утихает и не гаснет, разрастается и в космос рвётся небоскрёбами, с таким срастёшься не сразу и долго будешь царапаться о понимание, насколько не поспеваешь и не вписываешься. — Не подскажешь мне, когда перестанешь выёбываться? Сого недоумевающе моргает, молчит озадаченно и на всякий случай настороженно озирается. — Да я вроде не планировал закругляться. — Я тут серьёзно с тобой разговариваю. — Я заметил — вы очень строго затягиваетесь и особенно презрительно стряхиваете пепел. Хиджиката неопределённо кривится и выдыхает в лицо Оките дым. Озлобленность выматывающего дня, камзол не надет как положено, а накинут на плечи, как будто до сих пор идёт стадия отрицания униформы, волосы собраны в небрежный хвост — непослушные пряди всё равно свисают на лицо дерзким дикарством — глаза хищные из-под рваной чёлки и ухмылки всегда жалящие. От него ожоги крапивы по запястьям, терновые иглы под кожу и ядом медленным — обречённость и привыкание. Сто раз подумай, прежде чем сунуться — Сого задумался слишком поздно, летящие на огонь бабочки осознают неизбежное и то раньше. — Никакого хамства при разговорах с гражданскими, — устало повторяет Хиджиката уже не раз обговариваемое, отряхивая над урной сигарету. — И так бздёж по всему Эдо, что у нас в Шинсенгуми служит ребёнок-убийца. Сого раздражённо фыркает. Осточертевшее “ребёнок” всё никак не отвяжется, идиоты без инстинкта самосохранения донимают насмешками и провоцируют применить меч не по назначению, шестнадцатая по счёту весна пробивает рёбра с обратной стороны и воет в голове сиренами-сигналами, на которые всё равно никто не отзовётся. — Они называют нас деревенщиной позорной, — Сого звучит обиженнее, чем хотелось. — И что ты предлагаешь — арестовывать всех, кому мозгов недодали? — Звучит как план. — А в твой план входит пункт, где нас расформировывают и высылают из города к хуям? — Вы какой-то нервный, Хиджиката-сан, — морщится Сого с усмешкой. — Такими темпами вы на этой работе долго не продержитесь. — Слышишь ты, — Тоширо снова кривится — привычная гримаса, когда лень начинать перепалку, но очень хочется послать. — Уж тебе ли не знать, сколько во мне терпения, сучёныш. О да, есть такое. Незримая черта, которую невозможно пересечь, хотя из больного любопытства хочется. Нездоровый интерес, как именно сверкнут глаза в момент, когда коротнуло и уже необратимо, какой силы будет замах, как долго будет заживать и болеть. Но Хиджиката не срывается. Даже сейчас, когда Кондо не всегда может уследить. Сейчас, когда она — на расстоянии писем и звонков по вечерам. Сого вновь делает успокоительный вдох. Дома небо было бескрайнее, поля до горизонта и закаты розовее. А здесь город подбирается к горлу помехами, обступает толпой чужих и обозлённых, новая эпоха берёт разгон в духе карнавала и выгула психушки. — Я считаю, что должны быть хотя бы штрафы за попытку раскрыть на нас пасть. — Начальство мнение твоё забыть спросило. — Да, как и твоё. — Ну-ка тон уважительный вернул мне быстро. — Ты не заслужил. — Тебе уебать? — Ой, а ты сможешь? Хиджиката на него просто смотрит. Своим вот этим привычным “я могу придушить тебя одной рукой, не вынуждай меня продемонстрировать”. Как считаешь, сколько мы вот так с тобой протянем? — Ты думаешь, мне охуеть как нравится подобное отношение к нам? — Мат из речи убери, замком. — Умолкни сейчас и не беси меня ещё сильнее, — огрызается Хиджиката, дёрнув рукой и мазнув огоньком сигареты по темноте. — Ты реально думаешь, мне не хочется набить все эти ебальники ухмыляющиеся? Не хочется отгавкиваться, когда нам прям на улице кричат, что мы натренированное на мясорубку отродье, приехавшее из ебеней отжираться на налогах? Не хочется разрубить напополам очередную инопланетную шишку, вещающую о том, какие мы отсталые макаки, и знающую, что мы не раскроем рта во избежание межрасового скандала? Да мне охренеть как хочется сорваться, но у меня пока хватает ума не ввязывать нас всех в пиздец. Хиджиката стихает, да и Сого не спешит обрывать повисшее молчание. Где-то в слоях погасшего неба гудит то ли самолёт, то ли космический корабль — попробуй разбери в этом бешеном технопрогрессе. Есть своя особая завораживающая красота в Тоширо, который выхаживает по самому краю, но каким-то образом всё ещё держит ситуацию и себя самого под контролем. Вопрос времени, когда он с этого края шагнёт сам, и Хиджиката — бомба замедленного действия, рванёт тотально и неизбежно, и Сого совершенно ублюдски хочет успеть оказаться в самом эпицентре. — То есть засовываем язык в жопу и терпим? — мрачно спрашивает он и с поникшим видом елозит подошвой по асфальту. — Засовываем и терпим, Сого, — Хиджиката почти беззаботно пожимает плечом. — И не доставляем Кондо-сану проблем. Вот так просто — обрубает и припечатывает, слушайся и не спорь. И Сого понимает, что спорить и не может, что Хиджикате верится и доверятся чуть ли не до хныканья в плечо. И всё хреново, но держит спасительная истина, что мы в этом хреновом вместе. И эта самая точка во времени — где мы ещё никто и где нам отвратительно до тошноты — оно же всё не зря? И терпится ненавистное не просто так, а ради чего-то? — Выйдет ли из нас вообще что-то хорошее? — спрашивает Сого совсем как-то разбито — отчаяние и доверие, утешь и скажи, что тучи рассеются и прочий иллюзорный бред. Хиджиката задумывается, пока затягивается в последний раз. Город рисует его нервными росчерками — кляксы и завитки — расписывая в совершенство. — Посмотрим, — ничего не обещает Тоши и выбрасывает в урну добитый окурок. — Вспомни этот момент когда-нибудь потом, когда всё действительно будет хорошо. — А будет? — Ну получше будет уж точно. И вот тогда и вспомни время, когда ты в нас сомневался. — Зачем? — Чтобы охуеть с того, как далеко мы зашли, — Хиджиката вдруг улыбается — таким теплом шальным, бунтарством