***
Реджина два последующих дня мельтешит рядом с Эммой и откровенно не понимает, чем вызвана такого странного рода амнезия у девушки. Странность заключалась еще и в том, что Эмма помнит абсолютно всех, даже пресловутого Лероя и улыбчивую Руби, которая снова одета в невесть что. Реджина хмурится, сжимает губы в тонкую линию и перелистывает последнюю, пожелтевшую от старости страницу одного из древних талмудов. Ничего. Опять. Эмма между тем улыбается Руби и строит глазки Грэмму. Тот, видимо, не против и даже за, поэтому глазки в ответ строит тоже. Это бесит Реджину еще больше. Если никто не видит очевидного кроме нее — то тогда, здравствуйте, плохие новости: тупизм Чармингов передается воздушно-капельным путем. И похоже только она имеет вакцину от данной напасти в виде здравого ума и нормальной работоспособности ее мозга. Хотя первое уже под угрозой — взгляды невыносимой Свон в ее сторону выбивают намного сильнее ее ударов в челюсть и грубых толчков в стену. — Привет, Реджина, — улыбается ей Эмма, болтая ногами. Реджина отрывается от тупого созерцания пустого форзаца бесполезной книги и смотрит на Эмму. — Здравствуйте, мисс Свон. Эмма наклоняет голову набок, спрыгивает со своего места и устремляется к столику Реджины. Миллс встречает эту прыткость выгибанием брови и обреченным вздохом, потому что она не зря прошла за самый дальний столик в кафе, чтобы всякие там Эммы Свон, которые потеряли память, нарушали ее покой. От таких не самых радушных мыслей ее снова отвлекает, кто бы мог подумать, Эмма. Та шаркает ногой, ковыряя пол носком ботинка, и смущенно улыбается. При этом ямочки на щеках придают ее выражению лица еще какой-то ребячливости, что-ли. Это придает ей еще большего очарования, мысленно подводит черту Реджина, все еще смотря на кожанку Эммы, не мигая. — Мисс Свон, — кивает Реджина. — Чем обязана? Эмма неопределенно пожимает плечами, прокашливается, дергает головой и… плюхается напротив Реджины, беспардонно не спросив разрешения. Реджина фыркает на эту бестактность, опирается на спинку диванчика, всем своим видом показывая, что такое для нее недопустимо. Мысленный карандаш черту очаровательности, конечно, не стирает, но добавляет к ней еще что-то. В итоге выходит «очаровательная беспардонность», и результат Реджине определенно нравится. — Прости, я ничего о тебе не помню, — начинает Эмма, неуверенно теребя край салфетки. Реджина, будь она хоть трижды стоящей на пути исправления, одобрения (еще можно сказать отупения, если брать влияние Чармингов) и полного становления на путь истинный, все-таки не может отказать себе в удовольствии наблюдать за растерянным видом Эммы после сказанного ею. — Ну что вы, мисс Свон. С каждым бывает. В глазах Эммы загорается что-то похожее на надежду, и Реджина, внутренне подготовившись к следующему вопросу, всего на миг задается: а правильно ли она вообще поступает? — С каждым? — переспрашивает Эмма, подаваясь вперед всем телом и нависая не только над столом, но и умудрившись нависнуть еще и над Реджиной. — То есть тебя кто-то еще забывал? Или кто-то просто забывал определенных людей? Реджина удивленно распахивает глаза, стучит по столу ногтями с аккуратным маникюром, а затем заливается тихим, но не менее язвительным смехом. — Ты серьезно? — с ухмылкой спрашивает Реджина, смотря на Эмму насмешливо и чуточку с жалостью. Свон в ответ на такой издевательский выпад хмурит брови и откровенно не понимает, чем вызвала такую реакцию у своей собеседницы. — Да, я вполне серьезно, — возвращает Эмма вмиг поменявшим голосом. Реджина с интересом прищуривается, когда в голосе различает нотки агрессии и чего-то еще. Это «чего-то еще» было до одури знакомым, тем, что Реджине (как бы она не отрицала) так не хватало. Она уже хочет сказать что-то смягчающее, надеясь, что ее незатейливая шутка не вышла из-под контроля, но Эмма ее опережает: — Знаешь что, Реджина, — говорит Эмма, вскакивая со своего места и бросая взгляд то на сидящую женщину, то на лежащую рядом с той книгу. Миллс хочет что-то вставить, но ее попытку снова прерывает Эмма. — Ты задница, Реджина. И уходит, метнув в сторону шокированной Реджины колкий взгляд. А Миллс может только хмыкнуть, запустить руку в волосы и обозвать себя настоящей дурой. Или же задницей, не сильно принципиально. Кто её просил язвить? От своей натуры никуда не убежишь, отвечает сама себе Реджина, зло усмехаясь. Почему-то амнезия Эммы ударяет по ней намного сильнее, чем она может себе позволить. Именно так ударяет обычно смерть близкого человека. А Эмма? Да, эта женщина с запасом шоколада в последнем ящике стола и набором кожаных курток на каждый день, явлалась для Реджины именно близким человеком. Близкой подругой, на которую всегда можно было положиться, и что теперь? Реджина не готова вот так просто расставаться с этим. Совсем не готова. Рука тянется к кожаному переплёту книги и открывает ту на первой странице. Хоть Реджина уже и прочитала ее за последние два дня от корки до корки, запомнив, наверное, даже рецепт зелья от бессонницы (что, кстати, вполне может пригодиться), она не исключает возможность того, что умудрилась что-то пропустить.***
Эмма пинает пустую пивную банку, не сильно задумываясь над тем, что та делает на детской площадке. Мыслей в ее пустой голове нет абсолютно, так что девушка правильно предпологает, что лучше уж просто посидеть и отдохнуть от того, что…. случилось. Если это так вообще можно назвать. Да, она забыла некую Реджину Миллс, забыла мэра этого маленького городка, но не смертельно же, нет? Если так подумать, включив при этом хоть какую-то логику, то забыть важного человека в своей жизни она не могла просто так, верно? Тогда… Или Реджина не такая уж и важная персона для нее, коей хочет казаться. В самом-то деле, Эмма, может, и испытывала бы раньше какие-то чувства по отношению к стараниям Миллс, но сейчас есть только килограмм неловкости и восемьсот грамм непонимания. Ах, да, а еще сочувственные взгляды Генри в ее сторону. Что она не понимает, так это того, что он как-то не особо разговаривает о своей второй матери. Это, кстати, Эмма узнала почти сразу: Генри ворвался в кафешку, и поцеловал еще не очень знакомую ей женщину, при этом назвав ее матерью, и уже после подбежал к ней. Эмма не хочет вспоминать полные жалости и горя глаза сына в тот момент, когда она объяснила, что понятия не имеет, кто эта привлекательная женщина за столиком, и почему