***
Раст осматривал бар, попивая кисловатое пиво; интерьер в псевдо-охотничьем стиле навевал на него тоску. Несмотря на вечер пятницы, здесь было только несколько пенсионеров. Непонятно, как это заведение до сих пор держится на плаву? Смену у Эстер принял тощий бледный тип с длинными паучьими пальцами. Его дёрганые жесты, бегающие глаза и постоянно двигающаяся челюсть, навели Раста на мысль о злоупотреблении стимуляторами. Наверняка, он работает в ночь и любит приворовывать из кассы. Минут через десять из подсобки вышла Эстер, она переоделась из грязно-розовой униформы в хлопковое красное платье в мелкий белый цветочек с юбкой, едва прикрывающей её угловатые худые бёдра. Венчали этот образ большие армейские ботинки. Ей было лень завязывать шнурки полностью, поэтому они свободно болтались в голенище. Образы Эстер колебались от стриптизёрской вульгарности, до деревенской простоты. Очевидно, после серой формы католического приюта её душе хотелось экспериментов со стилем, правда, не все они оказывались удачными. — Пойдём, найдём место повеселее, — сказал Раст, приобнимая её за плечи. Они вышли на улицу. Возле бара, на узкой улочке, посреди двухэтажных деревянных домов стоял тот самый чёрный кадиллак, что раньше принадлежал тому, чьё имя нельзя произносить всуе, иначе потом снова поднимется неловкое молчание. Сев в машину, они направились к центру города. Из магнитолы доносилось унылое кантри. Пластиковая фигурка в виде скелета нелепо покачивалась в такт музыки. Эстер заметила, что раньше её здесь не было. — А у тебя есть права? — спросила она внезапно. — Дай посмотреть фотку. Я слышала у всех очень дурацкие рожи на документах. — Есть, господин полицейский! — ответил Раст, протягивая ей заламинированную карточку из кармана. На неё смотрело какое-то незнакомое и слишком живое лицо человека, которого когда-то звали Марк Гершон Загорски. У него был такой дерзкий взгляд бунтующего подростка, а сейчас он смотрел на окружающий мир глазами зверя. А ведь прошло не так много лет. — Твоё второе имя — «Гершон»? — усмехнулась Эстер. Раст тяжело вздохнул, он не сильно жаловал своё полное имя. — Это еврейское имя. Означает «изгнанник», это в честь прадеда. Его звали Гершон Шимонович Загорски. Он был евреем из Российской Империи. Тогда людям не того происхождения запрещалось жить в больших городах и вести бизнес, поэтому он занимался криминалом. Контрабандой и мошенничеством. Попал на каторгу в Сибирь, сбежал оттуда в свой родной город у тёплого моря (Этот город называется «Одесса», побратим одноименного города в Техасе). Там по он по привычке грабанул ювелирную лавку, воспользовавшись хаосом и казачьим погромом. Затем вытащил из кармана какого-то буржуя паспорт и билет на последний пароход в Стамбул. — Интересная история, а что было дальше? — спросила Эстер с неподдельным интересом. — Приплыл в Америку из Европы. На краденые деньги купил ферму в Нью-Мексико, женился на хорошей еврейской девушке, наплодил детей, потерял интерес к жизни и умер. На этом судьба решила, что роду Загорски достаточно приключений на сто лет вперёд. Все остальные члены моей семьи отличались только ужасной заурядностью; врачи, адвокаты, менеджеры… Ни одного авантюриста. Эстер тяжело вздохнула: — Жаль, что у меня нет даже скучных семейных историй, я вообще ничего не знаю о своей семье. — Иногда неведенье — это лучшее из возможных благ. Эстер продолжила вертеть в руках права Раста, словно ища ниточку новой темы для разговора. — Ты родился 25-го июля? — спросила она. «Ах, всё ясно, «Лев» по гороскопу. Как я сразу не догадалась?» — мысленно вздохнула она. — Выходит, что так, — ответил он, словно сам уже успел забыть некоторые факты из прошлой жизни. — А какое сегодня