Белая Ведьма

Цыгане прибыли на Остров, принеся с собой настоящее знойное лето, сменившее привычную пасмурную хлябь этого безымянного сезона между весной и осенью. Мир словно проснулся ото сна, наблюдая за яркими огнями их разноцветных фургонов, слушая громкую речь и звон колокольчиков в волосах. В этот день в полях стало слишком много стрекоз. Они смотрели глазами дьявола за скитаниями вечных кочевников. Когда пришли цыгане, птицы рисовали в небе странные знаки, роняя свои перья в пыль дорог. Кони раздували ноздри, вставая на дыбы. Собаки выли, звеня цепями. Молчали только люди, провожая глазами вновь прибывших на этот проклятый остров. Не многие знали, что Колд-Айленд проснулся снова. Вечерело, и золотистый свет спустился на неубранные поля полузаброшенных ранчо. Цыгане бродили здесь, словно первые люди в раю, удивлённо глядя на распростёртое над головой голубое небо, уже успевшее подёрнуться жёлтой дымкой заката. Их взгляды притягивали стены сизых гор и колышущиеся вековые сосны. Ветер приносил шум волн и запах морской соли. Воздух здесь был вкусным, словно ледяной молочный коктейль после тёплого баночного пива и виски с привкусом песка. Эйден и его названная сестра Лилит брели среди высокой серой травы, глядя в закатное небо. Они были пьяны без вина, цедя по капле уходящий день. Перезвон колокольчиков мог заменять им слова. — Ты думаешь, это и есть «Последний дом», о котором говорил Отец? — спросила она, рискнув прервать это медитативное молчание. — Хотелось бы верить, сестра, — прошептал он. Эйдену вдруг показалось, что он видит её в первый раз. Но это было некое мутное жамевю*, вспыхнувшее в мозгу 25-м кадром. Он смотрел на невысокую тонкую девушку, стоящую на пороге зрелости, но ещё не решающуюся перешагнуть эту заветную черту. Девушку с волосами цвета спелых колосьев, струящимися по её обнажённым плечам, покрытым неровным медным загаром. Это не был загар пляжной модницы и не рабочий загар фермерской дочки, это были солнечные отметины бывалой путешественницы, бегущей за солнцем. Её зелёные глаза цвета бутылочного донышка словно гипнотизировали его из-за завесы пушистых ресниц. Она по-детски смеялась, морща вздёрнутый аккуратный носик. И веснушки, словно полевые цветы поутру, расцветали на её щеках. Лилит не шла, а словно порхала посреди высокой травы в своём открытом бело-голубом платье, купленном на гаражной распродаже где-то в Техасе или Нью-Мехико. Даже в этом простом наряде, с растрёпанными волосами, без единого росчерка косметики она выглядела словно дива, сошедшая с открыток. Глядя на неё Эйден невольно вспоминал, воспетую «Ramones» Шину — королеву джунглей**. Они были совсем не похожи внешне, как и прочие их «братья и сестры». Из всех кочевников Эйди был одним из немногих, кого можно было бы принять за настоящего gipsy***. В его смугловатом лице читалось что-то индийское или иранское, лишь светлые серо-голубые глаза говорили о наличии иных кровей. Тёмные круги вокруг глаз делали его лицо немного трагичным, как у канонического пьеро. С каштановыми кудрями до плеч он немного походил на щенка спаниеля. Вся его по-подростковому угловатая фигура, казалось нескладной, но этот недостаток обещало исправить время. Он носил множество украшений, украденых из магазина безделушек, подаренных случайными подружками на фестивалях на вечную память. Имена их дарительниц стерлись, а кольца, браслеты и подвески обрели законное место в ходячем музее юного цыгана. Всё это многообразие звенело при ходьбе подобно колокольчикам, предупреждая о его появлении за несколько ярдов. На его яркой жилетке, надетой на голое тело, сияли всеми сокровищами мира бисерные вышивки от дорогих сестёр и пёстрые цветы из ниток