Лучшая дичь

Стальные нервы, говоришь? Да чёрта с два! Он, блять твою мать, не железный, нисколько. И кто вообще сказал, что вот это, ЭТО ему придётся защищать. От кого? От себя. Внутренний голос сам припечатывает к стенке и не спрашивает. Такова правда. Паркеру хотелось её защищать. До сумасшествия. До внутриутробного рыка. До рвотных позывов и болезненного скрежета ногтей. В этой странной женщине много всего наносного и пустого, много от его матери и много от прошлого. Того прошлого, которое ему не разгадать. Она говорит, что рядом с ним ей плохо до тошноты. Когда он обнажает свою изнанку, девчонка сразу пятится назад — срабатывает приобретённый инстинкт. Она ему верит, но не знает, чего от него ждать. Он всюду призрачный и всюду лишний. Неправильный. — Уйди. Припечатывает гвоздями, а потом кромсает ими хрупкое горло. Хрупкое и морщинистое. Ясное дело, кому захочется лицезреть перед собой древнее пугало в бабском платье. И, пожалуй, единственный страх перед ней это показать вот такого себя. Впрочем, даже он отходит на второй план сразу же после страха проявить нежность и собственность. Она его собственность. Её хочется рвать, кромсать и выцеловывать на её теле кровавые узоры. Её даже просто задушить не получается — так этого мало. А самой ведь не лучше, у неё голод. Трахаться хочет. Что ж ты, сука, не оседлала того слюнтяя с подбитым носом, что же не вылизала всю его кровь? Противно? Противно тебе? Блядь. Блядь невыносимая. У Паркера мутнеет в глазах, когда он вспоминает эту картину. Он видит, прямо сейчас видит, как она с растопыренными коленками зажимает раскуроченные ноздри Спекса, этого смазливого очкарика. Последний элемент его образа, кстати, лежал рядышком на столе вместе с использованными салфетками. А Спекс будто жалобно поскуливает, продолжая прижиматься своим крошечным членом к столу, на котором она сидела. На самом деле Крейну не приходилось лицезреть перед собой член этого отморозка, да и не хотелось, если честно. Но будто такая мысль его утешала, он продолжал мысленно проклинать всю недоразвитость этого человечишки, пока он располагался между чужих разведённых ног. Между её, блять, ног. А эта низкорослая мразь, Паркер был уверен, не раз потом надрачивала свой тонюсенький недочлен, потому что перед этим (Крейн готов был завыть) успела положить свою ладонь на её коленку и повести дальше, глубже. Глубже. Или ему это только показалось? Блядь, ненавижу! Убил бы. Убил, да ты не разрешишь. Не оценишь. У девчонки сейчас глаза, как у суккуба. Когда она преображается, её глаза резко темнеют, будто и не было в них ничего яркого и безмятежного. Пока Паркер находится с ней в одной комнате, он играет на нервах. И в особенности на своих. Потому что спит и видит, как эти ноги раздвигаются перед ним и он, наконец, врывается в это тело, насаживает его на себя до самого основания и вырывает из её глотки крик. Своих жертв он частенько трахал уже мёртвыми. И то, если мать не видела. А, может, и видела. Она та еще паскуда, иначе откуда в нём столько всякой мерзости, которую хочется жрать, даже захлёбываясь, потому что нравится? Чёрт с тобой, девочка, ты снова выиграла, потому что у меня никогда не будет другого преимущества. Потому что я хочу тебя чувствовать и хочу слышать, как ты кричишь. Паркер усаживает её на колени и одновременно хочет приложить головой о стену, потому что она снова скулит. Скулит, как побитая собачонка, а сама ёрзает на его твердеющем члене и не может произнести что-то внятное. Блять, блять, да успокойся же ты, нимфоманка грёбаная. Я же ворвусь сейчас, и ебать тебя будет некому. Да? Сука. Сука! — Ты хочешь это тело. Ты хочешь её. — Безымянная темноглазая тварь цепляется за шею и царапает кожу. Когда нужное Паркеру сознание проваливается куда-то во тьму, он на краткий миг позволяет себе стать настоящим. — Ненавижу, когда ты делаешь так, — Крейн резко выдыхает, чувствуя укус на своей шее, который сменяется мимолётным прикосновением раскалённого мокрого языка. Как же ему хочется, чтобы она облизала его пальцы. Как хочется засунуть их в её рот. Он никогда так не делал, и теперь ему хочется. До самой что ни на есть лихорадки в собственных штанах. Он же лопнет сейчас, а ей нравится. Издеваться ей нравится. Не так уж они и различны в своих предпочтениях. — Ненавидишь, потому что это делает не она? — Движения бёдрами становились всё более резкими, девчонка намеренно стимулировала его выпуклость своей мягкой и, о боги, такой горячей промежностью, не позволяя достать набухший орган и просто подрочить. Ртом. Ртом его, девочка. Ну, давай же. Представляет. Представляет ведь. Ещё один укус гладких белых зубов, и Крейн корчится. Его руки неосознанно лезут под её майку, лихорадочно ощупывают тёплую кожу, пока собственная сперма изливается в складки белья. Он только что кончил в свои же штаны, пока эта маленькая дрянь ёрзала у него на коленях и задевала пах. Он кончил без рук, он кончил без дрочки. Он кончил, потому что она сидела у него на коленях с раздвинутыми ногами и тёрлась о его член. Он кончил, потому что она дважды его укусила. Он кончил от едва различимой боли и неосуществимого желания. — Сука ты. Паркер хочет потрогать её промежность, чтобы убедиться, что она тоже мокрая — не получается, девчонка бьёт по руке и отодвигается. А у самой щёки раскраснелись, дыхание сбившееся и сердце колотится, громко. Крейн уверен, что оно отбивает ей рёбра. — Не о том ты думаешь. Я с тобой вообще не думаю. Но молчит, такого он не скажет. — И что дальше? Глаза становятся прежними, она не отвечает. Вернулась. А Паркеру хочется наложить на себя руки. Когда его сперма выплеснулась из члена, он знал, что её горячая влага передалась и девчонке. Ткань штанов была достаточно плотной, но эта психованная не могла не почувствовать мокрую вязкую жидкость своей дыркой. Крейн делался неуправляемым, когда выключалось её сознание. Это как поломка системы, пожирающий изнутри вирус — и всё, ты себе больше не контролируешь. Он хотел её. Грубо, во всех местах, где только придётся. А уж как хотелось запустить свою руку ей в колготки, об этом даже думать спокойно было нельзя. Но сейчас она прежняя, тихая и задумчивая. Сидит рядом с ним, как ни в чём не бывало, будто это не она заставила его кончить всего лишь несколько минут назад. В какой-то степени не она, но тогда почему на душе так дерьмово, почему хочется волком выть и на стену лезть? Как от всего этого избавиться? Может быть, стоит убить её? И когда Крейн в очередной раз задал себе этот вопрос, что-то неприятное и чужеродное отозвалось в его голове острой резкой болью и сдавило в тиски. Н-е с-м-о-ж-е-ш-ь. Она знала.