очаровательным, такой внезапной верой в них всех и в поехавший вокруг них мир, что у Окиты внутри обрывается с воем, шипучкой на рану и горечью мальчишеской влюблённости под язык. Момент осознания не пулей, а неуклюже вошедшим по рукоять мечом — меня по тебе кроет катастрофически, встань в позу и расскажи с умным видом, когда меня отпустит. Хиджиката садится за руль, а Сого задерживается снаружи с застрявшим в горле вечером, засматривается на прорезающиеся сквозь угольные облака огни, очухивается от стука по стеклу с той стороны и садится следом в машину. Бабочки зацикленной перемоткой летят на огонь и смеются — весна стреляет без промаха и с невинным видом прячет за спину винтовку. Сого в первый раз убивает в четырнадцать. С неба тогда льёт весь день, плечо немного ноет после не очень удачного выверта рукой, но больше ничего особо не чувствуется. Ночью спится без кошмаров, на руках под струёй воды не мерещится чужая кровь, у собственной тени не вырастают рожки с угловатыми крыльями и хвостом. Хиджиката тогда задумывает играть в психолога и что-то там высматривает со стороны, выслеживая момент надлома и вылавливая начало трещины, не веря нисколько внешнему спокойствию и готовясь к подвоху от вечно скрытного пацана с придурью. Но Сого оказывается по-своему в порядке, едет крышей уверенно и тихонько, и Хиджиката вроде и успокаивается следом — мы изначально растили монстрёныша, чему нам теперь удивляться? И вообще за Окитой ни к чему уже присматривать, и постоять за себя он давно уже может сам, но Хиджиката всё равно остаётся этим молчаливым “если что, я всегда рядом, тупой мелкий”. Сого в первый раз осознаёт свою влюблённость в Хиджикату в пятнадцать — и тут уже его надламывает куда зрелищнее и веселее. В шестнадцать это уже превращается в глубокие чёрные воды — берега в шипах, падение без конечной, тонуть на повторе и с криком, сдавленным толщей отравленной воды, — ты в беде, мальчик, а рядом только тот, из-за кого ты так красиво идёшь ко дну. Хиджиката возвращается со смены поздно вечером — точнее, смена у него закончилась часа три назад, но в штаб заявляется он только сейчас, припёршись точно к сериалу, первую серию которого сам же и раскритиковал. — Это сериал для дебилов, — высказал он тогда своё мнение, хрустя крекером. — Ну да, есть такое. — Так во сколько он там идёт? Сого не отводит взгляд от экрана телевизора, краем глаза цепляя мельтешение сбоку. Хиджиката приносит с собой дым и натянутое молчание, садится с усталым вздохом неподалёку и пододвигает к себе пепельницу. Камзол и нашейный платок остались в другой комнате, волосы длинные россыпью по плечам, приковывающий изгиб руки и сжимающие сигарету пальцы, очертания в полумраке и пляшущие на лице всполохи, прищур задумчиво ленивый, пока по каналу крутят рекламу зубной пасты и светят белоснежными картонными улыбками. Сого заметил за собой неприятный момент — на Хиджикату постоянно хочется смотреть. Замечает он ещё и то, как на Хиджикату засматриваются девушки, а сам он всегда смотрит мимо, равнодушное стекло радужки и дымовая завеса, распаляющая неприступность и невыносимое желание укусить в ухо или в шею, чтобы обратить на себя внимание и растормошить. — Скажи, Хиджиката, а ты по борделям ходишь? Вопрос не в тему даже для себя, выстрел наугад, беглое “ты”, которое проскальзывает в зависимости от настроения — попробуй угадать, чего я хочу от тебя сегодня. — Ага, — угрюмо отзывается Тоширо, скосив взгляд. — Ебусь как смеюсь. — То есть никогда? Разговор дурацкий, но Сого только такие и умеет выстраивать. Хиджиката отмалчивается, весь такой неопределённый и загадочный, и Сого чувствует, как к горлу подкатывает тошнота. Но серьёзно, господи, лучше уж в этой неизвестности, чем представлять Хиджикату с кем-то другим. И не забывать продолжать убеждать себя, что причина злости — в обиде за сестру, конечно же, а не в собственной вырисовавшейся из ниоткуда ревности. Упрямство и самообман — на таком тоже можно протянуть годы, удачи нам, потом от души посмеёмся. — Ах да, у тебя же этот, — Хиджиката рисует неопределённый жест. — Переходный возраст и все дела. Я надеюсь, ты не собираешься ни о чём таком меня расспрашивать? Потому что ни о чём таком говорить с тобой я не собираюсь. — Не волнуйся, я сберегу твою психику и не стану просить научить меня дрочить. Хиджиката курит теперь уже как-то трагично — взгляд “и вот ради этого я вернулся домой?” и попытка отвлечься на рекламу с весёлыми поющими мишками. — Как-то ты сник сразу. Посмотреть хотел? — Отвали, — Тоши презрительно морщится. — Меньше всего мне хочется лицезреть твои жалкие пыхтения. Сого выпячивает губу, будто обиделся и оскорбился, пока в голове визгливый хохот расходится эхом. Ещё меньше тебе хочется узнать, на кого именно я пыхчу, придурок. Тоши от греха подальше тему не продолжает и залипает на рекламу моющего средства, наблюдает почти под гипнозом, как одним движением вспененная губка превращает грязный противень в зеркально чистый. — Хм, а у меня вот никогда не получалось так, чтобы аж зеркальце, — впечатляется он, выпуская неспешно дым. Сого ложится на пол вертлявым котом, которому хочется то ли под руку гладиться, то ли царапаться глубоко и болезненно, поглядывает на Хиджикату сонно и слегка умилённо — не всегда на помощь придут рекламные паузы, срочно придумывай другие способы отмазаться от неудобного разговора. — Посильнее просто надо натирать, Хиджиката-сан. Хиджиката бросает сверху взгляд — стрельнуло по косой и обожгло, и Сого улыбается мимолётно и невинно и отворачивается, укатившись на бок. Две минуты до серии, две минуты неловкого молчания и хоровода идиотских мыслей в голове. Первое правило выживания — не представлять Хиджикату с другими. Второе — не представлять Хиджикату с собой. Не представлять такой же полумрак, Хиджикату недопустимо