мулине. Слова «Последний Дом» эхом отдавались в ушах. *** Эйден и Лилит не знали, что за ним наблюдают сразу несколько глаз — чёрные зрачки птицы, алые глаза нелюдя и взгляд человека, смотрящего в прицел бинокля. «Снова здесь чужаки», — не сговариваясь, решили все трое. Остров ещё никогда не посещало так много гостей сразу. Раньше чужаки приходили поодиночке, незаметно ассимилируясь среди местного населения, в трущобах Колд-Айлэнда, унылой серости трейлерного парка или становились винтиком в криминальной ячейке. А те, кому не удавалось влиться в общество, находили свой приют на дне залива, погибали в пьяных драках, от шальной пули или навсегда терялись в лесу. *** Когда начало темнеть, цыгане поставили фургоны кольцом вокруг костра, как некогда делали первопроходцы — покорители Фронтира. Они шли по Орегонской Тропе на Запад, а странники же двигались на Север по Тропе Духа к своему Последнему Дому, гонимые всеми ветрами и проклятьями. Отец начал читать свои вечерние проповеди, разливая по чаркам отвар из трав, только он и некоторые из «старших детей» знали этот рецепт. Невысокий плотно сложенный мужчина единственный из всех был одет скромно и однотонно, словно офисный клерк сменивший галстук на боло, а лаковые туфли на удобные сандалии. Его на удивление холёные руки, не знавшие тяжкого труда покрывали выцветшие узоры кустарных татуировок. Длинные чёрные волосы, собранные тесёмкой на лбу, словно срастались с густой бородой, в которой уже начинали виднеться седые ручейки. Он был значительно старше всех собравшихся вокруг. Ему можно было дать от 35 до 50-ти. Для тех, кто мечтал умереть молодыми, это была древняя старость. Если ему и удалось научиться чему-то за всю жизнь, так это пронзительному взгляду. Даже древние истуканы с острова Пасхи или индейские тотемы не могли передать эту глубину веков. Когда кто-то из учеников задавал неудобный или откровенно дурацкий вопрос о сущности бытия, он просто смотрел на него словно говоря: «Подумай сам» или «Ну не дурак ли ты?». Его названным детям было слегка за двадцать, прекрасное время, когда жизнь кажется тебе вечным путешествием, где смерть не успела поставить свои кордоны, патрули и пустить по следу гончих. Цыгане пили отвар, обжигающий губы. Это снадобье было способно выжечь душу дотла и воздвигнуть на пепелище новый храм. Стереть позолоту, нанесённую родителями и обществом. Сделать разум пустым и кристально-ясным, открытым для новых истин. Слушая речи Отца о вечной войне и Последнем Доме, они видели миражи грядущего счастья, как некогда хашишиюны внимали заветам Старца Горы, приоткрывая двери в рай. Тот, кто видел рай хоть одним глазком, всегда будет готов вернуться туда вновь, даже если придётся отбросить своё бренное тело. Чернокожий парень с дредами и девушка с короткой стрижкой взяли гитары. К ним подошла девушка с флейтой и парень с там-тамом. Теперь уже толпа внимала бродячим музыкантам, как некогда внимала своему духовному наставнику. Они затянули тягучую многоголосую песню, похожую на плач чаек. Лилит взяла тамбурин и подскочила к ним. Она не стремилась попасть в их ритм, она задавала свой, так из унылой погребальной песни начал вырисовываться заводной мотив. Они пели фолк-песни, повествующие о любви, дороге и смерти. Это вечные сюжеты, преследующие человечество с самого становления, но цыгане верили, что сложили эти слова сами. Стройный хор голосов запел, как молитву: «Я родился трубочистом, Стал от золы нечистым. Спускаясь в дымоходы, Я щёткой драю своды. Вися на верёвке над бездной, Стараюсь быть полезным. Я вижу лишь чёрные стены И небо по воскресеньям… Мечтаю быть цыганом, Живущем в балагане, Танцующим с медведем, Ведь завтра он уедет…»**** Эйден