Home Lands

— Смотри-смотри, — Принц улыбается, указывая рукой вниз. — Темница злобного чудовища. — Серьёзно? — Чуя, подозрительно щурясь, с опаской ступил на одну из ступеней вниз, вглядываясь в темноту и ярко светя голубыми глазами во мраке. Взгляд падает на почти правдоподобно развешенные под потолком цепи, на здоровые кандалы, в один наруч которых влезет пять человеческих ног, на тёмные каменные стены. — Ну… Вполне себе похоже. — А я говорил, — Дазай опережает, обходя с другой стороны и спускаясь вниз первым. — Ты бы видел, какие здесь разворачиваются представления! — Тихо ты! — Чуя невольно оглядывается по сторонам, неспешно следуя за юношей вниз. — Тебя же услышат. — Не учи учёного, — Осаму фыркнул, отвернувшись и скрестив руки на груди. — Те, кому не нужно знать, не имеют сюда хода. — То есть, есть те, кто знают о тебе? — Накахара, вступив в тёмное пятно на ступенях, посмотрел под ноги — тёмные капли ползли с пола на стену, словно здесь что-то лопнуло. — Это?.. — Мм? — Осаму глядит туда, куда указывает друг, и невинно пожимает плечами. — А, это. Ага, ты правильно понял. — Какой-то ты… странный, — Накахара, оглядев тёмные пятна запёкшейся крови ещё раз, перешагнул через запятнанную ступень и ступил на пол. — Привёл меня в город, населённый людьми, клятвенно заверяя, что они не причинят мне или хотя бы тебе вреда, но при этом ты сам в опасной близости с собой убил человека. — Да не так уж он был и опасен, если рассуждать о телесном вреде, — Осаму, оглядевшись, подпрыгнул на месте, цепляясь руками за кольцо стального намордника, свесившегося с потолка, и, раскачавшись, помог себе взмахом крыльев, усаживаясь прямо в это кольцо и свешивая ноги книзу, медленно покачиваясь в одну сторону и в другую. — Он, скорее, был опасен в том плане, что сунулся туда, куда ему не следует. Я расценил это вторжением в королевские покои без разрешения… — Не знал, что ты настолько хладнокровен, чтобы убить просто за то, что кто-то вторгся на твою территорию, — Чуя, скрестив руки на груди, смотрит за Осаму наверху, хмурясь. — По крайней мере, моё первое впечатление о тебе не было таким. — Ну, ещё в первые дни моего здесь пребывания он хотел меня убить, но в первый раз вместо себя я подложил под одеяло подушки, а во второй раз он наивно попытался пробить мою грудь, — Дазай, отведя взгляд к потолку, постучал костяшками пальцев по своим грудным пластинам под рубашкой, и взгляд Накахары постепенно изменялся. — Хочешь сказать, ты насолил несчастному слуге в первые же дни? А я его понимаю, — Чуя, согнув ноги и вскочив вверх, оттолкнувшись от пола, развернулся крыльями, приземляясь одной ногой в то же кольцо стального намордника, на котором сидел Принц, и зацепился рукой за цепь, смотря теперь сверху вниз. — Мне тоже в начале хотелось вгрызться в твою глотку. — Но ты не вгрызся, — Осаму довольно прищурился, улыбаясь и подперев голову ладонью, смотря снизу вверх. — Что ты сделал с этим несчастным? — Чуя склонился ниже, сложив свободную руку на железное кольцо сверху и ярко сверкая синими глазами. — Раздавил о пол? Откусил ему голову? — Ну, я был голоден, так что церемониться с нарушителем моих границ и моим же несостоявшимся убийцей не стал, — Осаму ухмыляется уголком губ, вскинув голову кверху и клацнув зубами перед носом напротив. Накахара фыркнул, выпрямившись. — Не волнуйся, тебя не съем. — Да ты мою чешую даже прокусить не сможешь, — юноша фыркает, посмотрев в сторону и оглядевшись в темнице свысока. — Поспорим? — Даже спорить не буду. Не сможешь. — А если смогу? Ты просто струсил. — Трусить перед тобой? — Ага. — Ни в жизни. — Тогда спорь со мной. — И не подумаю. — Трус. — Я жалею твои зубы, идиот! — Накахара оскалился, и в глазах блеснула волна гнева — от тго, как резко он повернулся к Осаму и наклонился, кольцо покачнулось. — От глупых споров ты даже свою самооценку не потешишь, когда поймёшь, что я тебе не по зубам. — Ты просто боишься, — Осаму продолжает улыбаться, оглянувшись назад и, отпустив хвост, оттолкнувшись им от стены, раскачиваясь ещё больше. — Боишься меня, как и людей. Чуя не ответил. Из его горла послышался рык, а свободная рука резко схватила за воротник, дёрнув на себя. — Не смей сравнивать себя с людьми, — Дазай лишь бровь вскинул. — Те, кто вырезал половину нашего рода, недостойны даже упоминания из наших уст. — Ты обобщаешь, Чуя, — Осаму спокоен. — Не забывай, что среди каждого рода найдётся убийца чьей-то матери или чьего-то сына, и неважно, человек то, дракон или любое другое существо. — К чему ты клонишь? — Бывают и хорошие люди среди тысяч плохих. «Ты вырос среди них, тебе легче так судить», — хочется сказать в первую очередь. Так, конечно, и есть, но не Дазаю ли было труднее, учитывая, что он рос среди убийц собственного рода? Да и воспитал его наполовину человек. В конце концов, если Осаму что-то говорит про людей, значит, ему всё же виднее. Чуя негромко рычит, слишком сильно отталкивая Дазая от себя, и тот даже не сопротивляется, перевернувшись вниз головой и повиснув на одних ногах. — Эй, осторожнее, — рыжий невольно приподнимает ногу, находящуюся в воздухе, и смотрит вниз — Принц выглядит совершенно спокойно, продолжая раскачиваться из стороны в сторону. — Я смеюсь в лицо опасности, — парень улыбается, раскрывая крылья за спиной и выпрямляя ноги, соскальзывая вниз и успевая перевернуться головой кверху. Посадку мягкой назвать нельзя, и Накахара прямо-таки отсюда