ближе, больше дыма и духоты, но задыхаться совсем от другого. Вдох с трудом удаётся и сейчас, а на экране наконец-то появляется начальная заставка сериала — мы не протянем, боже, мы так смешно с тобой не выживем. Бывают вечера спокойные, а бывают с огоньком — в случае Сого в буквальном смысле. Хиджиката сразу сказал — не давайте этому щенку базуку. Если вам не дорога репутация Шинсенгуми, то хотя бы ради сохранности собственной жизни. Ну или же Хиджиката просто изначально хотел базуку себе, а теперь возмущается, что взрывная игрушка досталась не ему. Окита от базуки в восторге. Мощь и зрелищность, от каждого выстрела с непривычки мурашки по затылку, и Хиджиката всегда раздражённо зажимает уши и смешно кричит сквозь взрыв. Вот и сейчас просто захотелось стрельнуть в ангар — так веселее и меньше возни с преступной шайкой, которая всё равно не стоит того, чтобы вынимать из ножен меч. Хиджиката восторг не разделяет, потому что грёбанный ангар горел. Полыхал и обваливался балками, пока сам он с шипением и матами искал в дыму поехавшего подрывника, который успел благополучно выбраться через другой выход и позже искренне недоумевал, отчего Хиджиката такой чумазый в саже и вообще выглядит так, будто сейчас загрызёт его прямо на глазах у сослуживцев. В штабе Хиджиката припечатывает Сого к стене в одном из коридорных закутков, потому что тот окончательно выбешивает его своим беззаботным хихиканьем. Хиджиката так нелогично зол — я думал, что тебя завалило или задело взрывом, а ты цел и в порядке, но а если бы ты не? — с Хиджикатой так весело и волнительно, Хиджиката лучше базуки, красочнее фейерверков и ярче вспышек на Солнце. — Да сорвись ты уже, в чём проблема? — Сого сам не заметил, как успел за день потерять где-то мозг, но катиться в пекло без тормозов нравится до неприличия. — Всё равно же надо куда-то гнев перенаправлять, я прав? Хиджиката вдавливает пальцы в его плечо и изгибает недоумённо бровь. — Я что-то путаю или реально пропустил момент, когда ты у нас переквалифицировался в мазохиста? Ладонь дурашливо проезжается по шершавой стене и в глазах слегка туманится — Сого переквалифицировался в еблана и просит хоть немного уважения к его непростой ситуации. — Её рядом нет, можешь уже не отыгрывать хорошего примерного мальчика, — Сого и сам не поспевает за тем, как далеко его заносит сегодня. По синеве у зрачка простреливает едва заметно искра тока и отдаёт в сжавшие плечо пальцы, лицо искажается помехой на долю секунды и тут же выравнивается хамоватым спокойствием. — Не знаю, с чего ты взял, что в деревне меня что-то удерживало, — у Хиджикаты так здорово выходит наигранный похуизм, прямо загляденье. — Забыл уже, как я тебя оставил привязанного в лесу? — Да, и вернулся за мной через десять минут. — Потому что я пощадил тебя, ушлёпка мелкого. — Не-а, ты вернулся, потому что дома тебе бы жопу натянули на затылок за то, что бросил меня. Хиджиката молчит. Не будет же он говорить херню вроде “ты мне дорог вообще-то, кусок поехавшей идиотины, хоть иногда и проскакивает желание закинуть тебя на дерево или связанного кинуть в лодку, чтобы ты уплыл к чертям и забылся как страшный сон”. А вообще тем временем можно и свихнуться — вот так в глаза близко и снизу вверх, но Сого обо всём позаботился и двинулся уже давно и необратимо. — Прикольно же, — руки за спиной снова разъезжаются, пальцы медленно вырисовывают на стене узоры, — довести тебя однажды настолько, чтобы ты меня прибил на месте. — Ну и какая тебе от этого выгода? — Тоширо плавно перебирается пальцами с плеча на шею. Сого пережидает волну мурашек и старается на всякий случай особо не дёргаться. — Ну тебе же пиздец будет за меня. — И ради этого ты позволишь себя убить? — Хиджиката сжимает пальцы на горле чуть сильнее. Сого с трудом сглатывает, вдох едва проскальзывает, на шее наверняка останутся отметины, ночью будет думаться и сниться всякое-всякое. — Оно того определённо стоит, — Сого находит силы криво усмехнуться. — Станьте моей смертью, Хиджиката-сан. Сого иногда и сам не понимает, зачем вообще раскрывает рот. Хоть результатом часто и становятся непредсказуемые ситуации и приключения. А ещё у Сого есть скрытая слабость к театральности и пафосу, ему бы каждый день проживать в образе героя драматичной пьесы, но жизнь пока что больше напоминает кривые сценки из ситкома. Хиджиката наверняка жалеет — сразу обо всём. Что не пошёл молча по своим делам, а решил в закутках проводить юному подчинённому сомнительную воспитательную беседу. Что не отобрал базуку, не запер в машине во избежание неприятностей, не надавал по губам за очередную попытку огрызаться на горожан. Что набрёл когда-то на чёртову деревню и вляпался в семейку Окит и именно там, а не в драках с местными, нашёл настоящие проблемы. Хиджиката разжимает пальцы. Выдох случается сдержанным хрипом, ожог мягкой волной внутри горла и остаточная дрожь на слегка отнявшихся пальцах. — Пиздуй прочь, ей-богу, — Хиджиката кривится усталой раздражённостью, достаёт сигареты, разворачивается и уходит сам — отвали, затеряйся, не иди за мной. Сого никуда не дёргается. Разглядывает отстранённо оцарапанную перекладину на стене напротив, слушает щелчок зажигалки на расстоянии и скрип половиц под удаляющимися шагами. Мир вроде и остался на месте, а всё же покачивается дурной волной перед глазами, рябь и искажения, круги по чёрной воде. И улыбка медленным надрезом, потому что происходящее отвратительно нравится. У Сого отрастают волосы. Ещё не до плеч, но уже длиннее обычного, в хвостик пока особо не собираются, но отросшую чёлку можно подобрать заколками. Сого всё как-то не спешит стричься — в уставе придирок к причёскам не имеется, да и тем более смешно делать какие-то замечания касаемо внешнего вида на фоне заросшего одичавшего Хиджикаты. Сам же Хиджиката про