почувствовал, что выпадает из всеобщего веселья, такое бывало с ним частенько. Он смотрел вдаль, где на фоне чёрного леса виднелись очертания ранчо. Они манили его предвкушением наживы. Он ощущал себя хищником, способным подняться над бренным миром падальщиков. Воровство — его любимое искусство. Он уже не помнил, когда вышел на своё первое дело, и как ржавое железо замков впервые пропело ему свою приветственную песнь. Он с детства привык воровать, как и все они. Встречные обыватели звали их цыганами за страсть к путешествиям и жизни по собственным правилам, идущим в разрез с федеральными законами, они же именовали себя небесными кочевниками. Воровство — это не банальное ремесло вроде резьбы по дереву или шитья рубашек. Это самая древняя профессия, здесь Эйди мог бы поспорить с проститутками и политиками. Как только первая лысая обезьяна присвоила себе блестящий камень, сначала появилась другая, жаждущая его украсть, а уж потом предлагающая обменять на секс или просящая себе кусок во благо общего дела. Большинство людей привыкли копить деньги, нещадно потребляя дары природы, отрыгивая её излишки. Кажется, общество слишком много на себя взяло. Кто-то рождается с золотой ложкой во рту, а большинству не достаётся даже ржавого железа. Это маленькая несправедливость, которую предстояло исправить. Эйден отделился от круга своих собратьев под молчаливое одобрение Отца. Они полагали, что помыслы детей не являются секретом для него, как и прочие тайны вселенной. Он шёл неслышно, сливаясь с вечерним туманом, лишь высокая трава колыхалась в такт его шагам. Сердце замирало, пропуская удары. По венам заколдованным вином разливался адреналин. Эйден предвкушал особенный вечер. Он очутился на пороге дома, переводя сбившееся дыхание. С первого взгляда могло показаться, что этот деревянный особняк пустует, но свежая табличка над дверью и новый замок говорили об обратном. Из обшитой бисером сумки Эйден извлёк нечто, на первый взгляд похожее на высохшую корягу, отполированную морскими волнами. Если присмотреться, то можно было невольно вскрикнуть от ужаса — это была высушенная до черноты человеческая рука. Эта занятная вещица известна многим оккультистам, как «Рука Славы». Этот артефакт подарила одна из «сестёр», которая в своей далёкой прошлой жизни была студенткой медицинского колледжа. Когда-то эта рука служила учебным пособием в кабинете анатомии, но отчисленная медичка решила урвать сувенир на память. Каноничный ритуал требовал отсечь левую руку, казнённого вора. Вряд ли тип, которого родные забыли забрать из морга, мог быть хорошим человеком и примерным гражданином. Конечность требовалось выдержать в соли до полной мумификации всех мягких тканей, минералы должны вытянуть из неё всю влагу. По структуре рука должна стать похожей на забытую в дальнем углу морозилки вяленую оленину. Затем к каждому пальцу прикрепляется восковая свеча, желательно сделанная из жира того же преступника. Пока горят пять свечей, все обитатели дома будут погружены в глубокий сумрачный сон. Это простейшая сельская магия, родом из средневековья, так любимая цыганами и проходимцами всех мастей. — Почему ты выбрал этот дом? — спрашивал настырный внутренний голос. — Интуиция меня не подводит. Даже в неказистых с виду халупах ему доводилось срывать свой «джек пот»; старики прячут под матрасом гробовые деньги; нищая с виду семейка просто копит на переезд в элитный район в банке из-под краски в гараже; уличная девка копит на колледж, храня мятые купюры в старом носке. Интуиция — главное оружие вора. Здесь главное не брезговать ничем. Эйден поднёс к лицу свои несвятые мощи, пахнущие затхлой сыростью, которую не способен был перебить медовый аромат пчелиного