Reprise

Я зажгу новую свечу, вытру слезы с щек, Ничто не защитит меня так, Как теплые объятия матери.

      Слова колыбельной оставляли горечь на языке. Они тонули в шуме дождя, влажном шелесте кладбищенской травы, забиваемой тяжелыми каплями. Ни одной живой души поблизости не наблюдалось, но Освальду Кобблпоту было бы плевать в любом случае.       В минуты особой тоски и потерянности он приходил на это кладбище и стоял у могилы Гертруды Капельпут. Иногда говорил, иногда размышлял, иногда перечитывал слова на надгробии снова и снова, чувствуя пустоту и в сердце, и в голове. Он возвращался к одному и тому же вопросу: «что бы сказала мама?». Обо всем хаосе и несчастьях, происходящих в жизни и душе сына. Осудила бы, отвернулась или поддержала? Ответа на этот вопрос не существовало, и Освальд, хоть и считал, что давно оправился от ее потери, воспроизводил в голове один сценарий. Момент, в котором ему хватило смелости признаться маме в своих преступлениях, момент, когда он смог спасти ее жизнь. К этим давним сожалениям прибавилось новое жгучее, будто бы разъедающее кислотой, чувство.       Десять невозможно долгих лет, проведенных в тюрьме Блекгейт. Чертов Джеймс Гордон, чертов Готэм, в названии которого уже было зашифровано проклятие. Освальд полагал себя защитником города, а стал его узником. Это было десятилетие упущенных возможностей. Несложным движением руки судебный аппарат сокрушил все амбиции и статус Короля Готэма. Кобблпоту не удалось отомстить комиссару полиции, новая угроза в развевающемся черном плаще не сулила ничего хорошего, и только Эдвард Нигма, к нескончаемому удивлению, был чрезвычайно рад его видеть. Освальд понятия не имел, что такого за это время могло произойти в Аркхеме, чтобы великий и ужасающий Загадочник не схватился при виде него за пистолет и не выпалил очередное обвинение.       Кобблпот не раз в своей жизни переживал падение, трон переходил снова к нему в руки, но в настоящие дни, после долгих лет заточения, радужных перспектив и возможностей ему не открывалось. В сознании готэмчан он был некоей мифической фигурой криминального мира города. Запомнился броской кличкой, любовью к драматическим образам, зрелищными приступами ярости и возможно исключительным самодурством в то время, когда город пребывал в оцеплении военных. Но и хороших поступков в таком роде, как убийство Тео Галавана и непродолжительная мэрская карьера, было достаточно. По крайней мере, так привык считать Освальд.       Отбывая свой срок, бывший гангстер придумывал великое множество планов по отвоевыванию трона. Когда фантазия и запал его истощились, ход мысли развернулся к прошлому, и Освальд перешел к анализу своих ошибок и фантазированию того, как этих ошибок можно было избежать. Затем и эти мысли перестали быть занимательными. Такой долгий срок заключения вдали от кипучей жизни города стал мучением для пытливого ума.       Освальд перемнулся с ноги на ногу и слегка прокрутил зонт над головой. Сорвавшиеся с зонта капли рассыпались вокруг, а дождь и не думал прекращаться. Чувствуя нарастающий дискомфорт, мужчина решил произнести последние слова и отправиться домой:

Темен путь впереди, так темен, Что не видно ничего, Но мне нечего бояться, Когда моя мама приглядывает за мной.