отросшие волосы особо не высказывается — больше молчит и загадочно поглядывает, все свои мыслительные процессы пропуская через никотин, и Сого не хочет задумываться, что там за марево ворочается в его голове, и безразлично отворачивается, избегая взгляды невпопад и слегка дёрганным движением убирая за ухо мельтешащую прядь. Мешающиеся волосы убрать можно, а мешающиеся мысли — только мечтается. На одной из штабных попоек даже накатывает желание не отставать от коллектива и тоже напиться, но Оките пока не разрешают, а выслушивать пьяные байки и похабные мужицкие шуточки быстро надоедает, поэтому вскоре Сого решает покинуть развеселую толпу, успев в ответ на брошенное Хиджикатой “чеши спать, мелкий” показать средний палец, утаскивает под шумок кое-что из еды и гордо удаляется. Сого особо не печалится — у него притащенная из сарая солома и книга по чёрной магии — занятный и познавательный вечер в прекрасной компании себя самого и без всякого алкоголя и кутёжных проделок. Вот только спокойным вечер не получится точно, пока он живёт в этом приезжем цирке. Двери за спиной раздвигаются, и в комнату проходит уже подвыпивший Хиджиката. Хмельная усталость и расслабленный прищур, наспех завязанный распадающийся хвост, чёрные пряди по ключицам — чернильные потёки по мрамору — и распахнутая по пояс юката. Встаёт сбоку и лениво потягивается, покачнувшись и разглядывая разбросанные по полу соломинки. — В говно пожаловать, — приветствует Сого безрадостно, не отрывая от своей поделки взгляд. — Сого-Сого-Со-о-ого-о-о, — Хиджиката плюхается рядом, наваливается со спины и заглядывает Оките за плечо. — Чем маешься тут? — Куколку Вуду пробую сделать, — буднично отвечает Сого, с невозмутимым видом выделывая петельку из соломы. Хиджиката настороженно наблюдает за колдовским рукоделием, но не отстраняется, не шевелится даже. Пьяный режим тактильности, кошачьих потираний и какой-то нелепой нежности, от которой только и раздирать горло дымом или воем — я к тебе вот такой, потерпи или прогони, но ты же не прогонишь, так ведь, Сого, ты же никогда не — — Это тоже часть твоего взросления, или нам с Кондом-саном стоит беспокоиться? — Да нет, — Сого пожимает плечом, упёршись в устроившийся на нём подбородок. — Просто трудный возраст, смятая постель, всё такое. Хиджиката выпячивает губу и понимающе кивает. Задумчиво молчит, всё так же прижимаясь, и играется с русой прядкой, оттягивая и накручивая на палец. — И на ком практиковаться будешь? — На тебе. — М-м-м, — мурчит Тоши в шею, разгоняя по позвонкам дурной озноб. — Приворожить меня попытаешься? — Нет, обреку тебя на вечные муки. — Что ж, одно и то же. Хиджиката хихикает куда-то за ухо и ёрзает щекотно носом по волосам, опускает руку, огладив плечо и зацепив оголённую кожу, ведёт ниже и сжимает пальцы на сгибе локтя. Сого стойко терпит пьяные обжимания, держится спокойно и дышит ровно, хотя в груди колотит так, что наверняка отдаёт в спину — придурок сзади небось довольно слушает и наслаждается. Можно не обращать внимания и просто позволять пьяно-нежным порывам случаться, никак не отвечать и отыгрывать безразличие — ну не чужие ж мы друг другу люди, с кем не бывает — стараться просто не вздрагивать от расцветающих мурашек и сдерживать желание откинуть назад голову, не сжимать слишком сильно в руке дурацкую соломенную фигурку и не оборачиваться, чтобы не словить ни взгляда, ни губ. А можно очнуться и вспомнить резануться как о пронёсшееся лезвие осознанием кого Тоширо может сейчас представлять. Сого застывает как от прострела, пропускает на выдохе пару секунд и резко отшатывается. Хиджиката реагирует возмущённым мычанием, бурчит что-то невнятное и валится на пол. — Наколдуй мне тихую смерть во сне, а то я заебался, — просит он ворчливо, подтаскивает к себе подушку и вырубается в пьяной полудрёме. Сого смотрит на него с расстояния, запахивает плотнее ворот и неосознанным движением одёргивает подол, прикрывая колени. Пульс расшатан, тело всё горит, хотя толком и не касались, мысли неразберихой и подпалённым бардаком мечутся-царапают-невыносимо. Это неправильное и доведённое до критичного, это ломает принципы и выставляет идиотом, эту дрянь ничем не вывести, не вытравить и не выжечь, и ты смирись, но и не бездействуй, придерживайся контрастов и не переходи границы, без резких движений и без лишних надежд, не лезь первый и не позволяй другому, не провоцируй и не отдаляйся, не подпускай и не отталкивай — не зажигай и не гаси, если вкратце и подкожно. Сого не ложится, пока подремавший Хиджиката не убирается к себе — досыпать или пить дальше — долго ворочается, проваливается обрывочно и забывается сном только ближе к рассвету. Сого обрезает волосы на следующий день. Спешно и криво — Кондо потом с мучениями его достригает и всё причитает что-то про “сложный возраст”. Сого сидит неподвижно и отмалчивается, равнодушно поглядывая на падающие состриженные клочки. Сого смотрится в зеркало уже после стрижки и ловит отражение Хиджикаты, проходящего мимо раскрытой комнаты. Хиджиката из зеркала бросает ответный мимолётный взгляд, закуривает и непричастно отворачивается, исчезая за дверью. Сого не знает, зачем это делает, но всё же смотрит — на Хиджикату, окружённого девушками, как они строят ему глазки и щебечут, подливая выпивку и звонко смеясь над очередной угрюмо брошенной шуткой. Хиджиката — негодяй, чудовище, проклято. Мацудайра с его идеей привести полицейский табор в хост-клуб — ещё хуже. Хиджиката, впрочем, заинтересованным не выглядит. По нему никогда не понять — действительно ли он не подозревает, насколько вообще опасен и противозаконен, то ли всё он прекрасно осознаёт и благородно позволяет ловить с себя визгливые восторги. Сого больше склоняется ко второму — хитрый ублюдок на этой схеме поплывёт и дальше по жизни, лихо прикуривая и самодовольно