слышит, как содрались колени Принца, но ничего не говорит, спускаясь следом. — Знаешь, что? — Что? — Ты зол на людей, — Осаму улыбается, отряхнув ноги и складывая крылья, но не убирая. — Хочешь их попугать? — В каком смысле? — В том самом, о котором рассказывал тебе на берегу я. Подвал затрясся, когда после пары хлопков в ладоши колонна наверху, открывающая путь в подземелье, начала задвигаться, закрывая просвет. По мере наступления мрака глаза Чуи светились всё ярче, напоминая два магических камня синего цвета, а вот глаза Осаму, напоминая два янтаря, моргнули — и на момент юноше показалось, будто Принц исчез в темноте. Накахара нервно сглатывает, чувствуя себя в незнакомой обстановке крайне некомфортно, и чешуя на его руках под одеждой зашелестела, стоило ему оскалиться. «Дазай?» — Чуя понемногу привык ко мраку, и его негромкий вопрос растворился эхом в каменных стенах, не получив ответа. В ответ напротив него загорелись, когда плёнка век сошла, два больших жёлтых глаза зверя, и круглые зрачки сузились до узких щёлок. Чуя невольно отходит назад, наблюдая, как разгорающаяся пасть ящера приоткрылась, окрашивая пламенем клыки ярким-рыжим, а затем, с рёвом раскрывшись, выстреливая стеной пламени в чёрный потолок. Осаму щёлкнул челюстями, несколько раз моргая и утирая пасть лапой. Сквозь дым виднелись синие глаза ящера, отскочившего в угол и выглядящего не так-то уж и добро. Видимо, стоило сначала предупредить, прежде чем- Дазай не успевает пригнуться, как дракон сбивает его с лап, повалив на спину, зато успевает зажмуриться, сложив лапы на груди, когда Накахара, взбешённый, ревёт прямо на его морду, после чего злобно смотрит, выдохнув дым из ноздрей, и отходит в сторону. Голос у Чуи, конечно, здравый, едва не оглушил, и Осаму, перевернувшись на живот и встряхивая головой, пытаясь сфокусировать взгляд хотя бы на одной точке. Накахара совсем не умеет развлекаться! Воспринимает шутку, как нож в глаз. Обращаться обратно, видно, Чуя не собирается, и Дазай подходит поближе, привлекая к себе внимание. Накахара хмурится, и Осаму, не придумав ничего лучше, наклоняет голову, касаясь рыжей морды рогами: смотри на меня! И Чуя, скалясь, пытается укусить за рог, но Дазай вовремя отходит и, походив у стены, прислушавшись к звукам снаружи, вдруг прыгает вверх, стукнувшись спиной о потолок. Накахара невольно пригнул голову, ожидая, что сейчас сверху что-нибудь посыплется, но ничего не происходит. Сначала. А потом слух улавливает крики королевской прислуги и быстрые паникующие шаги. Осаму тоже это слышит и выглядит таким довольным, словно в одну морду сожрал лошадь. Чуя, отведя взгляд от верха, смотрит на Дазая теперь с интересом, и тот, замечая внимание, сразу весь выпрямляется, подняв голову кверху, и с нахальным взглядом хватается за цепи пастью, начиная трясти их и ими же трезвонить так, что складывается ощущение, что он оторвёт не только их, но и кусок потолка. Люди наверху всё больше беснуются. Когда взгляды жёлтых и синих глаз пересекаются… это не сулит ничего хорошего. Новый Король — и часа не прошло — пребывал в своих покоях, запершись на засов и улёгшись на постель, когда дворец заходил ходуном. Ещё до рассвета ему пришлось разбудить личных придворных, под покровом ночи и в обход поста стражи пробравшись на рыночную площадь и наметить срочную постройку постамента в виде двух каменных драконов у фонтана; спросонья многие даже разобраться не могли в надобности этого строительства, но ведьмак сказал, что это очень нужно, а спорить с Королём не стоит. Да и не их же трудом оно будет сделано… Акутагава и Накаджима даже не ожидали, что господин Мори попросит их встать на плечи к другим, а затем схватиться за верхнюю чашу фонтана, изогнувшись — так ведьмак примерно наметил положение статуй. Ему нужно поскорее найти материалы и обточить камни до нужной формы, чтобы оставить их установку на королевскую стражу утром. На все вопросы, зачем такое преобразование нужно делать глубокой ночью, Огай уклончиво отвечал про городскую символику и подарок для народа в виде облагораживания территории, когда как двое дворецких и словом не обмолвились — с молчаливого позволения ведьмака Атсуши по секрету рассказал Рюноскэ о том, что вместе с Принцем во дворец пожаловал незнакомец его лет и что, возможно, именно из-за них обоих им приходится сейчас изображать из себя недвижимые статуи, пока Мори приглядывается. Придворные старого короля не должны знать о том, что это в срочном порядке делается сейчас, зато к утру они будут вовсю привлечены к деятельности… И вот сейчас, когда Огай только-только вернулся, чтобы хоть немного поспать, распустив прислугу отдыхать до полудня, в подземелье начало происходить невесть что, а он с Дазаем об этом не договаривался. От непонимания ведьмак, оглядевшись по сторонам и на всякий случай убедившись, что это не дворец громят извне, встал на ноги и резво выскочил в коридор анфилад комнат, прислушиваясь к звукам и встречаясь взглядом с испуганными глазами старой королевской прислуги, которой посчастливилось встретить землетрясение прямо здесь: «Ваше Величество! — одна из служанок выронила из рук корзину с бельём, схватившись за голову. — Оно ведь совсем недавно вырывалось! Да так сильно, так сильно…» Толчки в два раза сильнее, как и рёв, словно их там… двое? В сонную голову ударяет мысль о том, что с Принцем сейчас находится другой оборотень, и, будто опомнившись, возвращаясь в покои