число? — спросила она сама у себя. — Точно, сегодня же 25-е, видела в газете. Значит у тебя сегодня День Рожденья? — Ага, — равнодушно ответил Раст, глядя на дорогу. — Почему ты не сказал раньше, я бы купила тебе подарок? Раст едва слышно усмехнулся: — Какой смысл отмечать Дни Рожденья? Типа на год ближе к могиле? Так можно отмечать каждый грёбаный день. Эстер уставилась в окно. «Интересно, почему в Колд-Айлэнде так мало людей на улицах? А те, что есть похожи на скрюченные тени?» Она хотела спросить об этом, но вместо этого выдала будничное: — А что ты собираешься делать сегодня вечером? — Просто собираюсь выпить и сесть за руль, — сказал он, не отрываясь от дороги. Они остановились возле бара, расположенного в самом центре города. Если же конечно одну единственную улицу можно было считать центральной. Некогда пафосные фасады домов ныне покрылись трещинами и поросли плющом. В этом была какая-то своеобразная застывшая красота, особенно когда лучи заходящего солнца красили всё вокруг в нежный золотистый цвет. Дверь бара с названием «Марди-Гра» была приоткрыта, и ветер играл со шторами-камышами и китайскими колокольчиками, чередуя тихий шелест с перезвоном. — Что такое Марди-Гра? — спросила Эстер, читая позолоченную надпись на вывеске. — Это такой карнавал в Новом Орлеане, — сказал Раст, раздвигая разноцветные шторы, словно лианы в джунглях. Они прошли внутрь, в полутёмное помещение, освещённое лишь красноватыми лампами и неоновой рекламой пива. — Я забыл, что ты нигде не была, — продолжил он, ища взглядом наиболее уютный столик. — Марди-Гра — это грандиозный карнавал в Новом Орлеане, «Жирный вторник», его отмечают за неделю до Великого поста. Сложно 40 дней думать о боге и терпеть лишения, и чтобы лучше пережить это тяжкое время, люди предаются веселью; чревоугодию, пьянству и разврату, чтобы потом до самой Пасхи замаливать грехи. Они сели у окна с видом на заходящее солнце. В колонках играл луизианский джаз. Эстер уставилась на множество символов, которыми была испещрена старая столешница, тут были, как и совсем новые, так и старые следы. Они выглядели как царапины, которые успели зарубцеваться за годы. — Джаз навевает на меня тоску, — сказала Эстер. Раст лишь усмехнулся. — Ты знаешь, что в Новом Орлеане в начале века был маньяк, который орудовал топором. Он зарубил насмерть 6 человек. Его так никто и не смог поймать. Он написал письмо в газету, что этой ночью он выйдет на охоту, но не тронет тех, кто будет слушать джаз. И что ты думаешь? — Он всё равно убил? — спросила Эстер. — Нет, весь город в эту ночь наполнился джазом; люди играли, пели и танцевали до упаду. Казалось бы, легко воспользоваться пьяной беспомощностью города, но Дровосек исчез и больше никогда не появлялся. К ним подошла немолодая чернокожая официантка, так похожая на гаитянскую жрицу Вуду. Её кожа была как уголь, что сильно отличало её от других афроамериканцев** оттенка кофе с молоком. Невысокая, но плотного телосложения, она шелестела многочисленными разноцветными юбками, её обширный бюст украшали монисто и глиняные амулеты, а голову венчал яркий платок, завязанный узлом вперёд. Раст заказал виски с колой и стейк прожарки «medium rare». В такой мирный день так хочется немного крови. Эстер же выбрала красное чилийское вино и фруктовый десерт с взбитыми сливками. Ожидая заказ, они молча смотрели, как солнце садится за крыши домов. Наконец официантка принесла напитки, разрушая это неловкое, словно на первом свидании, молчание. — С днём рожденья! — сказала Эстер, поднимая бокал, в котором отражались красные всполохи гирлянд. — Спасибо, — отрешённо ответил Раст, салютуя ей стаканом с виски, в котором весело зазвенели льдинки. — Жаль, я не успела купить тебе подарок