ухмыляясь, аж зубы с него сводит. Сого смотрит на него со своего столика и мысленно желает ему как-нибудь смешно подавиться или облиться, чтобы выглядел идиотом, чтобы порушилась аура безупречного красавчика и рокового похитителя женских сердец. — Не съедят они его, не переживай, — успокаивает Окиту заметившая его безответные гляделки хостесса, пользуясь моментом и подтаскивая из тарелки фрукты. — Они всего лишь выполняют свою работу. А тебе про работу стоит забыть и расслабиться. Сого смотрит на работницу клуба с недоверчивым прищуром — та подмигивает и с беззаботным видом жуёт виноград. Она с Окитой осталась скорее в качестве няньки. Ну или старшей сестры. По сестре, кстати говоря, скучается просто невыносимо. — Не особо получается забыться одной только газировкой, — Сого вдруг включает обаяние и сам удивляется, что так умеет, скрещивает руки, склоняет набок голову и улыбается уголками губ. — Может, ваше заведение предложит мне что-нибудь поинтереснее? Хостесса улыбается в ответ — не слащаво-наигранно, а будто у них хитрый уговор и секретик. Встаёт из-за столика, оставляя Сого буквально на полминуты, чтобы сходить до барной стойки. — Только под моим присмотром, — предупреждает она, ставя на стол бутылку. — Отлично, и передадите меня потом в надёжные руки, — Сого любезно протягивает пиалу. Хостесса обещает заверяющим кивком и приступает к неспешному спаиванию своего юного клиента. Оките неожиданно нравится роль обаятельного джентльмена, проводящего время в компании приятной дамы, когда обоюдно друг до друга нет никакого дела, но оба не против совместно позмеючить на свои работы и в целом на жизнь. Разговор завязывается на удивление легко — алкоголь и врождённая болтливость делают своё дело. К тому же Сого не чувствует никакого особого трепета от того, что общается с девушкой, ему в этом плане вообще легче живётся — на всех людей одинаково плевать, а пол для него не играет абсолютно никакой роли. У Сого свой принцип общения — ты меня не бесишь и с тобой даже интересно, давай станем друзьями и подерёмся. А если ты не хочешь со мной дружить, то мы подерёмся тем более. Хиджиката говорит, что Сого отбитый наглухо, что у него вообще никогда не будет нормальных друзей, а Сого отвечает, что друзья у него будут такие же отбитые — других ему всё равно не надо. А ещё Оките в принципе не знакомо понятие трепета — у него, как оказалось, сразу только по уши и до психушки. Он всё ещё вскользь бросает на Хиджикату взгляды, когда картинка перед глазами уже дребезжит лёгкой мозаикой по краям, когда хохот Кондо и пьяное рявканье Мацудайры отдают фоновым эхом где-то далеко и приглушённо, когда в голове веселье и вместо тела вата, когда Хиджиката вдруг смотрит тоже, случайным прострелом с добивающей задержкой, и хочется наизнанку и со скулежом, хочется тяжёлую голову уронить на плечо, прикрыть глаза под родной бубнёж и ловить вспышки под веки, а потом ныть, как лень вставать и идти до машины, тыкаться носом в шею, смеяться глупо и проситься на ручки. Давай сделаем это нашей фишкой, нашей хохмой, нашим идиотизмом — находиться в паре метров друг от друга и страшно друг по другу тосковать. Когда Хиджиката подходит к их столику забрать своего разморённого младшего товарища домой, Сого плывёт — не от выпитого, а от накатившего желания своровать друг друга и сбежать от посторонних глаз, потому что вдруг хочется делать вещи, которые на людях лучше не вытворять. Хиджиката встаёт к Сого поближе, чтобы в случае чего успеть поймать резко подскочившего дуралея, которому гравитация с непривычки может прилететь задорным пинком в затылок. Хостесса уговор помнит и передаёт напоенного юнца только в эти надёжные руки. — Если в полиции не сложится — подавайся в хосты, будешь иметь успех, — говорит она напоследок и снова подмигивает — это, видимо, её фирменное, озорное и запоминающееся, деталь, которая наверняка потом ещё долго всплывает в воспоминаниях. Сого машет ей на прощание, разворачивается шатко и налетает взглядом на Хиджикату — молча наблюдающий, пристально смотрящий, красивый-красивый-красивый, кружащийся вместе с потолком и с плавящейся головой, так здорово-так волнительно-так хорошо. Всё хреново, на самом деле, я пьяный и дурной, веди меня домой. — Ну ты и пьянь, — Хиджиката не сдерживает поражённый хохоток. — На ногах хоть устоишь, горе ты моё? Он уже порывается подхватить Окиту под руку, но тот с ухмылкой уворачивается, покачивается слегка, но всё же держится и направляется на выход самостоятельно. Снаружи ночь сразу холодная и с порога хватает за шкирку, чтобы швырнуть в ознобы и ощущение брошенности, в дурацкое и необоснованное одиночество посреди толпы — все свои вроде рядом, но ни одному из них не выкричишься. Хиджиката куда-то девается в темноте и суматохе — ну и пошёл ты, собственно, теряйся и больше не находись. Мацудайра привычно что-то гогочет над ухом и не выпускает Кондо из объятий, затем переключается на маячащего под боком Сого, треплет за плечо и зачем-то чмокает — от души так, искренне, по-дедовски. Сого жмурится, вытирая щёку, и заваливается в машину — они с Хиджикатой едут почему-то отдельно, оно бы и к лучшему, хотя у Сого всё и всегда к худшему — трёт устало глаза и прижимается к окну, чтобы город стрелял огнями в висок и на скорости распадался на мерцающую истерию. В штабе все бесят — высыпавшие из машин весельчаки и кутёжники за путь до дома не растеряли настрой и явно готовы продолжать пьянку. Сого минует шумную кучу, добредает до туалета к спасительной холодной воде, умывается и выдыхает шумно в ладони, растрёпывает волосы и с немым вопросом смотрит на собственное отражение. В глазах всё ещё пляски и калейдоскоп, потолок неустойчивый и скашивается, стена под углом и выгибается надломом. Лицо в кипяток, вода будто по обожжённому и с шипением, расплывчатое