обратно и захлопывая дверь, бросая прислуге «Я разберусь», он хватается за посох, забывая про накидку из чешуи, и быстрым шагом уходит через потайную дверь, ужасаясь и одновременно поражаясь тому, как на этот раз громко и разрушительно раздаются звуки из-под земли. Словно из самой Преисподней наружу кто-то отчаянно рвётся… В задымленном мраке подземелья сверкает с разных сторон пламя: оно проносится стеной и взрывается огненными сферами, и в этих проблесках света беснуются две огромные тени с разинутыми пастями, ревя друг на друга и гремя всем, чем только можно. На какой-то момент возникло чувство, что стены сейчас затрясутся и покроются трещинами: на заточение здесь второго огнедышащего чудовища Мори не мог рассчитывать! Попытка окрикнуть прервалась на полуслове, когда над головой пронёсся шар пламени и пришлось резво присесть, прикрывая перчаткой голову. Подопечные слишком уж разошлись, и мало того, что голос, так ещё и вся человеческая фигура растворились для них в дыме и шуме. Ведьмак еле успевает вскочить на ноги и подпрыгнуть, когда его чуть не сбивает пронёсшийся по полу хвост: два молодых дракона едва на головах не стоят, разнося подземелье в клочья! Ну, до клочьев, конечно, им ещё далековато, и слава всем богам, что они беснуются не в полную силу, но о чём вообще думал Дазай, предлагая Накахаре повторять за ним? Или не повторять… чёрт его знает, что он вообще ему предложил, но ведь как-то же он соблазнил его на этой бесобойство? Когда в очередной раз Мори едва не впечатало в стену, пришлось постараться оказаться между двумя чудовищами и стукнуть посох о пол, держа его двумя руками и опустившись на колено: волна чёрной магии погасила не только пылающее повсюду пламя, но и угомонила двух ящеров, разбросав — вернее, просто оттолкнув — их в разные стороны. Если Пламя ещё удержался на лапах, просто пригнувшись и зажмурившись, отъехав к стене и оставив на каменной земле белые полосы от когтей, то Принц-оборотень совсем не элегантно стукнулся о барьер мордой и рухнул на свой хвост, усевшись криво-косо, как обычно. Мори нахмурился, вставая на ноги и окидывая злобным взглядом сначала одного дракона — Чуя тут же отвёл взгляд в сторону, — затем на второго — Осаму и вида не подал, что он виноват. Ведьмак прищурился. — Я даже не буду ничего спрашивать, — Король, покачав головой, устало потёр пальцами переносицу. Накахара сел, отвернувшись и по-прежнему смотря в потолок, Дазай глядел в сторону. — Потрудитесь объяснить мне сами, молодые люди, как вы додумались до такого дуэта в этих стенах. Осаму что-то попытался прорычать, но Огай лёгким движением руки стукнул его посохом по носу. — Нормально, Дазай. Человеческой речью. Дракон нахмурился и потёр лапой морду, поморщившись. Судя по его виду, теперь он вообще ничего говорить не собирается, но и Мори не думает отступать: — Я жду. И чем больше я жду, тем быстрее кончается моё терпение, ты знаешь об этом, — у ведьмака ярко сияют глаза, и кажется, что сгусток чёрной магии в посохе светится, пульсируя, всё ярче, словно выражая внутренний ведьмачий гнев. Но Дазай — могила, и Огай поворачивается на Чую, вздыхая, изменившись в лице и выглядя несколько спокойнее: — Хорошо. Ну он может выкинуть такой фокус, но ты-то куда? Накахара, смотря ведьмаку в глаза, не издал ни звука, но шерсть между рогов, вдоль шеи и спины, поулеглась. Складывалось ощущение, что, в отличие от своего собрата, он всё ещё способен чувствовать вину. — Я понимаю, что он мог рассказать тебе, — Мори подошёл ближе, и рыжий ящер инстинктивно попытался прижаться к стене одним боком. — Но верить его каждому слову — себя не уважать. Рыжий дракон хмурится, но взгляд больше не отводит: попытался пригнуться, когда ведьмак потянулся к его морде рукой, косясь на посох, но Мори откладывает посох на пол, и взгляд у Чуи снова ясный. — Я практически уверен, что, раз уж ты здесь, Дазай давным-давно рассказал тебе, кто мы такие и какие у нас есть секреты относительно этого дворца, — Огай бросил взгляд через плечо на бурого ящера, но тот и ухом не повёл, раскачивая лапой одну из цепей на потолке. — Но, если чудовище из подземелья будет бесноваться слишком часто, у людей начнут появляться вопросы. Понимаешь? Чуя не сводит глаз с рук ведьмака, но и не отодвигается, выпрямившись, когда Мори касается ладонью его носа. Простой смертный не почувствует, но он — дракон — ощущает то, что исходит от чужих рук — несвойственное людям и свойственное ведьмакам. Точно такое же пульсирующее тепло исходило от рук Ведьмы. — Дазаю можно и нужно доверять, но не всегда, — после произнесённого ведьмаком «не всегда» Осаму издал обиженный звук, напоминающий что-то вроде «я всё ещё здесь и я всё слышу», но Огай даже не обернулся. — Не вынуждай меня учить тебя. Ты один из тех, кто должен понимать и понимает его лучше всех остальных, так будь благоразумен, хорошо? Ладонь Короля в перчатке оглаживает по носу, похлопав по ребристой из-за чешуи щеке. Чуя даже головой покачал. — Помни мои слова о том, что Осаму, в отличие от тебя, благоразумен не всегда, — тут уже Принц-оборотень встал на лапы, подходя и свешивая свою здоровую голову над плечом ведьмака, злобно сверкая глазами, но Мори даже не шелохнулся, отодвигая его рукой под недоумённое ворчание в сторону. — А теперь обращайтесь людьми и выходите отсюда. — н о мн е н р ави лось здесь, — у оборотня изменяется голос, когда ещё в обращении он начинает говорить, и с невнятного