заранее, — сказала она с лёгким сожалением. — Если ты хочешь подарить мне мировое господство, то можешь отложить это до завтра, я подожду! У дара есть отвратительное свойство — ты уже никогда не сможешь стать прежним. Ты не сможешь расслабиться и забыться после бокала виски, как в былые времена. Ты всегда будешь начеку, вечно слышать и видеть этот проклятый тонкий мир. Каждый день созерцать пляску чёрных теней, видеть сущностей, присосавшихся к людям, воплощения пороков, грехов и материализацию чужих желаний. Возможно, именно поэтому все маги со временем превращаются в отшельников, слишком сложно смотреть на людей сквозь призму дара. Это напоминает множество телевизоров, включенных на полную громкость, транслирующих все каналы сразу. — Чего ты затих? — спросила, вдруг Эстер. Он не сразу ответил, отвлекаясь от своих мыслей. — Да ничего. Просто вдруг задумался. — О чём? — спросила она всё более бесцеремонно, словно вино уже успело дать ей в голову. — Сложно сказать. Принесли блюда. Раст принялся орудовать ножом в своём кровавом стейке, радуясь тому, что можно на какое-то время отвязаться от ненужных расспросов. Эстер молчала где-то минуту, смакуя сочный кусок клубники, мягкую дольку банана, слизывая глазурь с ложки. «Интересно, отложится ли это на талии или уйдёт в грудь?». Она всё ещё продолжала комплексовать из-за своей плосковатой фигуры. «Может быть, записаться на шейпинг? Поможет ли это вообще?» Она взглянула на Раста, ей вдруг показалось, что он читает её глупые «бабские» мысли. Захотелось резко сменить тему. — А что ты будешь делать с тем парнем в подвале? — наконец спросила она нарочито будничным тоном, словно интересуясь планами на ближайший weekend***. — Всё, что захочу, — ответил он с усмешкой.***
*** Рука предательски ныла, как и всё затёкшее тело, перевязанное грубой верёвкой. Путы давали ему пошевелиться, но лишь на миг, чтобы ещё плотнее обвить многострадальные члены. Эйден молил хотя бы о луче света, чтобы взглянуть на свою рану. Обычные царапины заживали на нём как на собаке. А здесь же, в грязи и сырости подвала, рана могла начать нарывать. Голод, жажда, темнота и холод — это всё, что окружало его уже сутки. Здесь очень легко и сойти с ума; из темноты ему мерещились различные уродливые лица с большими глазами и ощетинившимся мордами, все они были так похожи на этого мерзкого чёрта — слугу этого психопата. Эйди проклинал это ужасное стечение обстоятельств, злосчастную судьбу, которая позволила ему так нелепо попасться. А что может быть проще, чем ограбить дом, пока хозяева спят? Впервые его хвалёная удача вильнула золотистым хвостом и скрылась в зловонном мраке подземелья. Она была с ним все двадцать два года его жизни, выносила на своих крыльях из злосчастных передряг, а теперь же бросила его ниц, в грязь и смрад, под ноги каким-то ублюдкам. Злость. Только злость и ноющее тело — всё, что осталось от него от прежней картины мира. А где-то там, наверху, светило солнце и его браться и сёстры бродили в подлунном мире. Казалось, что даже здесь он может слышать их смех, только вот наверху никто не услышит его страданий. В радости у тебя всегда много попутчиков, но вот кто пойдёт за тобой во тьму, спустится в Ад словно Орфей за Эвридикой? Из этого могла бы получиться песня полная отчаянья, но суждено ли ему взять когда-то ещё в руки двенадцатиструнную гитару и пропеть пару строчек о тоске и вечных скитаниях души? * В США время измеряется в 12-часовом формате. 5.55 PM — это 17.55 в 24-часовм. P.M. — это post meridiem («после полудня» — латынь). ** Пусть действие происходит в 80-х годах, когда слово на букву «Н» было цензурным и печатным, я, пожалуй, воздержусь, от его использования. *** Weekend — «выходной» — англ.