он называет ее своей матерью. Или же снова какая-то магия. На этом моменте Эмма морщится и максимально пытается абстрагироваться от таких неприятных мыслей. Ей не хочется думать, что кто-то снова наслал проклятие, и уж тем более ей не хочется думать, что проклятье наслали на нее. Это немного неприятно. Да и вообще в голове не укладывается, кто в здравом уме попробует наложить на нее проклятье. Которое к тому же почему-то заставило забыть одного конкретного человека. Будь Эмма сама злодейкой, она бы сделала так, чтобы человек забыл абсолютно всех. Но Эмма не злодейка, и даже близко таковой не является. Она вздыхает и смотрит куда-то в лес, проходясь взглядом по тропам и густой зелени деревьев. Почему-то ситуация, в которой она сейчас оказалась с легкой руки кого-то, напоминает ей именно этот лес. Большой, слегка хоженый, но еще такой неизвестный, с неприметными яркими кустами по всей территории. А еще с колодцем, как же без него. — Развлекайтесь, мисс Свон? — раздается позади, и Эмма, с глухим стоном, поворачивается. Реджина собственной персоной стоит чуть поодаль и презрительно морщится, когда ее взгляд падает на пивную банку недалеко от Эммы. Та тут же смекает, чем это может показаться со стороны, и пытается объясниться. — Это не мое. Выходит максимально не убедительно, но Реджина, похоже, находится слишком в хорошем расположении духа, чтобы продолжать косится на нее с недовольным лицом. Миллс подходит ближе, и только сейчас Эмма замечает, что в руке она держит какой-то пузырек. В голове звякает что-то, похожее на тревожный колокольчик. Эмма хмурится и опасливо отодвигается от Реджины. Почему-то данная затея ей не нравится вообще, и даже факт того, что ее сын доверяет этой Реджине Миллс, не дает права совершенно незнакомой для Эммы женщине пихать той внос подозрительные зелья. Так она и говорит: — Оно выглядит слишком подозрительным, — а потом Эмма встряхивает своими золотистыми локонами и щурится, глядя Реджине прямо в глаза. — Ты выглядишь слишком подозрительной. В глазах Реджины мелькает что-то, отдаленно напоминающее уязвимость и сожаление, но Эмма думает, что это ей показалось, и хмурит брови. — Я совершенно тебя не помню, — продолжает Эмма, чуть ли не пальцы загибая. — Почему я должна тебе верить? Реджина выгибает бровь, но, кажется, спорить не собирается. Она делает жест свободной рукой, и Эмма, понимая, но, не пылая таким уж большим желанием, все же двигается еще немного на лавке, чтобы и Миллс смогла присесть. В голове как по мановению палочки возникают не самые радужные воспоминания, когда Реджина решила очень оригинально пошутить, но обижаться на, наверное, единственного человека, который может ее просветить в то, что происходит, не хотелось вообще. Они сидят в тишине некоторое время. Эмма думает о своем, об отчетах, так и недописанных, кстати, о Генри, о неизвестной знакомой незнакомке. Иногда она поглядывает на слегка дрожащие руки Реджины, на ее нахмуренные брови, и каждый раз возвращается все к тому же странному небольшому пузырьку, что сжат в тонких пальцах. Жидкость была в нем чуть-чуть мутноватой, и ее было мало. Очень мало. Эмма хмурится, а Реджина же думает… Вообще она не думает. Миллс кусает губы, выпрямляет спину чуть ли не до хруста в позвонках и чувствует себя максимально неловко, находясь рядом с такой Эммой. Но молчание затягивается, и женщины решают как-то это исправить. — Так, что это за зель… — Я принесла кое-чт… Эмма начинает тихо посмеиваться, когда Реджина, что казалась ей в их нечастые и достаточно быстрые встречи очень уверенной в себе, сейчас походит на смущенного подростка. Она улыбается и кивает. — Давай ты. Реджина благодарно кивает, хотя сама не совсем понимает, почему именно так, и прокашливается. — Это зелье я сделала по старому рецепту, — говорит она, поднимая пузырек на уровень глаз. — В книге написано, что оно было нужно при полной или частичной амнезии, но там не сказано именно про наш случай. Эмма хмуро оглядывает зелье, щурясь, и Реджина пожимает плечами. — Думаю, наш случай особенный. Если это зелье не поможет, то я постараюсь найти еще что-то. Миллс поводит плечом, а затем нетерпеливо кивает на пузырек. Эмма сглатывает, все еще теряясь в сомнениях и догадках, но почему-то «за» начинает брать вверх над всеми «против». Она хмурится, но все же аккуратно берет у Реджины зелье и начинает вертеть его в руке. — Каковы шансы? — спрашивает Эмма, вытаскивая пробку и подозрительно принюхиваясь к жидкости. — Без понятия. — Обнадеживает, — улыбается Эмма и, не дожидаясь ответа, опрокидывает все зелье в себя. Реджина даже дышать перестает и судорожно сглатывает, когда Эмма жмурится от неприятного вкуса зелья, о котором Реджина специально умолчала, не желая отбивать у девушки и так несильное желание выпить это. Она наблюдает за Эммой не моргая, не шевелясь и, наверное, второй раз в жизни думает просто попросить у кого-то свыше, чтобы все удалось. — Эмма? — окликает Реджина. И когда даже спустя добрую минуту не получает в ответ хотя бы кивка головой, начинает немного ерзать и беспокоится еще сильнее. Это для нее не свойственно, и в любой другой раз бы она точно удивилась, но точно не сейчас, когда вторая мать ее ребенка находится в некой прострации. Реджина сама прикрывает глаза и позволяет себе секундную слабость: она немного, совсем чуть-чуть верит в то, что, возможно, кто-то свыше поможет им. Когда Реджина открывает глаза, то почти дергается, потому что взгляд Эммы направлен точно на нее. Тот немигающий, какой-то изучающий и отдает чем-то таким знакомым, что выбивает воздух из легких. — Реджина, — говорит Эмма с той знакомой интонацией, которой Миллс так не хватало. Она дергает подбородком, нацепляя на лицо свою лучшую уверенную улыбку из всех лучших своих уверенных улыбок, и Реджина чувствует, как остатки воздуха стремительно покидают ее легкие. Миллс задыхается, не зная, что сказать, что сделать или даже как улыбнуться, поэтому делает то единственное, что у нее получалось всегда: — Мисс Свон? Вас можно поздравить с возвращением?***