рычащего баса он преобразуется до вполне себе нормального и человеческого, когда Дазай принимает свою форму. — Меня не интересует, где тебе нравилось, — Мори хмурится снова и уже было раскрывает ладонь, чтобы посох подтянулся к его руке, но чувствует его прежде, чем успевает разжать пальцы — Чуя, обращаясь и спрыгивая с высоты своего драконьего роста, мгновенно подаёт его ведьмаку. Огай даже с мысли сбился, глядя на то, с какой обыденностью юноша это сделал. — Благодарю, Чуя. Накахара даже не ответил внятно, отмахнувшись, мол, ничего такого. Надо же… Какая воспитанная пошла молодёжь. Пускай даже среди драконов. Мори показалось, что он даже забыл то, что хотел сказать, и Дазай за спиной ехидно хихикнул, скрестив руки на груди. — Стареешь. — Когда будешь в моём возрасте, я скажу тебе то же самое, — Огай встряхнул головой, указывая посохом наверх. — Маршем на улицу, молодые люди. И чтобы никакого привлечения внимания! Когда колонна, скрывающая проход вниз, медленно задвинулась, стоило юношам исчезнуть наверху, а их голосам утихнуть, подземелье погрузилось в священную темноту и тишина. От наставшего наконец покоя и от переставших их терзать драконов стены, казалось, с облегчением выдохнули, когда из щелей посыпалась каменная крошка. Ведьмак недвижимо стоял ещё некоторое время, накрыв лицо рукой и о чём-то думая; он даже не вздрогнул, когда по его право плечо с потолка рухнула болтающаяся на одном честном слове цепь — видно, не выдержала буйства двух огненных чудовищ. Мори чем старше становился, тем всё меньше и меньше вещей он боялся, но мысль о том, что теперь ему придётся присматривать за двумя оборотнями с воистину чудовищной разрушительной силой, шокировала: по молодости лет ему казалось нереальным приучить к жизни с людьми одного дракона, противящегося буквально всему, что он видел, и стремящегося испробовать на зуб всё, что попадалось на глаза, а теперь, когда этот первый наконец повзрослел и более-менее остепенился, оказавшись вполне себе умным — поумнее многих взрослых! — юношей, к нему на голову свалился второй — хаотичный и агрессивный, непримиримый, недоверчивый до той степени, чтобы едва не вгрызться в глотку своему сородичу на чужой земле, и одновременно доверчивый — до той, чтобы поверить на слово первому, кто сумел заполучить его расположение. Радовало только то, что новичок оказался посмышлёнее, повежливее и порассудительней сразу, в отличие от некоторых, от которых ведьмак ждал верных решений и учил жить по-своему годами. Словно пёс, подобранный с обочины и не знающий палки в человеческой руке, повстречал своего брата, выращенного волками — он помнил свою внутреннюю натуру, но и привитые с детства волчьи инстинкты никуда ему не запрятать. Только есть ли смысл перевоспитывать волчонка под верного пса, когда можно вернуть его к его родной стае? Мори вздохнул, перешагивая через упавшую ржавую цепь на полу и растворяясь в темноте в том же направлении, в котором пришёл. Раздумья раздумьями, а на отдохнувшую голову мысли в голову приходят быстрее, как и их решения, нежели на уставшую, не спавшую уже два дня кряду. В конце концов, он не дракон, который может проспать одни сутки и бодрствовать следующие несколько дней и ночей без ущерба для своей работоспо- разрушителеспособности. Оставалось надеяться лишь на то, что его просьба об отсутствии внимания к кое-чьим персонам не окажется сказанной в пустоту… — Какого чёрта ты вообще не сказал о таких правилах? — от сильного толчка вбок Дазай едва устоял на ногах. — Теперь ведьмак думает, что я наивный дурак! — А ты хорошего о нём мнения, если полагал, что он не думал так изначально, — Осаму усмехнулся, оглядываясь по сторонам: выбраться из дворца незамеченными было меньшей из проблем хотя бы потому, что патруль стражи сошёл со своего поста под окнами покоев Принца и можно было спокойно спрыгнуть вниз, но начеку быть всё же ещё стоит. После сказанного последовал ещё один тычок вбок, и от удара по больному месту Дазай охнул, закрывая бок рукой. — Эй, аккуратнее, я тебе не кукла для битья. — Ты ею станешь в скором времени, если продолжишь соблазнять меня на что-то, из-за чего потом мы получаем! — Ой-ой-ой, получил он, — Принц фыркнул, растерев ушибленный бок и закидывая руки за голову, убедившись, что вокруг никого нет. — Дядюшка сегодня так, даже грозным не был, а ты сразу получил да получил. Ты его по-настоящему злым не видел. — Надеюсь, и не увижу, — Чуя нахмурился, скрестив руки на груди и отвернувшись. — Видимо, доводить его до белого каления умеешь только ты. — Подумаешь. Он меня тоже умеет доводить до такого состояния. — Довести до раскалённой настолько, чтобы она казалась белой, груди дракона — дело нескольких секунд, — Накахара довольно хмыкнул. — А вот если до такого состояния доведён кто-то с человеческой кровью… Нужно иметь, короче, талант, которым ты владеешь сполна. — А моё общество на тебя хорошо влияет, — когда ухмыляется в ответ Дазай, Чуя тушуется, ожидая очередное ехидство. — И, опережая твой очевидный вопрос, отвечаю сразу: язык у тебя отлично развязался, прямо-таки хвалю. — Если у меня развязался, то тебе больше раскрывать рта не нужно. Давай тебе язык в узел завяжем. — Я даже ничего такого не сказал! — Я заранее. Находиться на открытом пространстве днём, когда ярко светило солнце, озаряя золотистым ореолом человеческий дворец, облюбованный волчьим братом и оборотнем-драконом, было немного неудобно. Вернее, даже