      Стук капель звонкий, как по стеклу. Совершенно точно по стеклу — дождь барабанил по окну его комнаты этим серым сентябрьским утром. Освальд, не открывая глаз, поморщился, перевернулся набок. Он не помнил, что ему снилось, но на душе у него было какое-то тяжелое, тягостное чувство. Дурной незапоминающийся сон, оставивший почему-то в его голове одну мелодию колыбельной, что пела мама в детстве. Он приоткрыл глаза. Комната выглядела как и всегда: высокий, теряющийся в тени потолок, трещина в стене, заканчивающаяся прямо в уголке дверного проема, приоткрытый шкаф, полный замысловатых вещей, длинное зеркало, ухваченное на блошином рынке, и множество разных старых мелочей. Освальд приподнялся на локтях, сел, помассировал пальцами виски и нахмурился. Он был дома, но чувствовал себя так, будто совсем не должен был здесь находиться. Ему следовало быть на работе? Нет, Фиш вовсе не нужно было поднимать его так рано. Освальд откинул тяжелое одеяло и подошел к зеркалу, неприязненно ступая босиком по холодному полу. И тогда осознание словно окатило его ведром ледяной воды.       Он находился в маминой квартире, такой, какой она была ровно пятнадцать лет назад. Что-то похожее происходило в клинике Аркхем, когда Хьюго Стрэндж экспериментировал над ним, заставляя видеть кошмары, связанные со смертью матери снова и снова. Если это был сон, то Освальд не мог проснуться, если галлюцинация — то поразительно достоверная. Зеркало явило ему несколько вещей: стройная фигура вернулась к нему, оба глаза были целы и невредимы, и самое поразительное — нога была в таком же порядке. Он задрал штанину пижамы и еще раз удостоверился. Происходящему не было объяснения кроме того, как каким-то неведомым образом ему удалось вернуться в собственное прошлое.       Освальд выскользнул из своей комнаты. Если это действительно так, то все должно быть ровно в таком положении вещей как было. А это значит, что мама должна быть рядом. Он подходил к кухне, и до ушей его донеслись приглушенные помехами звуки радио. Его охватило жуткое чувство, и он остановился, не в силах дойти до дверного проема. В лице возник жар, который быстро распространился на шею и тело, а затем все тело сковал холод.       Из-за косяка выглянула голова. Пожилая женщина, обладательница прелестных светлых кудряшек и самых красивых голубых глаз посмотрела на него приветливо.       «Освальд, дорогой, ты рано проснулся, — увидев мертвенную бледность на лице сына, она продолжила с беспокойством, — что-то произошло?»       Освальд мотнул головой, болезненный комок в горле не давал ему произнести ни слова, слезы вдруг полились из глаз непрекращающимся потоком так, что ничего уже нельзя было перед собой разобрать. Гертруда тут же кинулась к нему, заключила в объятия и стала вытирать мокрые щеки, пытаясь успокоить сына, но это возымело обратный эффект, и коридор наполнился громкими всхлипами. Она начала приговаривать нежные слова, малоосмысленную смесь венгерского и английского. Опасаясь того, что своими эмоциями он доведет и маму до нервного срыва, Освальд сделал два глубоких вздоха и попробовал объясниться.       — Я просто увидел плохой сон, мама.       — Плохой сон? — медленно повторила Гертруда.       — Да, просто ужасающий, — он покачал головой и попробовал улыбнуться, но улыбка вышла совершенно безумная и дрожащая, что, должно быть, пугало еще пуще слез, — я сейчас уже буду в порядке.       — Ох, милый, — с нежностью произнесла она, беспокойно то поглаживая его плечи, то поправляя воротник, то отводя волосы от лица.       Освальд снова ополоснул лицо холодной водой и выпрямился. Из зеркала на него глядел молодой юноша, весь покрытый красными пятнами, с красными опухшими глазами и совершенно потерянным взглядом. Ему всегда говорили, что он выглядит моложе своих лет, но сейчас, в сравнении с той версией себя, что отсидела весь срок в Блекгейте, он выглядел старшеклассником. Он потер щеки, осмотрел волосы. Скучная, ничем не примечательная стрижка, которую он бы не стал носить и которую с трудом сможет уложить, россыпь веснушек, синяки под глазами.       Он сидел за обеденным столом, чувствуя сюрреализм всей ситуации. Мама хлопотала вокруг него, подавая завтрак и рассказывая свои истории, чтобы успокоить после неожиданного срыва. Его взгляд упал на газету, лежащую рядом.       — Свежая газета?       — Да, я еще даже не смотрела ее, — ответила Капельпут, — что пишут?       — Томас и Марта Уэйн были убиты вчера вечером, — медленно прочитал заголовок Освальд, поднял взор на нее, увидел, что фамилия для нее ничего не значит, и пояснил, — родители Брюса Уэйна. Самые богатые люди Готэма.       — Ох, несчастный, сколько же ему лет?       — Брюсу Уэйну бы… одиннадцать лет, — ответил он, отложил газету и потер зудящие глаза.       Так значит он вернулся ровно в тот день, когда жизнь всего города перевернулась, и когда он начал свое тяжелое восхождение к трону Короля Готэма. Это было ясно, если начинать свой путь снова, то именно с этого момента. Он не знал, отчего все происходило так, но решил принять это как нечто само собой разумеющееся.       — Ты сегодня опять… работаешь у той женщины? — с еле скрываемым напряжением спросила Гертруда, наливая кипяток в заварник.       — Да, — просто ответил Кобблпот, — думаю, у меня впереди много работы.       Освальд глядел на маму и помимо бесконечной щемящей любви чувствовал тревогу. В голове возникла идея: бросить свои планы, бросить преступность, пускай Готэм летит в тартарары, лишь бы мама была цела. Он мог сделать это, мог уйти от Фиш Муни. Конечно, она была бы не в восторге, возможно приказала бы своим вышибалам выбить из него все дерьмо перед тем, как выбросить за двери клуба, но это пустяк, который бы он смог пережить ради того, чтобы обрести свободу. Каким бы Готэм стал без него? Фиш Муни бы удалось стать Королевой Готэма. Возможно Сал Марони мог бы претендовать на трон. Город оказался бы охвачен мелкими распрями и недовольными бандитами, однако еще без психов в странных костюмах. Так продолжалось бы, пока Тео Галаван не прибыл в город и не стал мэром, ввергнув Готэм в пучину хаоса… Освальд и сам не заметил, как напряглись желваки на лице. Он станет Королем Готэма, но не допустит своих прошлых ошибок.       Костюм не сидел. Освальд уже наметанным глазом видел все огрехи кроя. Конечно, раньше у него не было денег на то, чтобы заказать пошив костюма по собственным меркам, а те костюмы, что уже предлагались для покупки, не подходили его комплекции. Черное непримечательное пальто, красный шарф — единственный яркий предмет гардероба, который он в прошлом побаивался носить на себе. Он был тенью, молчаливой, непримечательной, а маленький рост и худоба скрадывали его еще больше. Впереди предстояло много работы, среди которой была не только борьба за трон Короля Готэма.       Каждый шаг давался с необычайной легкостью. Освальд выпрямил спину, задрал подбородок повыше и сделал шаг еще шире. Он не стал бы отрицать, раньше он завидовал Эдварду, как просто он мог носить обувь с каблуками, будто бы внушительного роста ему было мало. Фантазия услужливо представила Освальду картину: он, уже Король Готэма, а его подчиненные с опаской оглядываются, стоит им услышать чеканный стук каблуков. Погруженный в свои приятные мечтания Кобблпот с легкостью запрыгнул в подъехавший автобус и не стал занимать сиденье, а вместо этого даже перемнулся с пятки на носок и обратно, чувствуя себя молодым и полным сил как никогда.       Спустя долгие годы, он помнил дорогу до клуба Фиш Муни как свои пять пальцев. В широких окнах автобуса проплывали виды старого Готэма, нетронутого катастрофой, созданной руками Валески, улицы были шумны и многолюдны, и Освальд засматривался, невольно повторяя про себя: «в точности как было раньше». Все это создавало ощущение того, что он наконец вернулся домой после долгого-долгого и тяжелого путешествия. Ничего подобного он не чувствовал, когда покидал Блекгейт, — только злость и душевное опустошение.       Освальд почувствовал тяжелый удар в плечо и неловко споткнулся, едва не повалившись на сидящих рядом людей. Он со злобой поднял взгляд на человека, посмевшего его толкнуть.       «Чего встал на проходе?» — с исключительным нахальством бросил мужчина, вставший возле него. Он был выше его на голову, если не больше, и чувствовал свое превосходство.       Освальд почувствовал как краснеет от злости. Он готов был голыми руками задушить этого проходимца, забить ногами, выцарапать глаза. Будь он криминальным главой города, так бы он и сделал, но сейчас он был никем, пустым местом, поэтому прикусил губу, не давая выхода вот-вот готовым сорваться с языка оскорблениям. Общественный транспорт предполагал огромное количество хамов, маргиналов и истеричных барышень со своими отпрысками, и ничего нельзя было с этим поделать.       