Если бы Реджина сейчас посмотрела на женщину, что, поджав под себя ноги, сотрясалась в рыданиях, она бы сказала, что та жалкая. Жалкая и очень чувствительная, раз подпускает к себе так близко, давая возможность кому-то или чему-то ранить ее. Но она не может этого сказать. Не может, потому что, черт возьми, это она — та женщина, что умирает с каждым всхлипом у себя в спальне. Это она — та, кто от бессилия сжимает руки в кулаки и пытается, пытается, пытается совладать с собственными эмоциями. А те все не успокаиваются, так и норовят разодрать, разорвать грудную клетку к чертям собачьим, и вместе с тем и саму Реджину на мириады мелких кусочков. И это происходит. Реджина неожиданно проглатывает очередной всхлип, что так и норовит сорваться с ее губ, и смотрит прямо перед собой. Давящее ощущение в груди растекается теперь по плечам, животу, причиняя еще больший дискомфорт, слезы градом катятся по щекам, словно маленькие, драгоценные камни, разбиваясь о пол. Она рыдает, и плечи ее, может быть, даже трогательно, даже слишком чарующе вздрагивают от этого. Но в этом нет ничего чарующего и трогательного. Реджина чувствовует себя ужасно, ужасно и, более того, понятия не имеет, чем именно вызвана такая поистине унизительная реакция ее тела, разума и вообще всего ее естества. Хочется кричать и плакать. Плакать и кричать. Бить руками пол, стены, царапать все, что попадется под руку. А потом снова чувствовать, как рыдания, зарождаясь где-то в самом сердце, ищут освобождения в горячих слезах. Но сейчас такого желания нет. Есть спокойно бегущие слезы, дрожащие руки и всепоглощающая боль в душе, о наличии которой Реджина не подозревала до этого момента. И еще что-то, в самой глубине ее сердца, что трепыхается и теплится, словно еще не угаснувшая тень надежды ищет пути своего возвышения, пути какого-то волшебного становления, какого-то исправления. Но… — Мисс Свон? Вас можно поздравить с возвращением? — Реджина смотрела более чем настороженно. Сверкая своими глубокими карими глазами и чарующей мелодией надежды в них, она заглядывала в лицо Эммы, которое все больше хмурилось. И Реджина, как только заметила это, вмиг ужаснулась. А что если она сделала только хуже? А что если Эмма забыла все то, что успела о ней узнать? Вдруг, действие зелья имело еще неизвестный Реджине эффект? Вдруг… Мысли путались и исчезали вовсе, когда Эмма прокашлялась и взмахнула своими белокурыми волосами, которые Реджина завсегда готова была проклясть за их сходство с шевелюрой Прекрасного. Свон смотрела на Реджину чуть прищурившись, изучая; Миллс казалось, что в этих глазах она видела собственную внутреннюю борьбу. Она видела собственный страх, что клубился и серым дымом заполнял все ее естество. Это страх за провал ее попытки, страх за то, что Эмма так и не вспомнит ее, страх — потому что это зелье — последнее из доступных ей возможных решений этой проблемы. — Эмма? — повторила Реджина. Эмма улыбнулась, кивнула головой и (Реджина готова была засмеяться истерическим смехом) медленно качнула головой. — Прости, Реджина. Я все еще не помню тебя, — и эти слова словно убивали Реджину. Эмма, видя, что Миллс находилась на грани, постаралась хоть как-то исправиться: — Я помню, как тебя зовут, помню, что ты мать моего ребенка и помню, что ты та, кто ищет лекарство для меня. К тому же, мир большой, да и магия, хоть и не безгранична, может многое… Но Реджина не слушала. Она не слышала, что лепетала Эмма в жалких попытках подправить и вернуть ее самообладание на место, она не чувствовала, как Эмма, наверное, в самоубийственном порыве, сжимала ее предплечье рукой. А затем все было как в тумане. И вот она у себя в особняке, в своей спальне, рыдает и не знает, что ей делать теперь. Реджина умирает ровно в тот момент, как полувсхлип-полувой, исходящий из ее горла, вдруг заполняет всю ее комнату, каждый уголочек в ней. Она бьется в истерике на полу и может только благодарить всех Богов за то, что Генри сегодня решил ночевать у своей второй матери. — Ей надо вспомнить, — говорил Генри, кидая в рюкзак книгу и пижаму. — Я постараюсь ей помочь в этом. А затем обнял свою мать, утыкаясь лицом в плечо, и судорожно выдохнул: — Ты сделала все возможное, давай теперь попробую я? Вы слишком долго шли к этому, чтобы все разрушилось так просто. Он выскочил из особняка и тут же запрыгнул в яркого цвета Жук. Эмма, немного печальная, помахала Реджине с водительского сиденья и вжала педаль газа. А сама Миллс чувствовала подступающую тошноту и с недоверием и какой-то паникой вытирала слезы со щеки. Реджина тяжело выдыхает. Встает на подгибающихся ногах и шатающейся походкой бредет в сторону ванной. Крутит кран, совершенно не обращая внимание на то, что ванна наполняется ледяной водой. Дорогая ткань платья скользит по ее телу и приземляется на кафельную плитку, а сама Реджина аккуратно перешагивает через нее, опуская ноги в ванну. Почти сразу же ей становится невыносимо холодно, но она не делает ничего из того, что бы могла сделать, чтобы исправить это. Она хмурится, где-то на грани сознания думая о том, что зелья от простуды у нее хранятся в склепе на третьей полке сверху. А затем полностью погружается в воду, чувствуя фантомный жар и онемение в пальцах ног. Реджина успокаивается и прикрывает глаза, прислушиваясь к собственному равномерному биению сердца. Уже спустя три минуты Реджина выскакивает из ванной, стуча зубами и торопливо заматывается в махровое белое полотенце, судорожно цепляясь в него посиневшими пальцами. Уже спустя три минуты Реджина считает свою истерику чем-то, что стоит сию же минуту забыть и не вспоминать вообще.***
— Эмма, дорогая, может, это временно? Мэри-Маргарет, как только узнала о произошедшем, почему-то посчитала свою дочь смертельно больной. По крайней мере, у Эммы складывается именно такое впечатление. Забота ее молодой матери кажется ей сейчас чем-то очень обременяющим и совершенно нецелесообразным. Эмма чувствует себя совершенно прекрасно, все так же ходит на работу (только теперь старается меньше контактировать с Реджиной, хотя, наверное, стоит делать как раз-таки наоборот), исправно посещает «У Бабушки» и съедает недельный запас пончиков за один день. И сейчас, когда Мэри-Маргарет, склонившись над ней, заглядывает в лицо и чуть ли не по голове поглаживает, Эмма думает, что пора с этим заканчивать. — Мэри-Маргарет, — говорит она, борясь с желанием закатить глаза. — Реджина работает над этим. А если же и нет, то не бегать же с бубном, на самом деле. — А что, я знала одного шамана, который снимал сглазы именно так. Эмма все же закатывает глаза и торопится уйти из дома, бросив при этом, что-то похожее на «Реджину проведать, может быть, есть что-то». Мэри-Маргарет бросает ей вслед что-то еще, но Свон, натянув куртку и выскочив