отражение хочется расколоть трещинами и никогда больше не попадаться на зеркала. Сого упирается лбом в кафельную стену, остывает понемногу и считает капли о дно раковины, монотонно и издевательски, постукивающая с обратной стороны реальность, не позволяющая сбежать — так-то и некуда, в собственной голове ещё хуже, ещё душнее и невыносимее. В четырёх стенах не сидится, и Сого выплывает в коридор, натыкается на углы и на бродящего сонным призраком Хиджикату — тот с замученным кряхтением потягивается, задевает отставленной рукой проходящего мимо Сого и теребит его за ухо. — Что, малявка, ничего крепче абрикосового сока не вывозишь? — интересуется он сквозь зевок. Сого с ним сцепляется — не всерьёз, всего лишь ленивые кошачьи царапки, заодно ворует у него сигарету и уходит на крыльцо под доносящееся вслед ворчанье. На веранде выстуженный воздух обнимает за плечи, вдыхается настойчиво сам и расцветает подкожно. Сого перекатывает в пальцах украденную сигарету и достаёт зажигалку — он часто ворует их у Хиджикаты, развивает ловкость рук и бесстыдство. Прикуривает и откашливается, потирая горло — сигарета не гаснет, мерцает зажжённым кончиком и пускает мазки дыма. Странная выходка — как будто ему мало того, что Хиджиката и так вечно дымит рядом. Как будто ему просто мало Хиджикаты. Господи, он же рядом вообще всегда. Устоявшееся и нерушимое, другой вариант как-то и не представляется, пугает даже. Если Хиджиката вдруг куда-то денется, то Сого вот так же будет жечь его сигареты, спасаясь иллюзорным присутствием. Драма и сопли, боязнь перемен и банальное незнание, как двигаться дальше, злость и упрямое отрицание, что нуждается и скучает. Сого подносит сигарету к губам — не затягивается, просто держит дым во рту, кривится и выдыхает, щурится на небо в разводах и впитывает оседающее горькое. Если Хиджиката однажды и уйдёт, то Сого точно сломается. А ещё не сможет выговорить и слова. Мысленно проклянёт вслед тысячу раз. И останется ждать преданной псиной. Ещё не случилось, а Сого уже с себя смешно — аж до воющей истерики. И почему-то он уверен, что даже тогда не сможет ненавидеть. От холода начинает трясти, и Сого бросает дотлевающую сигарету на землю, тянет с веранды ногу, чтобы размазать подошвой окурок, и возвращается в дом. Идёт только почему-то не к себе, а в комнату Хиджикаты, заходит без стука и слов и замирает на пороге, не решаясь никуда в сторону и привалившись плечом к стене. Хиджиката оборачивается — небрежно накинутый халат, небрежно распущенные волосы, небрежная влюблённость небрежным порезом и вскрытыми венами. Блядство, да когда же отпустит. — Ты чего там, жизнь что ли в кабаре переосмыслил, что теперь притихший шатаешься? Сого подходит медленно ближе — затишье перед бурей, воплощённое в человеческий образ. Наклоняется и выжидающе смотрит — вдох-выдох, вдох-под откос — цепляет за края ворота и резко целует — не поцелуй даже, больше печать на губы — и тут же отстраняется — всё по его плану, всё под контролем, просто шутка такая, не бери в голову. Сого уже отворачивается и пытается отступить назад, но Тоширо вдруг хватает его за руку и дёргает на себя — зрачки в зрачки, по затылку щекотка и обрыв в грудной клетке — и целует теперь сам. Тоже шучу, тоже вытворяю, ты только тоже особо не задумывайся. Сого жмурится, чтобы так происходящее ещё сильнее казалось бредовым, и вроде на месте стоит, а комната будто расползается, распадается карточным домиком — раскрыть глаза и увидеть, как линии стен и потолка перекрещиваются и слетают наискосок. Тоши в этот раз отстраняется первый и интересуется: — Охуел? Сого не очень понимает — охуел в смысле “совсем уже ёбнулся?” или “ну что, удивлён?” — поэтому в ответ только таращится и молчит, сам себе удивляясь, как до сих пор умудряется стоять на отнявшихся ногах. Реальность и так не воспринимается, расшатанная и ускользающая, так Хиджиката ещё и сбивает Сого с толку, начиная зачем-то его обнюхивать. — Чё за хрень, ты курил что ли? — Чт… Нет. — Чё вот врёшь мне сейчас? — Да ты сам провонял и уже не различаешь, — Сого срывается на нервный смешок и выдёргивает руку. Вот серьёзно, блять? Мы только что поцеловались, и ты тут же меняешь тему? Хиджиката меняет не тему — меняется сам, смотрит внимательно, настороженно даже, считывает что-то по глазам, по мимолётной дрожи ресниц, по скольжению блика по затемнённой радужке. — Чего ты хочешь? — спрашивает он хрипло и с какой-то усталой безнадёжностью — или же просто так мерещится. Внезапный вопрос, ответ на который у Сого не найдётся ни сейчас, ни завтра, ни даже через год. Моментальный ступор и очередной разбег мурашек, голова резко кружится, комната опять мимо глаз и кувырком. — Хочу прилечь, — отвечает он и едва не падает, упирает руку и медленно оседает на пол. Хиджиката совсем мрачнеет, смотрит на него с обеспокоенностью какой-то царапающей или даже с жалостью, и Сого в целом с ним согласен. Я нелогичный, я дёрганный, я ёбнутый в край — мы вообще выживем со мной таким? — Ложись давай, — вздыхает Хиджиката, не дожидается и сам хватает Окиту за плечо, подтаскивая к себе. Сого не сопротивляется — тряпичная кукла, из которой в миг выдернули все шнуры и шарниры — кладёт голову Хиджикате на колени и затихает. — Я хуёвый, — грустно признаёт он. — Да просто пьяненький, — успокаивает Тоширо. — А когда не пьяненький? — Вполне себе сносный. — Как ты меня терпишь вообще? — Ну кто-то же должен. Сого не понимает, зачем он кому-то терпится и кому он вообще нужен. Всё такое непостоянное, двоякое и глупое, и он так устаёт — от себя в первую очередь. На губах всё ещё фантомно чувствуются чужие, и вот бы забылось уже скорее, но вопьётся же в память издевательски и во снах будет преследовать отголосками. Комната заново собирается в углы и стены, и Сого вскоре отключается — под стихающий