воска. Он слегка поморщился, ощущая на губах привкус соли. Вор дёрнул за ручку и дверь отворилась, словно приглашая войти в пахнущий травами и благовониями мрак дома. Это специи, кофе и ладан. Слишком странное сочетание для деревенского дома, обычно они пахнут средствами от грызунов, свежей брагой, скисшим сеном и несмываемым запахом навоза. Рука Славы уверенно пылала и отбрасывала свет на скупую устаревшую обстановку гостиной. Свет уверенным пунктиром вёл в подвал. Обычно, люди хранят ценности в комодах или сейфах на верхних этажах дома. Немногие предпочитают тайники в подвале, где самому легко заблудиться посреди истлевшей рухляди прошлых поколений. Осторожно, держа Руку впереди, Эйден спускался по каменным ступеням. Атмосфера подвала опускалась на него словно крышка гроба. Это было дурным знаком… Бросить всё и пуститься бежать! — кричало нутро… но слишком поздно. Когда ноги вора коснулась пола, над его головой предательски захлопнулся люк. Похоже, именно с таким звуком срывается вниз лезвие гильотины или закрывается крышка гроба. Свечи на пальцах мёртвой руки вспыхнули ослепительно-желтым светом и погасли, оставив Эйдена наедине с первобытным ужасом… *** — Хозяин, проснись, — Раст услышал сквозь сон вкрадчивый шёпот. — В доме чужак! Как же непросто вырывать своё тело из лап сонного паралича. Эти отвратительные липкие сны наяву посещали его почти каждую ночь. Так же мучительно каждое пробуждение возвращалась память, которая пока что казалось чужой. Возникло ощущение, словно во время сна кто-то другой берёт твоё тело напрокат и обращается с ним не очень бережно. Память сказала, что раньше его звали Раст, теперь же сам дьявол не знает, как его называть. Он колдун с Ранчо Пропащих, сумевший приручить чёрта. Когда чёрт не занят, он считает песок на дне моря, потому что без работы чёрт способен натворить делов. Звучит как бред? — Хозяин! — истошно вопил Козерог, толкая хозяина в бок. — Чужак хотел украсить ваше золото! — Кто это? Что ты с ним сделал? — спросил Раст, рывком поднимаясь на матрасе. По правде говоря, он всегда боялся, что золото может скрысить кто-то из «своих»: Рух или даже Эстер, тут никому нельзя доверять. — Я запер его в подвале и жду дальнейших указаний, — чёрт мельтешил, в полумраке чердака, не скрывая своё истинное обличье. Копытца отстукивали по полу глухую чечётку, а хвост жил свой жизнью, мечась, как лента проворной гимнастки. Свеженаточенные рога сияли в полумраке, желая, чтобы на них нанизали чью-то грешную плоть или хотя бы шутки ради метнули пончик с повидлом. — Я хочу взглянуть на того, кто осмелился сунуться сюда, — сказал Раст, натягивая на ходу джинсы. «Пора начинать спать в одежде. Минус домашний уют, зато плюс к мобильности… так шкала паранойи вырастет вдвойне, — подумалось вдруг ему. — Пора Руху вводить такие параметры в свою настолку!» Колдун и его слуга спускались по лестнице, стук чёртовых копыт гремел по старым половицам, заглушая осторожную поступь домашних тапочек. Козерог первым спрыгнул в подвал — послышались крики и короткая возня. Кто-то, скорее всего, ночной гость, успел выкрикнуть несколько ругательств, затем всё стихло, и воцарилась звенящая тишина. Раст включил свет и неспеша спустился вниз по шатким ступенькам. Спертый воздух подземелья, пыли и старых вещей привычно ударил в нос. Тот, кого он увидел внутри, совсем не походил на матёрого рецидивиста. Длинноволосый парень в цветастой одежде, вряд ли намного старше самого Раста, смотрел на него снизу вверх, взглядом загнанного зверя. Его рубашка была порвана на груди, обнажая свежий кровоподтёк. Его лицо сияло рассечением брови и разбитой губой. Интересно, что успел сделать с ним Козерог? Расту стало даже