за дверь, уже не слышит этого. Она бредет по улицам Сторибрука, на самом деле направляясь к особняку Реджины. Эмма не знает, с какого такого перепугу ноги несут ее именно в том направлении, но здраво полагает, что даже если это и не самое ее лучшее решение — то точно уж не смертельное (наверное). Генри пытается расшевелить ее память своей книгой сказок, вычитывая наиболее яркие моменты с Реджиной тире Злой Королевой. Эмма, конечно, впечатлена до чертиков, но верить в то, что эта женщина творила в прошлом не хочется от слова совсем. Хотя, комментарии ее сына насчет того, что это именно она, Эмма, исправила Реджину и поставила ее на путь истинный…. Ладно, может быть, все так и есть, и Реджина — Злая Королева на пенсии. От этой мысли становится немного веселее и приставание Мэри-Маргарет не кажутся такими уж кощунственными. Разве что чуть-чуть надоедливыми. Чуть-чуть. Белый особняк Реджины как курица-наседка возвышается над другими домами на Миффлин-стрит. Эмма чувствует себя почему-то жалко, смотря на эту громадину, задрав голову и щурясь на солнце. Но она уже здесь, так что смысла поворачивать назад никакого. Эмма вздыхает и поднимается на крыльцо, все еще немного сконфуженная тем, что пришла без приглашения и предупреждения. Она топчется на месте еще некоторое время, перед тем как решает постучаться. Она слышит, как неизменные каблуки Реджины приближаются к входной двери и на несколько мгновений все затихает. Эмма сглатывает и старается не показывать своего страха и дикого желания повернуть назад. Вместо этого она смотрит в глазок, улыбается и машет рукой. Потом раздается щелчок и белая дверь с номером «108» открывается. Реджина выглядит идеально. На самом деле она всегда выглядит идеально, насколько Эмма могла помнить, но сейчас почему-то это было видно особенно. Укладка Миллс была аккуратной, наверное, без единого торчащего волоса и это было немного неправильно. Эмма скашивает глаза в сторону часовой башни и смотрит на время. Все верно, сейчас три часа дня, а Миллс — выглядит так, будто бы только что отошла от зеркала. — Чем обязана? — спрашивает Реджина вместо приветствия. Эмма моргает и единственное, что она может делать сейчас — смотреть на идеально подкрашенные губы Реджины. Идеально. Да быть того не может. — Ты недавно проснулась? — Эмма думает, что попала точно в цель, когда Реджина, чуть замявшись, отрицательно качает головой. Это вызывает у нее улыбку и тихий смешок. — Серьезно? Реджина, а Генри хвалил твою ранне-пташечную натуру и клялся, что ты уже в пять часов будешь на ногах. — В пять часов вечера, может быть, — насмешливо фыркает Реджина, немого расслабляясь. — Что вы здесь делаете, мисс Свон? — Как дела? Реджина моргает и озадачено хмурится. Вопрос Эммы, немного неожиданный, выбивает ее больше, чем она вообще ожидала. Она мнется некоторое время, а Эмма пока успевает посчитать капли засохшей грязи на своих ботинках, и, наконец, раскрывает дверь шире. Это вводит в ступор уже Свон, что уже не чаяла даже ответа получить, не то чтобы предложения войти в дом. — Если вы насчет лекарства, то все глухо, как в чаще Зачарованного Леса, — шутит Реджина. А потом паника поднимается в ней неприятной еле видимой, но такой ощутимой дымкой. Она поднимает испуганный взгляд на Эмму, что из-за шила в заднице села почему-то на подлокотник кресла, а не в него, и теперь смотрит слишком внимательно. А потом торопливо мотает головой и подключает даже руки. — Не, нет-нет-нет, — на одном дыхании говорит Эмма. — Я спросила, как дела у тебя. — Оу. — Ага. Реджина наклоняет голову, задумчиво закусывая губу, и вздыхает. Неожиданно она вспоминает то, что произошло этой ночью и, наверное, смятение от этого оказывается так ярко прорисовано на ее лице, что Эмма сама начинает хмуриться и чувствовать себя неуютно. — Знаю, я могу лезть не в свое дело, — произносит Эмма чуть виновато. Реджина качает головой, и на ее лице расцветает легкая, но такая мягкая и теплая улыбка. — Спасибо, мисс Свон. У меня все хорошо, относительно, — она снова улыбается, демонстрируя ряд ровных белых зубов и красную помаду на одном из них. Эмма еле заметно поднимает брови, но не говорит, хотя такое открытие вкупе со всем остальным наводит на определенные мысли. Похоже, взгляд Эммы не остается незамеченным, и Реджина в смущенной поспешности проходится языком по зубам, стирая след помады, а затем и по губам. Снова повисает неловкое молчание, и обе женщины вдруг понимают, что если не сделать шаг навстречу, то ловить будет нечего. Они вскакивают со своих мест почти одновременно. Реджина дергается к шкафу с крепким сидром, а Эмма чуть было не врезается в нее, сразу же останавливаясь рядом с креслом и не зная, что ей делать. — Как насчет крепкого сидра, мисс Свон? — с улыбкой спрашивает Реджина. Мысли в ее голове, несмотря на спокойное лицо, лихорадочно метались из угла в угол, в слепой надежде на то, что Эмма вспомнит их первую встречу. — Не откажусь, Реджина, — возвращает улыбку Эмма. А потом слегка пожимает плечами и говорит: — У меня дежавю. — Это хорошие новости, Эмма, — кивает Реджина, разливая напиток по стаканам. — Очень хорошие. Я расскажу про нашу первую встречу, возможно, это поможет Вам. Спустя два часа Эмма уже не такая трезвая, но вот Реджина еще идеальнее. Даже выбившиеся пряди из укладки делают женщину красивее, что уж говорить о пьяном блеске в темных глазах. Эмма довольно щурится, делая знак рукой, и Реджина, кусая губы и съедая остатки помады, наливает той еще сидра. Сама она так и не допила предыдущий стакан, здраво полагая, что ее невнятная речь и слегка косящий взгляд достойная причина прекратить сию попойку. Хотя бы для себя. — Мэри-Маргарет слишком опекает, — тихо говорит Эмма, чуть осоловевшим взглядом смотря на жидкость в своем стакане. Реджина недоуменно хмурится, не зная, почему Эмма вдруг решила сказать об этом именно ей, но алкоголь. Алкоголь решает все. — Почему-то я не удивлена, — кивает Реджина. — Снежка всегда была настоящим ребенком, а с твоим появлением на свет стала еще и очень допекающей. Эмма запрокидывает голову и смеется. — Да, наверное, это так. Разговор снова сводится на нет. Точнее, Эмма гипнотизирует взглядом свою выпивку, в то время как Реджина слишком нервно пытается поправить несуществующие складки на своем платье. Это не остается незамеченным, и Миллс вынуждена смущенно опустить свой взгляд куда-то в пол, когда замечает, что Эмма