в висках стук и успокаивающее поглаживание по голове. Сого выпадает из полутранса на леденящем вдохе, моргает сбивчиво и осознаёт заново, где он и когда — поздняя смена и внеплановая погоня, ночь в затылок и пустой переулок, упавшее под ноги тело и стекающая с лезвия кровь. — Приказ был брать его живым, ты в курсе? — мрачно напоминает Хиджиката. Ну да, чтобы слить на допросе информацию, информатору желательно быть не мёртвым. Сого не первый день на службе и знает прекрасно, как нанести несмертельный удар, но вот перед ними лежит заколотый преступник, и к Сого теперь вопрос — случайная это оплошность или намеренное желание на ком-то сорваться. Пока непонятно, что хуже. — Я… — Сого дрожащими руками прячет меч в ножны. — Это было вынужденное превышение самообороны. Он переводит взгляд на Хиджикату — рябь и поплывшая резкость, помехи на старой плёнке — тот молча смотрит на труп и лезет в карман. — Я случайно, понял? — Как скажешь, — Хиджиката щёлкает зажигалкой и с безразличным видом закуривает. — С тебя отчёт и объяснительная начальству. Рябь в глазах густеет, по телу прокатывается ледяное онемение, кислород почему-то решает, что в нём сейчас нет нужды. Сого резко разворачивается на подкашивающихся ногах и спешит прочь. — Ну и далеко ты почесал? — окликает его Хиджиката, ждёт реакции и добавляет голосу больше раздражения. — Слышишь меня? Ждём теперь остальных и никуда не рыпаемся! Сого ничего ждать не собирается — дождался уже по полной, принимай и разгребай. Чёрт с ним с преступником — это не первое его убийство, шок от отнятой жизни он уже не словит, но есть другое, что не так просто выдержать — своё больное по Хиджикате и себя самого круглосуточно. Всё это воспалённое и обгладывающее изнутри, изматывающие размышления и бессонницы, противоречивость и безответность, дрожь в руках и наползающий на глаза белый шум, всё сдерживаемое и спрятанное, о чём не поговоришь с кем-то и не озвучишь вслух даже себе, и оно настигает и наваливается совершенно не вовремя, и Сого от этого сбегает и заворачивает за угол, кусая пересохшие губы и не поспевая за собственным дыханием. Хиджиката, взбешённый уже до предела, догоняет его и уже почти рычит: — Эй, вроде с тобой разговариваю! Он замолкает и застывает в ступоре, потому что Сого перед ним задыхается. Сгибается пополам, упирается рукой в стену, съезжая ладонью по шершавой кирпичной стене. Необъяснимое и нелепое, никакой угрозы и относительно трезвая голова, вдохи-выдохи, всё как положено, а безвоздушная паника всё равно продавливает грудную клетку и пережимает горло. Хиджиката стоит над ним недоумением и абсолютной бесполезностью — от извечного спокойствия и самоуверенности нет и следа. — Какого хрена с тобой творится? Сого самому интересно узнать — какого хрена с ним сейчас, какого хрена с ним вообще по жизни. Что-то копилось, игнорировалось и откладывалось на потом, а сейчас прорвало без предупреждения и причин. В глазах темнеет поверх ночного полумрака, чёрные воды нахлынули, и остаётся только задыхаться. — Это что, это припадок, это мне в скорую звонить? — Да заткнись ты!!! — срывается Сого, пошатываясь от собственного крика. — Мне хуёво, заглохни хоть на минуту! Хиджиката на удивление послушно затыкается. Сого жмурится до белых вспышек под веками и едва не летит носом в землю, но Хиджиката успевает подхватить, выпрямить и прижать к стене. Сого дышит часто и со всхлипами, в панической растерянности пытается прикрыть лицо, но руки не слушаются, трясутся жалко и ублюдски. — Тихо ты, дыши ровно, — Хиджиката грубо перехватывает его руки и пытается утихомирить силой. — Всё в порядке, и ты в порядке. Хрен с ним с этим уёбком, слышишь? — он одной рукой удерживает трясущиеся запястья, а другой приподнимает нависшую на глаза чёлку, заглядывая в побелевшее лицо. — Смотри на меня. И успокойся. Сого смотрит, сквозь туман и зыбь, но не успокаивается и задыхается до резей в рёбрах. Хватка на запястьях стальная, они онемели и толком не чувствуют, но наверняка останутся отметины. Оките собственная беспомощность вдруг становится так смешна. — Что, недостаточно хладнокровный, размазня слишком? — выговаривает он между захлёбывающимися вдохами, и усмешка слетает в надорванный кашель. — Можешь потом хоть усраться меня стебать, если щас не подохну. Хиджиката не отвечает, хмурится только и зажимает ему ладонью рот, чтобы дышал через нос. Сого перестраивается не сразу и мычит жалобно в руку, вытаращенные глаза слезятся и тут же обсыхают, Сого жмурит их и втягивает бесполезный воздух через нос, пытается мысленно сложить секунды и вцепиться в цифры, потому что реальность подшутила и выбила кислород из лёгких, а теперь выжимает из подрагивающих запястий пульс. Сого обещает себе, что никогда таким не будет. Что научится сдерживать, отстраняться и не чувствовать, отточит безразличие как внешнее, так и внутреннее. Как и Хиджиката научится чему-то ещё, кроме силы и грубости, раздражённости и презрения, или он умеет уже, но просто не показывает, не хочет и не готов, и когда-нибудь будет если не лучше, то хотя бы иначе, и Сого станет другим, но сейчас ему нужно спастись — здесь и в этот момент, именно такого, какой я пока есть, не оставляй и почини. Хиджиката осторожно убирает ладонь, прислушиваясь. Сого отвечает слабым хрипом, дышит всё ещё расшатанно и на грани. — Сделай хоть что-нибудь, — просит он сипло, с усилием сглатывает и протяжно выдыхает. — Помоги или добей уже. Очередной вдох остаётся на обрыве, когда вдруг рот накрывают ртом, потому что Хиджиката любезно решает совместить — помогу и добью, всегда пожалуйста. Чтобы до последнего оставаться единственным, что способно спасти и вытащить, чтобы на всю жизнь так и отпечаталась в памяти эта стена в спину, гудящая ветром подворотня и скользнувшие по взмокшему виску пальцы. Сого окончательно