Фиш Муни была одной из самых красивейших женщин, которых только встречал Освальд. Прекрасная, властная, независимая, его влекло к ней как мотылька к открытому огню. К своим тридцати годам Кобблпот успел опробовать большое количество разных подработок: сторож, уборщик, продавец в магазине, курьер… Все то, что предполагает легальный минимальный заработок человеку, который и школу-то закончил с трудом. Освальд действительно пытался поступать правильно, жить достойно и без угрызений совести, но Готэм не терпел слабости. Годы шли, жизнь не подкидывала ему приятных сюрпризов — так он и обнаружил себя у дверей клуба Фиш Муни. Смешно думать об этом сейчас, но тогда он был счастлив тому, что эта великолепная женщина обратила на него внимание и отвела место подле себя. Она глядела на него с материнским снисхождением и одновременно с выражением, с каким люди смотрят на пищащих и немного надоедливых щенят. Заработок был на порядок выше, а обязанности заметно проще: наливать чай, открывать двери, носить зонт, переписывать документы. Все это также окупалось каким-никаким статусом принадлежности к семье Фальконе. К этой работе мама относилась без восторга, слова «ночной клуб» вызывали у нее множество нехороших ассоциаций. Она была бы обеспокоена тем, что Освальд посещает ночные клубы, но факт того, что там он находился каждодневно среди бог-знает-кого, занимаясь бог-знает-чем, и вовсе вызывал у нее откровенное раздражение и неприязнь. Ах, и эта женщина, Фиш Муни! Порой Освальд говорил о ней так, будто бы был влюблен в нее по уши.       Фиш, а для Освальда на данный момент мисс Муни, была занята тем, что выбивала долги с незадачливого мелкого бандита. Она выглядела хрупкой, даже миниатюрной, поэтому было так сложно оторвать от нее взор, когда она прибегала к старому-доброму методу грубой физической силы.       — Мальчик! — вдруг выпалила она, Освальд с запозданием понял, что это было обращение к нему, и поспешно раскрыл над своей покровительницей зонтик, — если из моей прически выбьется хоть один волосок…       — Прошу прощения, — извинился он, не дожидаясь окончания угрозы.       — Будешь, если это произойдет.       Фиш вернулась в клуб, и юноша остался в переулке вместе с терзаемым, клубными вышибалами и промокшим до нитки Бутчем Гилзином. Бутч, заметив на себе тяжелый взгляд Кобблпота, усмехнулся и протянул в его сторону биту со словами: «эй, Освальд, попробуешь?».       Освальд пожал плечами, взял покрепче биту и стал педантично наносить удары, один за другим, пока его буквально не оттащили от распластавшегося на земле должника.       — О-оу, полегче, Пингвин, а то еще прикончишь Рауля, — насмешливо произнес один из вышибал. Кажется, в прошлый раз Освальд вспылил, услышав ненавистную кличку.       — Брось биту! — звонкий окрик со стороны едва ли не вызвал эхо в переулке, заставив всех участников жестокой расправы обернуться.       — А ты еще кто?       — Джеймс Гордон, полиция Готэма.       Глаза Кобблпота округлились. Он уже успел забыть, что впервые встретил Джима Гордона именно здесь и именно так. Годы служения порядку в Готэме сильно сказались на этом мерзавце, поэтому сейчас, в начале своей карьеры детектива, Джеймс не был похож на самого себя. Юный, не битый жизнью Гордон, еще не знающий местных порядков. Освальд не мог не отметить также удивительный недостаток волос на его голове, что придавал ему еще более наивный и воинственный вид. Бутч начал оправдывать недавно звучавшие вопли тем, что Освальд и Рауль решили немного подурачиться. Детектив продолжал напряженно глядеть на прислужника Фиш Муни, который сверлил его отчего-то откровенно маниакальным взором.       — Ладно, — наконец ответил Освальд, издевательски улыбнулся, бросил биту на землю и, прежде чем Джим успел задать какой-либо вопрос, произнес, — вы недавно в городе, детектив? Как вы находите Готэм?       — Терпимо, — с неприкрытым осуждением произнес юный Гордон и направился обратно в клуб, — до встречи.       В переулке стало тихо, не считая шума дождя и стенаний избитого Рауля, однако стоило Джиму Гордону окончательно скрыться из виду, как Гилзин повернулся к Кобблпоту.       — Послушай, Пингвин, — начал он, делая акцент на кличке, — существуют моменты в жизни, когда нужно заткнуться и дать говорить другим.       — Позволь мне усомниться в том, что ты именно тот, чьи приказы я должен слушать, Бутч, — ответил Освальд с улыбкой, в которой не было никакого дружелюбия.       — Фиш слишком много тебе позволяет, — буркнул напоследок мужчина и прошел мимо.       Конечно, придется позаботиться потом и о Фиш, и о Гилзине. Несмотря на то, что его чудесная покровительница снова начала относиться к нему как к куску грязи, Освальд был рад ее видеть. Он станет Королем Готэма, но сможет ли мисс Муни смириться с этим, оставалось вопросом. В глубине души юноша уже знал на него ответ, но не хотел принимать его. Воспоминания о том, что Фиш признала его своим величайшим творением, отдавались в душе теплом.       «Двое копов прикончили убийцу Уэйнов» — так звучал новый скандальный заголовок в газете. Освальд не мог остаться в стороне, это была отличная возможность посадить Гордона на крючок, но вместе с тем и огромный риск. Порой его даже начинали мучить мигрени, оттого сколько беспокойных планов роились в его голове. Он позаботился о том, чтобы его приглашение принял исключительно Джеймс, и сейчас стоял в безлюдном переулке и докуривал сигарету. Со стороны улицы подъехал автомобиль, полностью загородив проход между домами. Освальд лишь бросил взгляд на выходящего из кабины Джима и бросил на землю окурок.       — Детектив, — сказал Кобблпот, протягивая руку. Джим обвел взглядом переулок, ещё раз удостоверившись, что угрозы для него нет, но не поспешил с рукопожатием.       — Я знаю тебя, — наконец ответил он, — ты работаешь на Фиш Муни.       — Меня зовут Освальд Кобблпот. Приятно в конце-концов познакомиться.       — Что тебе нужно?       — В этом весь Джим Гордон, всегда переходит прямо к делу, — с холодной улыбкой произнес Освальд, — у меня есть информация, которая может оказаться вам весьма полезной.       — Почему я должен верить тебе? Какую цель ты преследуешь?       — Ох, детектив, Готэм — необычайное место, здесь не бывает ни хороших, ни плохих парней, все мы в одной лодке, и если вам хочется выжить, то следует прислушиваться к мнению тех, кого вы привыкли считать вне закона.       — Сомневаюсь. Ладно, что за информация?       — Марио Пеппера подставили. Он не убивал Томаса и Марту Уэйн, — просто сказал Освальд, с удовольствием подмечая всю вереницу эмоций на лице детектива, — полагаю, что вы и сами это подозревали.       — Но зачем? Кому это было нужно?       — Кармайну Фальконе, конечно же. Городу нужна была быстрая жертва. Готэм стоит на пороге войны, а это всего лишь попытка успокоить общество перед надвигающейся бурей.       — Войны с кем?       — Всех со всеми. Это не так важно, Джеймс, это будет война за власть. На улицах Готэма прольются реки крови, — произнес Освальд, вытянул сигарету, закурил, чтобы дать понять, что не будет больше объяснять сказанное.       Джим Гордон стоял перед ним и ждал новых ответов.       — Я видел жемчужные бусы Марты Уэйн у мисс Муни. Я ближайший ее подопечный, вижу и слышу все, что происходит в ее делах. Это преступление не просто подорвало основы порядка Готэма, оно чудовищно само по себе, — Кобблпот выдержал паузу так, словно его одолели эмоции, — оставить ребенка сиротой без малейшего шанса на правосудие… В этом городе должны оставаться хоть какие-то проблески света, иначе он окончательно скатится в бездну.       Освальд был отлично осведомлен о причудливых отношениях Джима Гордона с Брюсом Уэйном, это было нечто вроде отеческой опеки, что зародилась в тот момент, когда Джим начал расследовать дело Уэйнов. Пусть даже оно не дало никаких результатов, обещание, данное мальчику, было чрезвычайно важно для детектива. Пингвин поднял глаза на собеседника — теперь в Гордоне вовсе не осталось скептицизма и предвзятости, с которыми он начинал разговор. Джим выглядел взволнованным. Освальд улыбнулся про себя.       — Спасибо, — со всей серьёзностью ответил Джим.       — Ах, и ещё кое-что очень важное, — поспешил сказать Освальд, пока детектив не ушел, — сказанное должно оставаться между нами. Не возобновляйте дело, никому не говорите о том, что теперь знаете. Я единственный свидетель, если Фиш Муни узнает о том, что я проговорился, она меня прикончит. А потом люди Фальконе доберутся и до вас.       — Такого не может быть.       — Вам сложно в это поверить, но это чистая правда. Каждый коп в участке связан по рукам и ногам обязательствами перед мафией. Вас уничтожат, как только вы попытаетесь сломать сложившуюся систему, — Освальд сжал губы в прямую линию, понимая, что все эти предостережения были бесполезны для Джима, они скорее имели обратный эффект, поэтому он продолжил, — по крайней мере я точно рискую своей жизнью. Клан Фальконе истребляет стукачей. Власть Кармайна непоколебима, но я верю, что все может измениться.       — Я тоже верю, — признался Гордон, ещё несколько мгновений понаблюдал за Освальдом и направился обратно к машине.       Если план сработал должным образом, то Джеймс Гордон уже был связан с гангстером, и Освальд собирался извлечь из этой связи как можно больше выгоды.       Дни шли своим чередом, было спокойно. Пингвин приходил на работу, с первой до последней минуты своего рабочего дня был в крайнем напряжении, вслушивался во все звучащие вокруг разговоры и даже пугался любого движения, что улавливал краем глаза. Фиш вела себя как и всегда, и лишь через несколько дней Освальд смог принять, что она не планирует никакого извращенного убийства и не подозревает об утечке информации. Странно было осознавать, что Джим Гордон способен на правильный поступок.       Освальд поправил изящные чашки на лёгком подносе. Пожалуй за свою жизнь он готовил и подавал чай так же часто, как и забывался в алкоголе. Бутч и Фиш уже второй день обсуждали нечто очень важное.       «Старик слаб, крах его империи неминуем. Все, что нам нужно, правильное оружие. Это не должно стать проблемой, — сказала Фиш и даже улыбнулась тому, как Кобблпот поставил перед ней и перед Бутчем чай. — Спасибо Освальд. Можешь идти».       Пингвин отошёл от стола, помедлил немного и развернулся обратно, сцепив перед собой руки.       — Мисс Муни, — начал он, — могу я обсудить с вами один важный предмет?       — Конечно, дорогой, — ответила она. У нее был отличный настрой, так что она была готова уделить немного внимания своему любимому мальчику с зонтиком.       — Я не мог не услышать то, как вы обсуждаете планы относительно дона Фальконе, и я хотел бы поделиться мыслями на этот счёт, — на лице Гилзина тут же появилась гримаса, Пингвин бросил на него быстрый взгляд и сосредоточил все свое внимание на Фиш.       — Продолжай, — ее удивление сменилось снисходительной улыбкой.       — Мне думается, что для того, чтобы убрать дона из общей картины, нужно не просто действовать тайком, но и переключить внимание клана на сторонний предмет. Я говорю про главного соперника Фальконе — Сальваторе Марони.       — Марони — глупец, — отрезала мисс Муни, — поэтому он всегда остаётся на втором месте.       — Да, это так, но если бы у него был особый информатор, проверенный человек, который смог бы подсказать, где ударить, чтобы пошатнуть репутацию Кармайна Фальконе…       — Хватит пороть чушь, — перебил его Гилзин, отодвинул от себя чашку, всем своим видом показывая, что сейчас он встанет с места и что-нибудь с Пингвином сделает.       — Дай ему закончить, — произнесла Фиш Муни, подняв палец предостерегающе. Освальд сглотнул.       — Так любые ваши маневры при должной ловкости можно было бы списать на действия Марони. Я мог бы стать для Марони таким информатором.       Стоило Кобблпоту закончить фразу, как Бутч шумно выдохнул. Ему не нравилось ничего, из того что Освальд говорил, более того он чувствовал неприязнь к самому существу этого парня, что-то в нем вызывало исключительное беспокойство и тревогу, и будь на то воля Гилзина, он бы избавился от Пингвина в тот же момент. Но Фиш отчего-то продолжала держать его возле себя. Как ни странно, Фиш не стала поднимать своего мальчика на смех, она оставалась все так же серьезна.       — Все это звучит так, будто бы ты все уже продумал, Освальд, что ты считаешь себя достаточно умным, хитрым и изворотливым, чтобы втереться в доверие и обвести вокруг пальца Сальваторе. Что по-твоему он сделает, когда узнает, что ты просто предатель, Пингвин?       — Полагаю, что засунет в пресс для утилизации автомобилей.       — И даже зная это, ты продолжишь считать, что твой план хорош?       — Да, мисс Муни, — твердо ответил Освальд, не разрывая с ней зрительного контакта. Этой стерве теперь точно не удастся запугать или запутать его.       — Однако остаётся один неразрешенный вопрос, Освальд, одна небольшая угроза. Когда ты переметнешься к Марони, что удержит тебя от того, чтобы предать меня, разболтать все мои секреты?       — Я даю слово.       — Слов недостаточно, — медленно произнесла Фиш, потянулась к столовому ножу, перевернула его и плавно подвинула его по белоснежной скатерти к Освальду, — докажи мне, что верен, и я подумаю над твоим предложением.       Освальд взял нож, очевидно достаточно острый для того, чтобы порезать плоть, и уставился в собственное отражение на лезвии. Эта сучка снова попросила его об этом. И она, должно быть, уверена, что тот маленький Пингвин, с которым она знакома, этот безобидный, тихий, заикающийся паренёк, который носит зонт над ее головой, просто не способен на подобное. Что его амбиции можно сокрушить без особого труда. Освальд снял пиджак, повесил его на спинку рядом стоящего стула, расстегнул пуговицу на манжете, закатал рукав на правой руке, ещё раз задумчиво взглянул на зазубренную поверхность ножа и сделал первый порез. Яркая кровь тут же выступила на отдающей синевой кожей, кровавый поток стал обильнее, стек по запястью и блестящими тяжёлыми каплями начал падать на пол ночного клуба. Было больно, конечно, но злоба к людям, сидящим перед ним, была сильнее. Злоба ко всем тем, кто относился к нему как к грязи. На третьем по счету порезе Фиш накрыла его руку своей.       — Достаточно, дорогой, — негромко произнесла она, — Бутч, проводи Освальда к доктору, проследи, чтобы его крылышко заштопали как следует.       — Хорошо, Фиш, — с запозданием ответил Гилзин, который наблюдал за всей сценой с приоткрытым ртом.       — Да, Освальд, я жду тебя завтра. Расскажешь мне, в чем состоит твой план, — напоследок сказала Муни, сделала последний глоток чая и встала со своего места.       