смотрит на нее слишком внимательно. — Почему ты нервничаешь? Реджина не находит ничего лучше, чем сказать: — Я скучаю по Генри. — Фигня это, — говорит Эмма уверенным тоном. Реджина даже на миг теряется, почему-то совершенно забывая о том, что Эмма по природе своей чует ложь за версту. — Почему ты не говоришь мне правды? Реджина уже хочет ответить, на самом деле хочет. Не всю правду, конечно, но хотя бы ее часть. Но звонок в дверь, будь он неладен, портит ей все карты. Или же наоборот спасает от неловких, пьяных откровений с ее стороны. Она спешно извиняется перед Эммой и встает с дивана, направляясь в коридор. Прежде чем открыть дверь, Реджина краем глаза заглядывает в зеркало, откуда на нее смотрит потрепанная, с блестящими глазами и румянцем на щеках, немного пьяная женщина. Невольно она понимает, что показываться в таком виде перед незваным гостем не очень прилично, но почти сразу же Реджина думает, что на то гость и незваный, да и идеально выглядеть ей положено не двадцать четыре часа в сутки (она еще не знает о мыслях Эммы). Раздается еще один звонок, а затем и несколько нетерпеливых ударов, и Реджине остается только поразиться такому напору со стороны гостя. — Ты долго не открывала, Реджина, — произносит Робин тоном, в котором Миллс отчетливо слышит нотки требовательности и нетерпения. Локсли беспардонно входит в дом, и Реджина, наверное, впервые замечает, что такое происходит уже не в первый раз. — Имею на это право, Робин, — отрезает она. Робин косится на нее недовольно и даже как-то с удивлением, но развивать эту тему перестает. Реджина же почему-то испытывает дикое желание вернуться к Эмме и дать своей родственной душе время где-то погулять. Сам факт того, что Реджина не виделась с Робином около недели из-за того, что случилось с Эммой, не был таким уж удручающим. Скорее даже наоборот, Реджина не чувствовала себя виноватой, с легкой подачи не думая о нем вообще. Наверное, стоило хотя бы добродушно улыбнуться. — Что ты здесь делаешь? — вместо улыбки выдает Реджина, складывая руки на груди и посылая какой-то панический взгляд в сторону сидящей в гостиной Эммы. Интересно, у Свон хватило ума налить себе еще сидра, а не ждать ее как второго пришествия? Робин делает удивленное лицо и хмурит брови. — Мы не виделись долгое время. Я думал, что тебе нужно время для того, чтобы разобраться, что случилось со Свон, но ты даже на смс-ки не отвечала, — Робин толкает одну руку в карман, и Реджина может догадаться, что сжатый в нем кулак — намек на то, что ответ на эти даже не прочитанные смс он все-таки ждал. — Я понимаю, — Реджина кивает. — Но и ты меня пойми, Робин. Я не могу бросить Эмму сейчас, в такой момент, и… — Она в гостиной, да? — звучит скорее как утверждение, а не вопрос, но Реджина все равно кивает. Робин еле слышно хмыкает и поднимается вверх по ступенькам. Насколько помнит Реджина (а за такой промежуток времени забыть она ничего не могла даже в некотором опьянении), Эмма находилась на кресле. Сидела на нем с задранными ногами и пила сидр, периодически прижимая холодный стакан ко лбу и покрасневшим щекам. А сейчас же Свон почему-то перебралась на ее, Реджинино, место на диване. И даже приняла такое же положение, в котором на нем восседала сама Миллс. Но выглядит Эмма в этот момент если не комично, то забавно точно: кусает стеклянный край стакана, смотрит прямо в стену и опасно качает ногой бутылку с несколькими каплями на дне. — Привет, Эмма, — говорит Робин с тенью дружелюбия в голосе. Реджина делает несколько шагов вперед, чтобы не находиться у кого-то за спиной, и задается вопросом, а вспомнит ли Эмма про Робина, и кем он приходится Генри. Похоже, этот вопрос полностью отражается в ее глазах, потому как Эмма, только взглянув в сторону Реджины и сделав брови домиком, пожимает плечами и кивает. — И тебе не хворать, Робин, — улыбается она.***
Спустя минут сорок Эмма вяло прощается с Робином и сжимает предплечье Реджины рукой, смотря в ее глаза даже как-то отчаянно. Миллс улыбается и говорит, что они обязательно повторят это и, конечно, тогда уж ничего не сможет им помешать. Ей совершенно не стоит знать о том, что Робин, стоящий на верху лестницы, прекрасно все слышит. — Я отправлю Генри к тебе, — говорит Эмма, перед тем как просочиться к выходу и, чуть пошатываясь, пойти к своей машине. Реджина слишком запоздало кивает и прикрывает входную дверь. Закрывает глаза. Вздыхает. А потом пересекается взглядом с Робином. — Не хочешь объяснить? Реджина фыркает и проходит мимо Локсли, захватывая бутылку из гостиной, и выкидывает ее уже в мусорку на кухне. Робин топчется на месте все то время, пока Реджина сосредоточенно и методично убирает все улики того, что они устроили с Эммой. Вместе с тем она пытается вытеснить из головы не совсем адекватные мысли, которые то и дело сворачивают к тому, что Робин здесь лишний. Когда Миллс заканчивает с уборкой, все еще слегка пошатываясь, но, по крайней мере, держась на своих каблуках более уверенно, Робин решает спросить снова. — Ты не хочешь поговорить со мной? Реджина всем корпусом разворачивается к Робину и просто пожимает плечами. — Что ты хочешь услышать? — Объяснение тому, почему ты не отвечала на звонки и даже не потрудилась перезвонить или хотя бы, не знаю, в гости пригласить? Реджина выгибает бровь, поправляет выбившуюся из прически прядь за ухо и вздыхает. — Робин, мы можем поговорить позже? — просит она, сжимая переносицу двумя пальцами. — Мне нужно отдохнуть и сделать кое-что по работе. Последнее она добавляет просто так. Чтобы было. Реджина не настолько некомпетентна, для того, чтобы брать свою работу мэра еще и на дом, разбираться с надоевшими документами в то время, как могла бы, к примеру, почитать книгу. Робин, скорее всего, об этом прекрасно знает, что видно по его сдвинутым бровям и оттопырившейся верхней губе, но Реджине сейчас настолько фиолетово (какое совпадение, ведь ее магия тоже такого цвета), что хочется просто выпроводить надоевшего лесника из своего дома. — То есть, когда наш дражайший Спаситель выпивает с тобой, то тебе делать ничего не нужно, так получается, Реджина? — Робин хмурится еще больше, выдвигая нижнюю челюсть вперед. А затем просто машет на молчащую Реджину рукой. — Хотя, знаешь, я давно думал, что Эмма для тебя важнее твоей истинной любви. Реджина хочет сказать нет. Реджина, правда, пытается не завопить от ужасной несправедливости, которая