много: Чуя хоть и понимал, что защититься в случае внезапной атаки сможет, но идти спиной к людям… Словно тысячи презрительных взглядом вперились в твои лопатки, а ты ничего не можешь с этим сделать. Да, однозначно, после проведённой ночи во дворце в окружении слуг, которые, находясь в непосредственной близости, даже не пытались пробраться на территорию юного наследника (а те двое, что и заходили, оказались друзьями, которым можно было доверять даже то, чего доверять людям нельзя…), люди не казались такими зверьми, что представали в его воображении раньше, но и расслабляться нельзя было: мало ли, кому взбредёт в голову пустить стрелу прямо в затылок? Чуя даже не спросил, куда Осаму его ведёт и есть ли у его пути какая-то конечная цель, и в какой-то момент даже рот раскрыл, чтобы задать вопрос, но Принц, прислушавшись к чему-то вдалеке, засиял и резко встряхнул за плечи, не давая и звука произнести: — Раз уж нас выгнали оттуда, я знаю, чем мы займёмся здесь! — Накахара только бровь вопросительно вскинул, когда Дазай, сверкая глазами, широко улыбнулся и помчался вперёд. — За мной! Чуя, конечно, отставать не спешил, но, когда увидел, куда Осаму его ведёт, подумал о том, что лучше бы он вовсе остался где-нибудь во дворце: в конце концов, ведьмак, спасший его когда-то из воды и подлатавший его крыло, и пара его слуг внушали больше доверия, чем затея Дазая. Ну, ладно, слуг в расчёт можно не брать, всё-таки люди, но ведьмак?.. Накахара, конечно, понимает, что будет выглядеть глупо, доверяя тому, кто просто вытащил его из воды и не дал потонуть, но этот получеловек воспитал такого же дракона… да и Ведьма с холма говорила, видимо, о нём. Вернее, оставалось думать, что о нём, а не о ком-то другом. Волос чёрный, глаза то как горячая кровь, то цветущая сирень… Интересно, знала ли она о том, что он вырастил огненного оборотня? Огненного оборотня, который привёл его к загону с овцами, что на выпасе сейчас на лугу. Дазай, чёрт тебя дери, что ты задумал? — У тебя есть ровно несколько секунд, чтобы объясниться. — Тихо ты, — Осаму выглянул из-за высокой травы, взявшись одной рукой за деревянную перекладину загона, а другой надавив рыжему на голову, чтоб тот пригнулся тоже. Чуя рыкнул, но втянул голову в плечи, прищурившись. Это какой-то отшиб города, и кроме небольших деревянных домиков вдали и тёмно-зелёной каёмки леса ничего вокруг не виднеется. Чего ещё ожидать от противоположной стороны города… — Видишь? — Вижу, — Накахара недоверчиво косится на парня, упорно отвергая догадку о том, что Дазай задумал. — И что? — Когда я был помладше, из единственных развлечений вокруг было либо растрепать и сжечь книги, либо кого-нибудь напугать, погонять и съесть, — заблаговременно Принц притих, разговаривая полушёпотом. — За несколько надкусанных фолиантов со вкусом пыли мне прилетало по голове этой несчастной палкой, а вот за то, что я распугивал стада, мне не было ничего. Чуя подозрительно прищурился, презрительно смерив Принца взглядом. Он бы мог сказать про то, что детство у Дазая было весьма скучным, но подумал про своё и, в принципе, пререкаться не стал. Он сам-то в последние несколько лет только и делал, что уходил в леса. — Занятная у тебя биография, конечно, но мне-то что с того? — Не брезгуй неизбежным, — Осаму злобно ухмыльнулся, присев на колено и срывая пучок травы с большим жёлтым цветком во главе. — Просто смотри и учись. Чуя хотел бы возражать, но останавливать Осаму сейчас, как он понял, это тушить костёр хворостом. Принц, ухмыляясь и вглядевшись вдаль, убедившись, что их никто не увидит, высунул руку с пучком травы и цветком в ней за ограждение, негромко присвистнув — и из толпы овец, больше напоминающих маленькие облака на чёрных ножках, как у стола, выглянула рогатая голова козы. Накахара невольно отступает на шаг назад, наблюдая за тем, как козочка, протолкавшись сквозь толпу меланхоличных облаков, пригляделась к пучку свежей травы с пышным цветком, а затем боком, так забавно, поскакала ему навстречу, не видя в протянутой руке никакой угрозы. По мере приближения рогатой Чуе всё больше неудобно, и чутьё его не подвело даже тогда, когда, казалось, вытянувшая из пучка травы цветок козочка с колокольчиком на шее не повстречала никакого препятствия. А потом из-за ограды медленно высунулась получеловеческая-полудраконова голова — недостаточно вытянутая, чтобы быть полностью драконьей, и недостаточно покрытая кожей и с людскими очертаниями, чтобы считаться человеческой — и, поглядев замершему от ужаса копытному в глаза, щёлкнула зубами прямо перед носом, сверкнув огнём сквозь острые зубы в растянутом в улыбке полурте-полупасти. Животное даже заблеять не сумело, подскочив на месте и рухнув наземь с вытянутыми кверху копытами, не в силах от ужаса пошевелиться, словно за секунду закоченев, и лишь спустя несколько мгновений с испуганными звуками и под смех человеческо-звериной морды с рогами и острыми зубами заскакало прочь, разворошив спокойное стадо и сея панику и хаос. Овцы в непонимании шарахались в стороны и блеяли, где-то с противоположной стороны луга залаяли пастушьи псы, когда в их направлении нёсся оглашенный колокольчик. Дазай смеялся, убирая своё недообращение с лица, Накахара же с абсолютным удивлением переводил взгляд то на этого искателя развлечений, то на беснующееся в загоне стадо. — Я просто без ума от этих безмозглых четвероногих, — Осаму, кажется, был в непонятном