немного жалко этого проходимца, он ещё хорошо помнил свои «ранения» в драках, но следовало быстро перестроиться и сыграть свою роль отъявленного колдуна. — Ты пришёл сюда за моим золотом? — спросил Раст без всякого нажима. Сложно было испытывать агрессию по отношению к тому, кто находится в заведомо проигрышной позиции. Незнакомец едва заметно кивнул. — Знаешь, в древности ворам отрубали руку. Какая из них у тебя самая любимая? — продолжал Раст с почти дружеской улыбкой. — Я отрублю именно её, чтобы было неповадно. Чёрт скакал по тесному помещению, освещённого лишь одной тусклой желтой лампочкой. Ему нетерпелось пустить в ход всё своё человеколюбие. — Мне принести, топор, хозяин? — заискивающе спросил он, скаля мелкие частые зубы. — Не сейчас, — коротко ответил он, переводя взгляд на ночного гостя. — Ты никогда не думал о том, что воровать плохо? Ответа не последовало. Это был какой-то риторический вопрос, который задают нашкодившим детям или преступникам-первоходам, ещё имеющим шанс исправиться. Все знают, что воровать плохо — это было высечено ещё среди тех самых 9 заповедей, но современная мораль способна добавить «но» к любому из этих табу. — Другое дело, если ты воруешь у государства, — продолжил Раст. — Лживого института, который отлично кормится с наших налогов (которые, я уверен, ни ты, ни я не платим). Воровать у капиталистов — святая обязанность! Они не станут беднее от того, если ты умыкнёшь у них миллион-другой зелёных бумажек с мертвыми президентами и всевидящим оком. Другое же дело, воровать у людей их честно, или нет, заработанные средства. Правда, некоторые течения анархизма отрицают частную собственность как таковую… — здесь Раст понял, что заболтался и даже Козерог скептически поглядывает в его сторону. Колдун тяжёло вздохнул, понимая, что при этом дефиците новых лиц и нормального общения он готов прочитать лекцию о различных лево-радикальных течений хоть первому встречному, даже обыкновенному лоховатому домушнику. У незнакомца прорезался голос: — Может быть, ты неправильно меня понял. Я попал сюда случайно. Я думал, что этот дом заброшен, я искал место для ночлега. — Ты не умеешь врать, — коротко парировал Раст, пнув, лежащую на полу руку мертвеца. Придумать более явную улику было бы трудно. — Думаешь, никто не знает, что ваш табор стоит в поле неподалёку. С крыши отличный обзор на ваши делишки. Не успели приехать, а уже скрутили колёса в трейлерном парке, все опять подумают на меня. Эйди нервно икнул, он не слышал про проделки его «братьев», но это было вполне в их духе. — Ты не так меня понял, чувак, — голос вора дрожал, как спущенная струна. Раст демонстративно отвернулся, но краем глаза заметил, что незнакомец в панике шарит руками по полу. Он уловил резкое движение: вор устремился в его сторону, сжимая что-то в руках. Ещё секунда и резкий прыжок Козерога пресёк его робкую атаку. Завладев заточкой чёрт, уселся на неудачливом взломщике верхом. В воздухе повисла тишина, нарушаемая тяжёлым дыханием незнакомца, переходящим в всхлипывание. — Что мне с ним делать? — воплощал Козерог. Вор дёрнулся, и заточка вонзилась в тыльную сторону его левой ладони, пригвоздив её к грязному полу. — Оставь его, — холодно ответил Раст. — Он любит золото, пускай же остаётся с ним навсегда. Свяжи его покрепче и закрой дверь подвала. Затем посмотрел на рыдающего вора и добавил: — Спокойной ночи… а она, поверь, будет долгой. *Жамевю — явление обратное дежавю) ** Речь идёт о песне «Sheena Is a Punk Rocker», посвящённой героине фильма «Шина — королева джунглей» с Таней Робертс в главной роли) ***Gipsy (англ. — «цыган») **** Вольный перевод песни «Dancing Bear» американской фолк-группы «The Mamas & The Papas»