разворачивается прямо на ее глазах. Но затем просто замирает с вытянутой рукой, сжимая ладонь в кулак. Такого же просто не может быть, правда? В доказательство несправедливости и лживости слов Робина, Реджина не отдыхает, не спит, не разбирает пресловутые бумажки и даже забывает об ужине. Все ее внимание притягивает книга Коры, которую она по неизвестной причине не нашла сразу. Древняя магия, которая описывалась в ней, была подозрительно… Не подходящей к случаю с Эммой, но Реджина не перестает разбирать древние тексты и даже свою магию подключает для того, чтобы та помогла восстановить особо поврежденные участки страниц. Она не должна пропустить ни одной детали. За тихими чертыханиями и второй грязной кружкой из-под кофе и находит ее Генри. Вздергивает брови, когда Реджина даже не поднимает головы, не говоря уже о том, чтобы поприветствовать, и делает это сам. — Привет, мам, — говорит Генри. Реджина вздрагивает, не ожидая, что тишину кто-то резко разрушит, и поднимает немного осоловевший взгляд на сына. Моргает. — Генри, — Реджина снова моргает и кивает. — Я не думала, что ты вернешься так рано. Генри поднимает бровь и входит в кабинет, даже не удивившись, что его мать занята поисками решений. Это было… мило. И достаточно самоотверженно. И вообще очень неожиданно, ведь Реджина… Это Реджина. Хотя Генри один из первых, если не первый, понял, что его мать сделает все возможное ради Эммы. — Мам, уже шесть часов, — Генри улыбается, наблюдая за удивленной Реджиной. — Оу. — Я встретил Эмму почти сразу после того, как она ушла от тебя, — начинает рассказывать Генри. — Выглядела она… немного, ну, пьяной. Вы пили? Хотя, это очевидно. Мы немного поговорили, и она сказала, что приходил Робин? — Да, так и есть, — Реджина качает головой и, вздохнув, добавляет: — Если не ошибаюсь, мы с ним поссорились. — Что случилось? — Генри хмурится и подходит к столу, приземляется на стоящий там стул. Реджина замолкает. Кажется, алкоголь в ней еще не выветрился, так что она вздыхает, выключая свои внутренние тормоза. — Из-за Эммы. Кажется, Робин подумал о том, что мисс Свон дорога мне больше, чем он. — Он мог понять, что сейчас Эмме нужна твоя помощь, — Генри пожимает плечами и, взглянув на Реджину, которая смотрит на него с нежностью и благодарностью, выдыхает тихое: — Идиот.***
Генри хмурится. Генри чувствует, как начинает болеть голова от множества мыслей в ней. Генри кажется, что сейчас он разгадает великую тайну, и не факт, что это ему придется по вкусу. Или только ему она и понравится. Он вытягивает шею, выглядывая в окно. В надежде увидеть желтый жук Эммы, что покажется из-за поворота, он никнет, когда на самом деле улица пуста от разных автомобилей. Это было… Ожидаемо? Почему-то Генри был уверен в том, что Эмма не придет в особняк по собственной воле в ближайшее время, потому как Робин не показался ей дружелюбным. Генри хмурится, также понимая, что первый шаг придется делать Реджине, но говорить об этом своей матери прямо? Да ни за что. Но Эмму не видно уже неделю, и это … грустно? Точнее, как не видно. Свон появляется каждый день в кафе, и каждый день Генри видит, как Реджина смотрит на нее, и с каким непреодолимым желанием просто подойти к той она вынуждена бороться. Закрыв книгу, Генри бросает ее на вторую подушку рядом с собой, и падает на спину. Реджина очень дотошна в плане магии, так что когда все книги о зельях были ею прочитаны и не один раз, когда каждая, даже самая тонкая, брошюрка о магии в лавке Голда была ею изучена, Реджина, наконец, добралась до артефактов. Одну из таких книг Генри и читает все утро, полагая, что хоть так он может помочь своей матери. Но, не найдя ничего путного, он сдается, хоть и не теряет надежду. — Бессмыслица какая-то, — говорит он в пустоту комнаты. Реджина из своего кабинета то ли соглашаясь, то ли просто от собственной неуклюжести, что совершенно для нее несвойственна, роняет чашку с кофе на пол. Раздается звук битого фарфора. А затем и громкие чертыхания. Генри поворачивает голову на звук, и когда рядом с его дверью проносится Реджина, сшибая боком угол перил, хмурится и торопится за своей матерью. Он находит ее прислонившуюся к стене в ванной с опущенной в раковину рукой. Последнее заставляет Генри подойти ближе и ужаснуться тому, сколько крови вытекает из пореза на ладони. — Что… Что случилось? — спрашивает он, не сводя взгляда с окровавленной раковины. Реджина в ответ шипит: — Подай бинты и бетадин, быстрее. Генри кивает, торопливо вытаскивает из аптечки все нужное и тут же оказывается рядом с Реджиной. Та прикусывает губу, стараясь не шевелить рукой. Онемение от ладони поднимается чуть выше, и Реджина то ли от холодной воды, то ли от потери крови не чувствует своих пальцев. Спустя какое-то время молчания и попыток Реджины наложить себе более или менее презентабельную повязку, Генри осторожно обхватывает ладони матери своими и аккуратно бинтует, стараясь несильно тревожить рану. — Что произошло? — Я порезалась, — говорит Реджина, не поднимая взгляда от собственных дрожащих рук. Генри хмурится, но вида того, что совсем не поверил Реджине, старается не подавать.***
Месяц, который Реджина проводит за чашками кофе, книгами и в некоторые моменты за разговорами с кем-то, не считая Генри, можно также назвать месяцем «абсолютной пустоты». Потому что Реджина абсолютно не понимает, что произошло с Эммой. И целая прошедшая неделя без нее оказывает на Реджину не самый благоприятный эффект. Слепо веря в то, что Эмма — ее лучшая подруга и просто близкий человек, Реджина совершенно не понимает, почему Робин, придя в то утро буквально на пять минут, был настолько взбудоражен и раздражен. — Снова Эмма? — шипит Робин, как только Реджина открывает входную дверь. Она кивает, так и не отвлекаясь от слишком мелкого шрифта в книге, а потом говорит: — Я потратила сегодня четыре с половиной часа для того, чтобы расшифровать это, — она кивает на книгу. — Стараюсь прочесть как можно больше, пока эта бесполезная ветошь снова не сменила язык. Ноздри Робина гневно раздуваются, и тогда он влетает в особняк, грубо толкая Реджину в плечо. Та вздергивает брови, хмурится, а гневная тирада, что готовится сорваться с ее губ, грубо обрывается, так и не успев начаться. — Снова эта Свон, — распаляется Робин, взмахивая рукой. — Везде она, понимаешь?! Я хочу побыть с любимой женщиной, но вместо этого она проводит все свое время за какими-то