Чуе восторге, усевшись на землю. — Что ни день, то отсутствие и проблеска ума в глазах! — И… это всё, что ты хотел мне показать? — спрашивая об этом, Накахара мысленно понадеялся на то, что ответ будет положительный, хотя нутро подсказывало, что этот безобидный испуг — лишь малая часть того, что Дазай может сделать. — Я бы сказал, что ты чересчур наивен, чтобы спрашивать про то, всё ли это, — Осаму потянулся руками вверх и, согнув ногу в колене, положил на неё одну из рук. Его глаза нехорошо блеснули в упавшей на его лицо тени. — Но я же вижу, что это просто глупый вопрос, а не глупый ты. «Какая проницательность, — Накахара презрительно скривился на это замечание. — Хотя бы идиотом не обозвал». — Сейчас опасно, — Осаму не стал ждать ответа; ему в принципе всю его жизнь не нужны были устные ответы собеседников, но чаще всего он ждал просто из вежливости. Если соврут — оборотень это легко понимает, а правду он и так знает. — Сейчас можно заниматься лишь этим. Ну, и ещё парочкой вещей… — Сейчас? — Не то время, — Дазай в буквальном смысле ткнул пальцем в небо, указывая, видно, на солнце. — Мы вернёмся сюда ночью. Чуя чувствует, как у него нервно задёргалось нижнее веко, пока Принц вставал, отряхиваясь. — Даже знать не хочу, что ты имеешь в виду. — Ничего, узнаешь. После этих слов дожидаться ночи стало ещё напряжнее. Ни Принц, ни его спутник-оборотень так и не вернулись во дворец к полуночи, но ведьмак не беспокоился. Если бы с ними что-то случилось, он узнал бы это во всяком случае до захода солнца — о том, что дракон буйствует, говорят, как правило, стена дыма на горизонте или сотрясающий все жилые постройки рёв чудовища, но ни того, ни того Мори не слышал и не видел, а значит, мальчики просто где-то шатались. Большая вероятность была того, что они ушли той же дорогой к тому самому берегу как к облюбованному безопасному месту, да и в принципе не пристало волноваться за двух драконов, один из которых низверг до пепла целый город, а другой — ходячее самовоспламеняющееся чудовище. Опасаться нужно за себя самого, потому что при их обнаружении бежать придётся и слугам, и ведьмаку… Но это потом. Сейчас важно не это. Сейчас важно вернуть найдёныша его стае, пока тандем двух драконов не влип в неприятности похуже, чем ополчившаяся против них стайка людей. Признать честно, спалось после такой встряски из рук вон плохо — ведьмаку пришлось наложить заклинание абсолютной тишины на свои покои, чтобы отдохнуть хотя бы несколько часов, но, каждый раз просыпаясь и снимая собственное заклятие глухоты, чтобы убедиться, что в анфиладах комнат не царит хаос, выспаться всё же не удалось. Голова гудела, и рой мыслей не давал даже на минуту побыть наедине с тишиной и покоем. Нужно было что-то делать, нужно что-то делать… Взгляд полуприкрытых глаз, смотрящих в стену, упал на посох, две части которого надёжно соединила между собой изображающая дракона игрушка, и от одной-единственной мысли, промелькнувшей в голове, сон как рукой сняло. Ведьмак резко поднялся на постели, не сводя взгляда с собственного посоха, будто тот способен раствориться на глазах, вытянул ладонь вперёд и подтянул его по воздуху, царапая пол, рассматривая подарок оборотня с чужих земель ближе. Осколок красного камня сверкнул в лапах деревянной игрушки, искусно вырезанной кем-то Мори незнакомым, и вместе с ним сверкнули алые глаза чернокнижника, будто осколок позволил себя прочесть. И медлить Король людей из волчьего рода не стал. Он и думать не смел, что у него получится, но надежда внутри, не разгораясь добела, в то же время не угасала, как бы далеко ворожей не заходил. В покоях царил хаос, летали книги и мешочки с сухими травами, воздух завивался туманными клубами от переизбытка чёрной магии в нём. Мори давно не занимался таким; нет, это заклинание не было сродни запрещённым заклятиям вроде призыва мёртвых или попытки изменить прошлое — неудачи таких экспериментов и их последствия необратимо меняют как и использовавшего эту силу, так и окружающий его мир. Ведьмаки потому и брезгуют называть свои фолианты чёрными книгами, как их за глаза называют люди: для них чёрная магия — все заклинания, начиная простым передвижением предметов и искрящегося огня в ладони до воскрешения усопших. Настоящая чёрная магия вредит самим ведьмам и ведьмакам, и это далеко не те заклятия, превращающие людей в животных или насылающие на их разум туманом временное помутнение. То лишь обыкновенная магия, защищающаяся от посторонних; но на грани обыкновенной, подконтрольной всем опытным жрецам, и той самый настоящей чёрной было то заклятие, написанное в одной из потрёпанных драконом книг от руки её предыдущего владельца, и её буквальным описанием можно считать простое: «Проникни туда, не знаю куда, и покажи мне то, не знаю что». Сдувая пыль со старинных страниц, давно не видавших солнечного света, и мысленно благодаря тогда ещё юного оборотня за то, что его зубы прошлись ровно над выцветшими чернилами заклятия, Мори ещё раз глянул на посох, и кровавый осколок приветливо блеснул ему, словно в знак согласия. Кажется, в закрытой части тронного зала, разрушенного драконом и так до конца и не восстановленного, на стене висело огромное зеркало. Вероятно, здесь проводил балы и банкеты; благо что ведьмаку это неинтересно. Он дождался сумерек, когда город отходит ко сну, слуги прекращают свою возню в коридорах, а дневные посты патруля занимает ночная смена. От солнца — лишь текучие огненные остатки, раскиданные по ребристому горизонту, как вытянувшаяся во сне кошка. Если выглянуть из окна и пристально-пристально смотреть на темнеющие земли, можно увидеть, как на границе вечера и ночи травы поглощает густой туман, выползающий, казалось, из-под самых холмов, их драгоценное призрачное детище. Полотно звёздчатого, как веснушчатого, неба раскинулось сверху, накрывая людей словно корзину ягод. Такие ночи — верные спутники отшельников, лесников, ведьм и ведьмаков, оборотней, других существ, которых не принимает людская община и которую отвергают сами ею же отвергнутые. Под покровом таких матерей те, кто Не Люди, могут чувствовать себя в безопасности; под покровом таких матерей те, кто Люди, запершись в своих домах, могут чувствовать себя спокойно от жизни Не Людей. И потому Мори, выглянув из покоев и дёрнув посохом проходящего мимо Атсуши, поинтересовавшись, всё ли хорошо со стройкой на площади, сказал, чтобы ни на какие странные звуки прислуга не реагировала: «Этой ночью должна быть гроза, — Накаджима, слушая это и смотря ведьмаку в глаза, прекрасно понимал, что никакой грозы не обещается. — Понял?» Но оставалось лишь кивнуть. Не стоит даже гадать, что задумал жнец на этот раз; нужно довольствоваться хотя бы тем, что ты — один из тех двух, кому он доверяет говорить такие вещи. После этих слов Огай огляделся (казалось, в ночи своими нечеловеческими глазами он видит сквозь предметы), прислушался к окружающим звукам и без единого слова более развернулся, махнув полами плаща и зашагав в темноту тронного зала. Рюноскэ даже не удивится, если комнаты прежних дворцовых слух придётся заблокировать… Густые сумерки были в этой части дворца хозяевами. В прорехах крыши после драконьих ударов виднелось веснушчатое звёздами чёрное небо, холод и сырость застоялись здесь от отсутствия людей. Изо рта белым молочным клубом вырвался пар, стоило выдохнуть; руины! Нет смысла тратить силы на восстановление дома в тех местах, где никто не живёт и жить не собирается. Мори сбросил капюшон с головы, смотря, как параллельно ему у стены стоит человек в чёрном, и посох в его руке блестит в самом сердце алым осколком маленького камушка — идеальное отражение, перечёркнутое большой трещиной в углу. Ведьмак неслышно подходит ближе, смахнув пыль рукой в перчатке со стекла, и посмотрел на себя ближе — паутинка незаметных трещинок расчерчивают шрамами его лицо с отброшенными на него тенями колонн и полуразрушенных стен. В зеркале словно отражается одна из его личностей, какой он мог стать в прошлом из-за разных стечений обстоятельств… Из зеркала смотрят с укоризной. Красные глаза блестят, и Мори отворачивается, зашагав вдоль до самой середины. Он даже не знает, сработает ли, но попытаться он должен. Луна светит ярко, её белёсый огрызок выглядывает в углу разрушенной дыры в потолке. Подглядывай, красавица, подглядывай, всё-то тебе интересно. Огай использовал это заклинание давным-давно. Всего один раз, когда бесследно исчезла его знакомая ведьма, а её жилище оказалось разрушенным и сожжённым. Зеркала тогда он нигде не нашёл по той простой причине, что для себя оно и не нужно вовсе было, потому попробовал поворожить на воде спокойного озера поздней осенью, покрытой тонкой коркой льда. Вода хоть и считается не живой, но ведьмака она поняла отлично: явить того, кто жив, а на того, кто мёртв, подать лишь знак. Мутно тогда она заходила рябью, стоило бросить на кромку пробитого посохом льда цветки колокольчика — мои мысли о тебе — вместе с лепестками червонной руты — моё отчаяние и провести сгустком, и долго молчала, отражая лишь светящиеся тёмно-красным глаза смотрящего на неё извне. Вода всё знает, вода многое видит, просто говорить по-человечески не умеет; и вода ищет. Ищет везде, куда простираются её истоки и русла, чего касается её дно и насколько далеко она может заглянуть в небо. И она искала. Искала и молчала, пока лист дерева, принесённый ветром в безветренном поле, не упал в тихую прорубь, и рубины глаз, покрывшись рябью, не сверкнули цветущей сиренью, взмахнув, моргая, длинными чёрными ресницами. Вместе с зелёным листом видение скользнуло под лёд, и ладонь без перчатки смахивает заклятие с поверхности проруби — пускай то, что знает только вода, она унесёт на глубину с собой. Но сейчас-то перед ним не было большой воды. Ведьмак выдохнул, становясь напротив потрескавшегося по углам пыльного стекла. Не было страха увидеть за спиной в зияющих темнотой заброшенных проходов внутрь нечеловеческие глаза или смазанные силуэты, была уверенность в том, что сейчас — если всё получится — он увидит что-то, о чём раньше и помыслить не мог. Из-за пазухи вынут свёрнутые в старый пергамент, перевязанные плетёной верёвкой, цветки высохшего колокольчика — думаю о тебе, — и, бросив их прямо в зеркало, ведьмак, закрыв глаза, касается стекла ладонью, сняв перчатку и сосредоточив свою силу в руке. На мгновение ему кажется, что зеркало становится невесомым, водянистым, словно речная гладь, и стоит надавить — окажешься в зазеркалье, откуда ещё ни один живой с не вынутой изнутри душой не возвращался. Ладонь не дрогнула, оставшись там, где и была, и глаза ведьмака на мгновение вспыхивают кроваво-красным, стоит ему их раскрыть и, посмотрев на ничуть не изменившееся тихое отражение мрачного заброшенного замка из холодного камня, притянуть посох, оставленный позади. Мори молча, без единого звука перехватывает