На следующий день зашитый и перебинтованной Пингвин обнаружил, что в клубе Муни происходило своего рода прослушивание. Он пропустил мимо себя молодую и амбициозную исполнительницу, зашёл в пустой зал, где не было никого, кроме Фиш и Бутча. Женщина махнула ему рукой, давая понять, что он может присесть рядом и начать говорить.       — Сал Марони держит ресторан. Что-то в роде семейного местечка, — начал говорить Освальд.       На сцену вышла следующая девушка. Он не стал бы отрицать, она была очень красива, ее невозможно длинные ноги были обтянуты порванными в разных местах колготками, и она производила впечатление весьма потасканной жизнью. Слишком яркий макияж, слишком беспорядочная укладка — совсем не то, что обычно ждёт в своем заведении Фиш Муни. Освальд продолжил описывать свой план, владелица клуба не отводила взора от девушки перед ней, пытающаяся счастье певица начала исполнять свою песню — все выглядело так, будто бы никому не было никакого дела до того, что он говорил. Голос Кобблпота едва заметно задрожал от еле сдерживаемого гнева:       — …таким образом, можно начать с работника ресторана и привлечь к себе внимание. Сальваторе посещает это место каждую неделю.       — Угу, — лишь протянула мисс Муни, — Пингвин, что ты скажешь об этой девушке?       — Она… — начал парень, прикрыл глаза, чтобы успокоиться, ещё раз окинул исполнительницу взглядом, — весьма привлекательна, хотя вокальные данные я бы не назвал выдающимися.       — Я разделяю твое мнение, однако думаю, что ей стоит дать шанс. Все, хватит! — приказала девушке Фиш, — Детка, как твое имя?       — Лайза, мисс, — флегматично ответила она; Лайза… та несчастливая девушка, которую Фиш подослала к Дону Фальконе, чтобы за ним шпионить, Освальд едва ли запомнил, как она выглядела.       — Тебе нравятся девочки или мальчики, Лайза?       — Мальчики, — с усмешкой ответила девушка.       — Хорошо. Перед тобой сидит мальчик. Соблазни его, — твердо сказала Фиш. С тошнотворным чувством Кобблпот осознал, что этим мальчиком был он сам. Он и Лайза обменялись взглядами полными растерянности и неприязни. Девушка даже рассмеялась от абсурдности ситуации, Освальд же знал, что Фиш была предельно серьезна.       — Зачем мне делать это?       — Потому что я попросила, — процедила женщина, — ты хочешь обрести власть и успех? Тогда делай, как я тебе говорю.       Освальд заерзал на своем стуле, все его естество требовало от него встать с места, уйти и никогда больше не возвращаться. С таким же напряжением, с каким добыча наблюдает за приближающимся к ней хищником, Освальд смотрел на спускающуюся со сцены Лайзу. Она подошла к столу, где сидели Муни и Пингвин, обошла со стороны. Освальд мог даже загривком почувствовать, как девушка двигалась позади него. Затем она оказалась прямо на столе перед ним, с бокалом его недопитого вина в своей руке, и взгляд Кобблпота просто не мог не застрять на мягких бедрах прямо перед его носом, слишком короткой юбке и коже, проглядывающей сквозь дыры и затяжки на капроновом изделии. Лайза одним движением опустошила его бокал, окинула томным взглядом, в котором все ещё читались холодность и пренебрежение, с грацией соскользнула со стола и направилась к выходу, стуча по полу своими высокими каблуками. Освальд шумно выдохнул.       Все же им был выбран правильный момент. Освальд в своем статусе был схож с Лайзой, девушка должна была сблизиться и сыграть против Кармайна Фальконе, а он против Сальваторе Марони. Освальд был уверен, что Лайзе не приходилось доказывать свою верность, вскрывая вены. Чем бы ни был вчерашний случай, он здорово показал садистскую сторону Марии, ее необъяснимую жестокость к нему, скрываемую за приторной лаской. Ему хотелось верить, что даже сейчас он оставался единственным таким подчинённым, умудрившимся забраться под самую кожу Фиш, тем, кого ей не удается забыть, при этом не приобретая статус ее любовника.       Лайза покинула заведение, но, как уже знал Пингвин, ненадолго. Клуб после почтили визитом детективы Буллок и Гордон. Харви почти что провальсировал в зал и приложился губами к изящной кисти Фиш, Джеймс всем своим видом показывал недовольство и напряжение. Будто бы Освальд за все долгое время их знакомства видел на лице Гордона иное выражение… Как ни странно, он перестал чувствовать ненависть к этому типу. Переживания прошлой жизни отходили на прошлый план, здесь на него свалилось множество задач, требующих решения, и то, что было раньше, а точнее случилось в его будущем, не то чтобы осталось воспоминанием — даже не имело теперь особого значения для него. Череда нескончаемых ошибок, из которых он уже вынес свой урок, а сейчас его целью было лишь выстраивание светлого будущего и относительно счастливой жизни.       