книгами! — Локсли разворачивается на пятках, ища что-то в светлых стенах, а затем поворачивается к Реджине вновь, неожиданно выхватывая у той из рук книгу. — Реджина! Тебе пора раскрыть, наконец, глаза! Спаситель живет и радуется дальше, не делая попыток что-то вспомнить, но ты же слечь готова. Скажи мне, ты нашла что-то за все то время? — Робин, — предостерегающе говорит Реджина. — Если ты сейчас же замолчишь… — То, что, Реджина? — перебивая, спрашивает Робин. — Что ты сделаешь? Я не слепой, Реджина, я вижу, как ты смотришь на Свон. Реджина хмурится, не понимая, к чему ведет Локсли, и поэтому раздражаться начинает еще сильнее. Она хмурит брови, становясь в защитную стойку, но в любой момент готовая напасть. Робин прекрасно понимает по сверкающему взгляду. Качает головой и говорит: — Ты влюблена в нее? — спрашивает он тихо. А затем вздергивает голову, и Реджина, совершенно не ожидавшая такого вопроса, видит в его глазах что-то смутно похожее на боль, но почти сразу же это сменяется какими-то яркими искрами. Робин смотрит на нее испытующе, заглядывая, наверное, в саму душу. А Реджина в тот самый момент чувствует, как из легких выбивает весь воздух разом. Влюблена? Она? В Эмму Свон? Она не может. Это попросту невозможно. Реджина бы посмеялась, но комок в горле не дает ей этого сделать. Бред какой-то. Робин просто ревнует. И ревнует зря. Наверное. Реджина качает головой, понимая, что это просто глупо — думать, что она влюблена в Эмму Свон. Эмма ее лучшая подруга, у которой на данный момент возникли некоторые трудности. И эти трудности может решить только Реджина — факт. Вот она и решает. Не спит по ночам, читая книги, тратит много сил и энергии на расшифровку древних языков, а также убивает свое сердце большим количеством кофеина, которого в последнее время в ее жизни прибавилось раза в три. Ее подсознание, гадко хихикая, задает ей всего один вопрос: Сделала бы она это для кого-то другого? Реджина почти с ужасом осознает, что ее ответ отрицательный. Сделала бы она это для Робина? Реджина чувствует, как грудь сдавливает тисками, и именно это подталкивает ее сделать глубокий судорожный вдох. Кажется, паника на лице Реджины рассматривается Робином как положительный ответ. Он качает головой, медленно, скорее всего сам еще не до конца понимает, в чем именно он пытается уличить Реджину. — Реджина… — Я не влюблена в мисс Свон, — дрожащим голосом говорит Реджина, не веря в происходящее. Робин на это лишь усмехается и машет рукой, в которой до сих пор сжата книга. Переводит взгляд на нее, смотрит, а затем опускает предмет на тумбочку. — Ты и сама не знала, да? — задает он вопрос. А потом сам же на него отвечает, торопливо отступая к двери. — По крайней мере, я смог раскрыть тебе глаза. Реджина стоит в коридоре, как громом пораженная. Она даже внимания не обращает на весьма громкий хлопок двери, что, кажется, слышит даже Генри у себя наверху. Вместо этого она прикрывает глаза, делает глубокий вдох и качает головой. — Бред какой-то, — говорит Реджина тихо. Она снова качает головой, прижимая ладонь к своему животу. «Я не могу быть влюблена в Эмму Свон» — прокручивает она у себя в голове. Реджина берет с тумбочки книгу, дрожащей рукой проводит по ее обложке, а затем идет в свой кабинет. Слишком странный разговор с Робином породил в ней кучу сомнений и вопросов, и теперь, в попытке найти хоть какие-то ответы, она путается еще больше. Как Робину вообще пришла такая мысль в голову? — Хватит, — одергивает Реджина саму себя. Чтобы хоть как-то отвлечься, она садится за свой стол, кладет книгу перед собой и несколько секунд просто смотрит на витиеватые золотые буквы на обложке. Итак, это последняя книга, которая имеется у нее в запасе, кроме той, что сейчас находится у Генри. Реджина слабо выдыхает, понимая, что это последнее, на самом деле, последнее, что у нее осталось. Забытая чашка кофе, стоящая до этого на краю стола, вдруг оказывается у Реджины в руке, и она с презрением морщится, когда понимает, что напиток остыл. Но она продолжает его пить, просматривая страницу за страницей. — Oblitus amoris, — читает Реджина, морщась. — Забытая любовь? Издевательство какое-то, — добавляет она, качая головой. Латынь Реджина понимает, но вот остальной текст не поддается вообще. Осознав, что название совершенно не подходит к той ситуации, в которую они все попали, она все же смотрит на разворот лишние мгновения. Она проходится глазами по всему тексту, тщетно пытаясь понять неизвестный ей язык, и испытывает какую-то радость, когда примерно в середине ей попадается еще одна строчка на латыни. — Истинная любовь разрушается в том случае, если человек вступает в связь с другим. В этом случае, пара этого человека забывает его. Реджина замирает. А потом издает тихий смешок. Затем еще один. — Сегодня сумасшедший день, — говорит она, усмехаясь. Затем встает с места, беря пустую чашку в руки, и делает один шаг, пред тем как задрожать всем телом, от нахлынувшего осознания. Влюблена в Эмму Свон? Истинная любовь? Потеря памяти, если человек вступил в связь с другим? Робин? — Нет, — шепчет Реджина. — Не может быть. Словно в забытье, она осматривает свой кабинет, книгу, что все так же лежит на столе раскрытая, и свои дрожащие руки, что слишком, слишком крепко сжимают чашку. — Этого не может быть, — выдыхает она, отступая на шаг. Хватка ослабевает, и чашка падает, разбиваясь на несколько больших осколков. Реджина слишком поздно понимает, что произошло, и поэтому не сразу начинает собирать разбитый фарфор. Но зато она отчетливо понимает нечто иное. Она, черт возьми, правда, влюблена в Эмму Свон. А дальше она лишь вскрикивает, когда осколок, слишком сильно сжатый в руке, вспарывает ее кожу. Кровь мгновенно начинает капать из пореза на деревянный пол, заставляя Реджину молниеносно встать и торопиться в ванную.***