его посередине, направив ладонь на соединявшую обе его части деревянную куклу чудовища, и энергия, коротко вспыхнув сиреневым, словно крохотная молния, вытянула осколок красного камня из драконьих лап. Ждать жнец не стал — ладонью с осколком он вновь коснулся зачарованного зеркала, и от вспыхнувшей мягким светом руки стекло, словно вода, всколыхнулось рябью. Зеркала и глубокие воды схожи по своей мрачной памяти; ни один ведьмак, ни одна ведьма потому и не хранят в своих логовищах зеркал — отражающие поверхности всё запоминают, и, если знать верные слова, зеркало всё расскажет. Расскажет о том, что видело, а что не видело — покажет, стоит позволить ему соприкоснуться с чужой вещью. Безобидные цветы, несущие в себе память, в совокупности с сильным заклятием провоцируют зеркала и воду не хуже, чем кровь диких и голодных зверей. Простые люди считают это колдовством, для нелюдей же эта практика обыкновенна: всё, что имеет язык, может солгать, но зеркало или вода — никогда.

Покажи мне то, что живо. Что мертво — подай знак.

Осколок исчезает из руки, и стекло угасает, как и глаза вопрошающего. Ведьмак, взглянув в верх зеркала, уходящий под самую крышу, отходит, не отводя взгляда от зачарованного стекла. Если всё сработает, оно покажет всё, что смогло считать с диковинного камня, если же нет — оно вернёт то, что забрало. Время течёт медленно; Мори кажется, тучи, склубившиеся в чёрные смог с севера, успели наполовину скрыть белоснежную луну, погрузив дворец во мрак. Темноты бояться — глупо, когда ты сам являешься тем, кого стоит бояться и в темноте, и при свете дня. Тишина и лёгкий ветер, задувающий сквозь разбитые окна, всколыхнули чёрные пряди волос, во тьме напоминающие врановы перья. Огай ни на что не надеялся, переводя взгляд с одного угла зеркала на другой, ища, не появился ли ответ в зеркале на его вопрос, но стеклянная гладь чиста и тверда, как и прежде. Что ж, он и не думал, что у него получится увидеть тот мир, откуда прибыл этот осколок. Но, когда в спокойную, тихую ночь поднялся сильный ветер словно по мановению руки старухи бури, Мори нахмурился, щуря глаза, видя, как стекло перед ним в абсолютном беззвучии затягивает едва различимым белым смогом. Неспешно, будто пожухлые поля заволакивает пеленой первого снега, вот только никакого тумана, который зеркало должно отражать, в коридоре нет. Неужели… неужели у него получилось? Смог резко взвивается ураганом вверх, источаясь из зеркала наружу, и ветер кружит под крышей, задувая в щели и дыры, завывая, как волчья стая. Ведьмак стоит, не двигаясь, крепко держа посох в руке и не смея отвести взгляд от затянутого туманной пеленой потрескавшегося стекла. Казалось, то не ветер шумит, то покрывается паутиной расколов зеркало, не выдерживая бури в зазеркалье; смогом льётся на пол густыми клубами, вихрями вьётся вверх, окружая плотной стеной, и среди этого чужеродного смерча, не в силах слиться с миром смертных, проявляются ужасные фигуры: огромные, далёкие одновременно и от человеческих, и от знакомых звериных. Но Мори они знакомы тоже. Это не просто звери — это чудовища из страшных сказок. Десятки существ с огромными когтистыми лапами из смога кружат вокруг, невесомо ступая на камни и сверкая разноцветными глазами без зрачков. В их огромных пастях — ряды острейших зубов, их рога способны посмертно нанизывать тела и пробивать стены, их крыльями можно закрыть солнце. Они проходят мимо, словно не замечая, и уходят за спину, растворяясь в тумане. Они раскачивают огромными головами и скалятся, сквозь их зубы виден поднимающийся из глотки дым. Они двигаются, они… живые, живые, они все живые, сквозь их призрачную оболочку просачивается тьма, сквозь из поднятые кверху головы на длинных шеях видны звёзды. Это — видения ушедших, это и есть сами ушедшие, прошедшие мимо и вновь растворившиеся в вечности; но лишь одна пара глаз, красных, как горячая кровь, устремлена прямо на вопрошающего — и Мори понимает, что его видят. Его видит кто-то из мира, не принадлежащего людям, и оно злое, ужасно злое. Кажется, среди задымленной белизны силуэт из смога приобретает слабый розоватый оттенок, граничащий с едва различимым кровавым, и глаза светятся ярче. Нет, нет, они не светятся ярче, они… приближаются. Голова огненного чудовища с длинной гривой приближается, медленно раскрывая пасть, и со свистом ветра вокруг смешивается далёкий рёв, рвущийся наружу из горла, будто пытающийся вырваться из чьего-то сна. Из зеркала выходит чужой силуэт, ступая передними лапами на каменный пол, и голова, размахнувшись, падает на длинной шее вниз, как огромная змея; перед глазами раскрывает огромная зубастая пасть, и ветер резким порывом сносит с ног, когда челюсти с громоздким щелчком клыков смыкаются перед чужим лицом. Зеркало с оглушающим треском лопается, разлетаясь на кусочки, и ведьмака отбрасывает к стене. Ветер, взвившись вихрем кверху, закрутил смог, унося его в небытие с собой, и разрушенная часть коридора, скрытая от посторонних глаз, вновь погружается в блаженный мрак. Мори рухнул на пол, выронив посох из рук, и тысячи осколков, ударившись о стену, посыпались звенящим градом вокруг. Жнец только и успевает зажмуриться, прикрыв голову рукой; последним из осколков на пол рядом с посохом упал крохотный красный камень, отскочив вверх и приземлившись окончательно прямо у ведьмачьего лица. Что зеркало показать сумело, оно показало, и забранную вещь подобает вернуть.