Иногда он думал об Эдварде. Ловил себя на мысли, что хотел бы рассказать о своих планах и переживаниях, но сейчас не было ни единой души, что могла бы претендовать на роль его друга. Конечно, многое исчезло, не стало тех захватывающих дух и жутких моментов между ними двоими, что изменили их до неузнаваемости, однако появился шанс выстроить дружбу и, чем черт не шутит, любовь без попыток прикончить друг друга. Взгляд детектива Гордона задержался на лице Освальда, тот поджал губы, сделал вид, что никогда в своей жизни не видел этих копов и направился домой. Прежде чем получить работу в ресторане Марони, ему следовало вылечить руку и набраться сил.       Для работы на кухне нужна была удобная обувь, не говоря уже об удобной одежде. Большая часть горизонтальных поверхностей в комнате Освальда сейчас были заставлены коробками и покрыты различными вещами. Он осматривал их, иногда саркастично поднимая бровь. Какую-то часть из этого ему бы хотелось сдать в музей имени Кобблпота, если бы такой музей, конечно, в мире существовал. Он положил на свои скрещенные ноги коробку, открыл, с удивлением достал оттуда кеды с длинными-длинными шнурками, повертел в руках. Размер был его. Дверь позади открылась.       — Привет, солнышко, — сказала мама, с трудом протискиваясь в комнату, — ох, ты и всю мебель здесь переставил.       — Я их даже не помню, — нахмурившись, произнес Освальд, не выпуская из рук обувь.       — Ты их купил незадолго до того, как стал работать в клубе, — напомнила Гертруда.       — Ах, да, такое чувство, будто бы это было вечность назад, — улыбнулся он и начал обуваться.       — Эти костюмы и пальто все же так тебе идут. Ты выглядишь как настоящий респектабельный джентльмен, я бы таким в свою молодость точно бы заинтересовалась, — с умилением сказала женщина, присела на кровать, а затем начала озадаченно вертеть в руках разные цветастые коробочки и баночки.       — Это… — взмахнул рукой Освальд, — чтобы синяки под глазами замазывать. Можешь взять себе все, что захочется.       — Нет, милый, ведь ты купил это для себя, все это не просто так и стоит денег.       — Потратил, что успел накопить, — просто ответил Освальд, — устраиваюсь на новую работу, затем заработаю ещё больше.       — Новая работа — это замечательно, к тому же в ресторане. Я много лет готовила. Какая к слову там кухня?       — Итальянская.       Гертруда снова улыбнулась, вытащила из коробочки тушь для ресниц в чернейшем заострённом футляре. Никаких ценников и чеков не было, но выглядела вся косметика исключительно дорого. Если ее милый сын решил, что это ему нужно, то она была только рада поддержать его.       — Я сама была такой, — мечтательно начала она, Освальд кинул на нее удивленный взгляд через плечо и начал собирать одежду обратно в шкаф и коробки, — у меня не водилось много денег, я чинила свои туфли постоянно, а платья себе шила сама. И даже из штор и занавесок, но выходило так хорошо, что мне хватало смелости надевать их на разные вечера. И я купила тушь для ресниц, потратила на нее много денег. Но не жалела. Потому что от одного взмаха ресниц хорошенькой леди мужчины могут терять голову. Вот так, посмотри.       Она повернула и слегка наклонила голову, а затем кинула взгляд из-под подрагивающих ресниц. Освальд не мог перестать улыбаться, щеки от этого даже начинали болеть.       — Это чистая правда, что я тебе говорю, — поспешила заверить его женщина, — однажды я оделась в самое лучшее платье, что сшила своими руками, и накрасила ресницы. Как помню, что тогда в доме… был день рождения. Я лишь ненадолго выглянула посмотреть, как происходит празднество. Тогда мои реснички и заметил один милый джентльмен. Заметил и пригласил на танец. Пригласи меня.       Освальд встал напротив мамы, поднес ее руку к губам, поцеловал и произнес: «приглашаю на танец, моя леди». Гертруда театрально всплеснула руками, вышла с Освальдом на середину комнаты, обвила его руками, и они неторопливо стали перемещаться по комнате.       — Мы танцевали как в сказке, — продолжила она, — этот день в моей жизни мне никогда не забыть. Твоя мама была раньше чертовской красоткой.       Освальд приподнял ее руку, Гертруда сделала половину поворота, прижалась спиной к нему и наклонила в сторону голову. Какое-то время они стояли так, слегка покачиваясь в тишине. Хоть Освальд не видел мамино выражение лица, но он сразу уловил, как настроение ее изменилось.       — А ты… — начал он, но его горло вдруг сжалось, — ты продолжила видеться с этим милым джентльменом?       — Нет, — ответила она без эмоций, — больше мы с ним никогда не виделись.       Гертруда ушла, а Освальд сел на кровать, уткнулся невидящим взором в окно, по которому барабанил осенний дождь, и сидел так, не двигаясь, пока совсем не стемнело и не наступила ночь.