Из своей спальни Реджина не выходит оставшуюся половину дня, а когда Генри осторожно стучится в дверь, тихо говоря о том, что хорошо было бы поужинать, она только отнекивается и желает сыну приятного аппетита. Ладонь болезненно ноет и не дает сконцентрироваться. Реджина то и дело морщится, намереваясь просто пройтись по плотным бинтам ногтями, но потом понимает, что такое самовольство обернется просто адской болью. А этого допустить нельзя. К тому пресловутому заклинанию она больше не возвращается, полагая, что это не больше, чем совпадение и продукт ее спутанных мыслей. Не более. Но вот Эмма… Стоит признать, что Реджина долго пыталась понять очевидное. Это до смешного странно и обидно до чертиков, ведь она, чертова Реджина Миллс, не может видеть дальше своего носа. Да и это, кажется, теперь не совсем верно. — Влюблена в Эмму Свон, — повторяет она, насмешливо улыбаясь и качая головой. — Никогда бы не подумала, что такое, действительно, произойдет. Не то, чтобы она вообще думала об этом Реджина задумчиво смотрит на свою руку, и с медлительной осторожностью сжимает ее. Она чувствует, как боль, начавшая зарождаться в то мгновение, как рука начала сжиматься, отступает, стоит Реджине сжать ладонь в кулак. В комнате раздается ее слабый выдох, когда Реджина жмурится. А потом она резко разжимает ладонь, растопыривая пальцы в стороны, насколько это вообще возможно с повязкой, и шипит. Почти сразу после этого обеспокоенный голос Генри раздается у нее под дверью. Реджина от неожиданности резко взмахивает волосами, и те лезут не только в глаза, но и в рот. — Что такое? — спрашивает она, поворачиваясь на своей кровати корпусом к двери. — Мэри-Маргарет пришла, — следует ответ, который Реджину вводит в настоящий ступор на несколько мгновений. — Она хочет поговорить с тобой. По поводу Эммы, полагаю. — Я сейчас выйду, — говорит она, падая на подушки и прикрывая глаза. — Проводи ее в гостиную. Когда до слуха Реджина доносятся удаляющие шаги ее сына, она выдыхает и, наконец, поднимается с кровати. Рука все еще саднит, но она старается не обращать на эту боль внимания, полагая, что так будет меньше соблазна расчесать ее и тем самым снова оттирать кровь отовсюду. Реджина подходит к зеркалу, из которого на нее смотрит уставшая и помятая женщина. Это, как ни посмотри, печально. Но ради Мэри-Маргарет и, она надеется, всего пятимянутного разговора, она не собирается торчать у зеркала как минимум полчаса. Это не совсем целесообразно, думается Реджине, когда она открывает дверь своей спальни и выходит в коридор. Пусть Белоснежка знает, на какие жертвы она идет ради ее дочери. И ради своей возлюбленной, что уж говорить Снующая из угла в угол Белоснежка находится в гостиной. Генри сидит там же и на молчаливый вопрос в глазах Реджины отвечает только пожатием плеч. — Может, сядешь? — произносит Реджина вместо приветствия. То ли Мэри-Маргарет не слышит стука каблуков, то ли она слишком напряжена, то ли вообще голос Реджины звучит как гром среди ясного неба, но женщина резко вздрагивает и отходит на шаг назад, врезаясь в стеклянный шкаф, который страдальчески дребезжит после такого соприкосновения. — Ох, прости, Реджина, — лепечет Белоснежка, хватаясь пальцами за стеклянную дверцу шкафа. Реджина дергает бровью и уголком рта, а Генри, понимая, что обстановка вдруг резко накаляется, торопится убраться в свою комнату. Реджина провожает его молчаливым взглядом, а потом возвращает свое внимание Белоснежке и вопиющему отпечатку пальцев на чистой стеклянной дверце. — Итак, что такого срочного случилось, что ты пришла лично? — спрашивает Реджина насмешливо. Мэри-Маргарет на это лишь закатывает глаза, но все же отвечает: — Ты уже знаешь ответ, Реджина. — На самом деле, да. Наш дражайший Спаситель и то, куда он снова влип. Реджина с слишком, слишком напускным спокойствием пожимает плечами, и это действие Белоснежка читает на раз, два. — Вы сдружились с Эммой, — начинает она задумчиво. Когда же Реджина кивает, непонимающе при этом хмурясь, Мэри-Маргарет продолжает, на этот раз принимая во внимание, что в гостиной есть весьма удобный диван. — Вы близкие подруги. — Я не понимаю, к чему ты клонишь, — озвучивает Реджина собственные мысли и чисто инстинктивно сжимает пострадавшую ладонь другой рукой. Это действие тоже не ускользает от внимания Снежки, но, Реджина благодарит всех Богов, что та не начинает расспрашивать. Вместо этого же Белоснежка продолжает свою странную речь, вводя Реджину в еще большее непонимание. — Oblitus amoris, — произносит Белоснежка, как бы невзначай дотрагиваясь до своей груди. Реджина поджимает губы, хмурясь, а затем расправляет плечи. — Что? — говорит она нарочито медленно. — Думаю, ты, Реджина, знаешь, о чем я говорю, — качает головой Снежка. — Это предание не выдумка, и то, что Эмма по всем параметрам подходит, наталкивает на определенные мысли. Реджина взмахивает рукой, заставляя Мэри-Маргарет замолчать. — Я не думаю, что мисс Свон пала жертвой данного, мм, предания. Более того, если бы это было именно так, тебе, Снежка, лучше обратиться к тому, кто больше меня подкован в этом деле, — Реджина кивает куда-то в сторону, намекая, конечно, на Румпеля. Белоснежка же в ответ на это лишь снова кивает головой и мягко улыбается. Реджина чувствует себя не в своей тарелке, потому что сочувствие во взгляде Белоснежки слегка неуместно. — Не ври, Реджина. Хотя бы сейчас. Ты единственная, кто может составить Эмме пару. Реджина смотрит на Белоснежку слишком удивленно для того, чтобы начать отнекиваться от ее слов. Единственная? Видимо, Снежка головой ударилась, ибо становится непонятно, как эта женщина вообще могла даже предположить такое. Предположить и еще оставаться такой спокойной. Сама Реджина никогда бы не смогла сохранять своей незаинтересованное лицо, когда узнала бы, что ее злейший враг — настоящая любовь Генри. От таких мыслей становится то ли смешно, то ли неловко, то ли вообще ужасно. Она не может объяснить, с чем связана тупая боль в грудной клетке, но может ткнуть пальцем в небо, заявив, что отчасти это из-за слов Белоснежки. Которые она, может, сказала просто так, не задумываясь Но почему-то Реджина на сто процентов уверена, что это далеко не так. — Снежка, — говорит Реджина, вздергивая брови. — Если ты не в курсе, Робин — моя истинная любовь, и мы с ним встречаемся. Или уже нет. Мэри-Маргарет просто пожимает плечами, хлопая себя по коленкам, и встает с дивана, поправляя свою вязанную кофточку. — Ты влюблена в Эмму? Реджина думала, что готова к этому вопросу. Не зря же она несколько часов сидела в своей комнате, обдумывая собственные чувства. Но реальность оказывается слишком жестокой, поэтому, когда взгляд Белоснежки останавливается на ее лице, Реджина вздрагивает всем телом, отступая назад. — Не говори ерунды, Белоснежка, — шипит Реджина, сжимая пострадавшую руку другой. — Робин моя истинная любовь, и никакое предание здесь не имеет смысла. Этой же ночью Реджина совершает самую большую ошибку в своей жизни.