перестаёт соображать, вцепляется ослабшей рукой в плечо Хиджикаты и на краю сознания замечает, как небо в прорези между домами подсвечено сиреневым — отчаянно так и красиво, пока Хиджиката его целует, держа и сжимая правое запястье, надрывность и нереальность происходящего, внешний вакуум под заведённую истерию пульса. Вдох. Сиреневый дым взметается неторопливо в небо, и Сого заглядывается на замершую секунду, сквозь тающую пелену и чужой вдох, перекрывающий собственный. Выдох. И закрывает глаза. — Я, блять, ненавижу эту вечеринку. Сого в ответ фыркает, откидывает голову и надувает розовый жвачный пузырь, болтая свисающей с капота ногой. Небо над парковкой отсвечивает всполохами по черноте, неугомонный город подсаживается на апокалипсисы и быстро соскакивает, отстраивая себя заново и упрямо сияя под прожжённым космосом. Организованный правительственными шишками банкет — мероприятие так себе, но Мацудайра пообещал изрешетить пулями задницы всех надумавших отмазаться, да и все принципы как-то отошли на второй план, когда Кондо притащил на одно из заседаний штаба меню. К тому же у Хиджикаты появился повод куда-то надеть свои новые штаны, о покупке которых он до сих пор не может вспомнить. Сого подозревает, что не обошлось без вмешательства Сакаты, который наверняка просто решил разбавить их типичные таскания по барам спонтанным шоппингом, и для Хиджикаты всяко лучше вернуться домой с лишними штанами, чем вообще без них. И всё же лучшей идеей оказалось свалить с банкета раньше всех, а катастрофичной — надеть на Хиджикату приталенный пиджак. — Не похоже было, чтобы тебе не нравилось там находиться, ты так воодушевлённо и уверенно полез в танцевальный конкурс, — издевательски напоминает Сого, листая в телефоне новостную ленту. — Это твоя скрытая музыкальность или алкоголизм? — Это мой дух соревнований и озорства, — Хиджиката курит, шатаясь по кругу, останавливается и смотрит вниз, приподнимает ногу и краем рукава пиджака стирает с ботинка пятнышко. Сого усмехается, не отрывая взгляд от экрана телефона — про озорство Хиджикаты он знает, как никто иной. — Опа, уже фотки попёрли, где мы позоримся. Тоши настораживается, подсаживается рядом и кладёт голову Сого на плечо, чтобы смотреть в экран, и тут же с одного снимка ловит инфаркт. — Твою мать, это когда я делал так? — Это где-то между присядкой и конкурсом музыкальных стульев. — Пиздец, а если бы я тебя уронил? — Я бы обиделся, однозначно. — Причём мы бы грохнулись прямо на пирамидку из бокалов. — Красиво. — И нам бы запретили отныне заявляться на банкеты. — Большая потеря для светского общества, это они бы остались без твоих танцев и возможности посмотреть на тебя в костюмчике. Хиджиката закидывает ногу на ногу, отставляет назад руку и картинно медленно выдыхает дым. Сого косится незаметно и закусывает губу, чтобы не высказаться — Хиджиката красивый настолько, что порой ничего кроме матов в голове не складывается. — Ну чё, как тебе штаны мои в целом? Сого опускает взгляд и слегка царапает обтянутое в зелёную клетчатую штанину бедро. — Жду не дождусь, когда ты их снимешь. — Настолько не нравятся? — искренне печалится Тоши. Сого скорбно молчит, краем глаза наблюдая, как по пустой парковочной площадке тоскливо летает мусорный пакет. — Помнишь, на банкете упомянули, что ты у нас “мозг Шинсенгуми”? — Ой да, так приятно, — Тоши наигранно смущается. — Это так нелепо, потому что у тебя самого вместо мозга хлебный мякиш. — Чайный гриб. — Чё? — Чайный гриб вместо мозга. — Ну тебе виднее. — Я просто не соображаю, когда я с тобой. А я с тобой ну… Постоянно. — Ну конечно, свали теперь всё на меня. Хиджиката целует Сого в щёку — крепко так, прирастая и наваливаясь. Сого протестующе ноет, лениво отстраняется и так же стойко терпит чмок в шею, жмурясь и улыбаясь до боли в щеках. — Сегодня серия сорок пять минут, ты помнишь? — Хиджиката резко становится серьёзным. — Ну да, спешл потому что, а что? — А у нас дома пачка чипсов ну максимум минут на двадцать. Сого встревоженно ахает и смотрит на Тоширо в драматичном молчании, чтобы оба успели прочувствовать ощущение нависшей беды. — Заскочим по пути в магазин и затаримся тогда, — кивает он решительно. — Ты повезёшь? — Нет, блять, ты. — Ты лучше всех. — Люди спрашивают, почему всегда я за рулём, да потому что ты бухой постоянно. — Мой стиль вождения не для мирной городской езды, и я делаю крутые засосы, — Хиджиката хрюкает и утыкается носом Оките в плечо. — Заносы. Бля. Мне снять штаны? — Я сейчас борюсь с желанием просто уехать и бросить тебя здесь среди ночи с голой жопой. — Ты никогда не бросишь меня. — Ишь ты, хитрец, разгадал меня за столько лет, да? Тоширо снова прижимается, трётся дурашливо носом о щёку и отворачивается, чтобы дымить в сторону — неведомая забота, вы только поглядите. Сого вдруг подвисает, припоминает мимолётным проблеском — что-то подобное в дыму на двоих, ночь и парковка как дежавю, приглушённый отголосок из прошлого, затерянного в безумных годах, в потерях и шрамах, в сказанном и свершённом, в обещанном и ненарушенном. Вспомни этот момент когда-нибудь потом, когда всё действительно будет хорошо. Сого смотрит-не моргает в отсветы вместо звёзд, поёживается от озноба и оглядывается на Хиджикату — неизменно рядом, не сомневайся — прислушивается к себе, не верит и с трудом осознаёт — и ведь хорошо, всё действительно хорошо. С ума сойти — а мы ведь и правда так далеко с тобой зашли. Сого покачивается в поражённом ступоре и роняет голову Хиджикате на плечо — тот подстраивается и склоняет на неё свою, зевает и бубнит что-то про созвездия. То ли слушал вполуха какую-то умную передачу, то ли правда знает секреты мироздания, но вечно сам об этом забывает. Момент единения застывает на незримом отсчёте в отмеченной точке вне времени — и продолжается в бесконечность.