Произошедшее сроднило по-новому. Дало еще одну большую общую тему, еще более общую, чем музыка, потому что в ней они тоже делились на секции, партии межевались этим и спорили, иногда сталкиваясь на грани ссоры.
Хотя, сразу все тоже не было так идеально. Поначалу к медитациям все отнеслись с иронией. Поначалу Тилль засыпал под медленные, низко вибрирующие и тягучие мелодии, которые включал Ларс для сосредоточения; поначалу Пауль не мог усидеть на жопе ровно дольше десяти минут, а Риха уходил с кислой, как после четырех пар на учебе физиономией. Поначалу нифига не получалось, но все изменилось, как только Тилль, протягивая руку к Полику, и глядя на него из-под прикрытых век, взволнованно шепнул: «Вижу. Он… Он как пламя!»
С тех пор отношение к медитациям изменилось. Они постепенно все увидели то, о чем говорил Олли. Каждый из них в каком-то ребяческом, соревновательном порыве (у тебя пуки не хватит! Нет, хватит!) потянулся к новому, загорелся желанием научиться и тогда стало получаться.
Жизнь их не изменилась — репетиции, дом, дети — к Полику вернулись его родные (обычные, как оказалось, люди), Тилль забрал дочку к себе домой на время оседлого периода. Даже не частые, но бурные гулянки — ничего никуда не делось, просто пустые места в набитой камнями-событиями банке, которой была их жизнь, стали заполнять песчинки совместных вечеров с медитациями и долгими разговорами.
Даже Лоренц, которому, казалось, должно было быть все равно, был с ними. Интересовался и спрашивал, иногда что-то записывал.
«Весело будет, если когда-то он издаст мемуары, где напишет, как мы учились шаманскому делу» — ляпнул когда-то Рихард, рассмешив всех. Тогда на него градом посыпались идеи названия книги и прочий стеб, но на самом деле, никто не пытался никого обидеть. Знали теперь цену словам и эмоциям.
Они учились настраиваться друг на друга, чувствовать другого как себя, что особенно полезным оказалось на репах и выступлениях. Слаженности стало больше, их захватило, утянуло, и в итоге почти на две недели они все перебрались жить в студию. Выпал первый снег, стало теплее на улице, но они почти не вылезали из помещения. Поглощенные музыкой и практикой энергий, они проводили дни напролет, мешая одно с другим и пробуя новое.
И, если первые дни все получалось идеально, то потом Пауль начал хитрить. Склонял Тилля в свою сторону, осторожно, ненавязчиво, играя взглядом подталкивал в сторону своих идей и убеждал отказаться от Рихиных. Вокалист соглашался, но потом понимал, что ему внушают, и начинал злиться. Рихард нещадно психовал и призывал Полика не жульничать, потому что всё равно все всё почувствуют, тот каялся, клялся, что больше не будет, но уже через пару часов снова делал все по-своему и круг повторялся.
Только Шнайдер оставался светло-спокоен и старался мирить их, когда уровень усталости и раздражения доходил до критического.
Олли? Олли остался собой. Привычно молчал, работал до упора и по-настоящему открывался только тогда, когда они собирались все к нему на очередную «лекцию по шаманскому делу», — так они обозвали эту практику.
Ему было трудно все рассказывать троим абсолютно разным людям. Шнайдер все воспринял относительно легко, а Тилль, Риха и Пауль заваливали его кучей вопросов, ругались и посмеивались. Соприкоснуться с ними, как с Кристофом тоже было проблемой. Тилль был попросту жутким, в него смотреть было страшно, Полик — колючим, а Риха — трудноописуемое ощущение. Как если бы спрыгнул с высоты и отсушил ноги. Но он старался. Переламывал себя, объяснял и показывал, как смотреть на мир иначе, показывал, как закрываться от отрицательной энергии извне, помогал ощутить и подчинить свои силы. И радовался, когда у них начало понемногу что-то получаться.
В какой-то момент ему даже показалось, что вот, все, они приучатся чувствуя друг друга, прислушиваться и слышать, находить общие решения без выматывающих споров, но не тут-то было. Полик, как наделенный самой быстродействующей и нечестной способностью, стал ею бессовестно пользоваться в своих целях.
От этого Оливер почти впал в отчаяние, понимая, что ничто их не исправит и снова вернулся в свою мрачную форму. На время отказался собираться со своими «падаванами», размышляя, что же делать и как донести до них то, что их сила — это не способ получения выгоды для себя.
Полик, наоборот, из обычного шута в то время мутировал в злобного джокера. Стебался над всеми ядовитее прежнего, сам смеялся и других смешил до полуобморока от недостатка кислорода, срывал записи, доводя этим техников до осатанения, и вообще вызывал подозрения. Его нюхали и заглядывали в глаза, ища признаки опьянения, но ничего не находили. Поль снова отшучивался, говоря, что у него просто настроение хорошее, и видя недоумение на лицах друзей, снова начинал нещадно прикалываться. Ему грозились набить морду, но он строил невинную рожу, снова обещал, что исправится, бессовестно внушал и его отпускали.
Ларс начал всерьез переживать за него, боясь, что это так влияла на него открытая сила, но не мог понять, что делать. Никаких особых изменений он в его ауре он не видел, в Рихе с Тиллем тоже, чтобы заподозрить их влияние на ритмача, и Шнайдер не вызывал подозрений. После произошедшего, он стал необычно осторожен: как ни просили Тилль и Флаке помочь им со всякими мелкими травмами — он не соглашался (только раз, когда Рихарду бойцовская псина сорвавшаяся с поводка, сильно порвала ногу, взялся его лечить. Долго, очень осторожно, подстраивая свою энергию под слои Рихиной ауры, он все исправил, но потом сам долго сидел бледный, как стена и не мог согреться в теплом помещении). И с Поликом он по-прежнему старался не соприкасаться, на что тот обижался.
Неожиданно для всех ситуация с поведением Ландерса разрешилась сама. В конце очередного рабочего дня Тилль, Риха Шнайдер и Флаке сидели в студии, обсуждая партию последнего, довершающую одну из песен. Полик смотался раньше, объяснив, что ему нужно забрать какие-то заказанные неделю назад вещи, а Олли копался в настенном ящике в их столовом углу и что-то искал, сердито бурчал себе под нос.
Футболки на нем не было — Риха облил кофе, на спине повыше поясницы красовалась длинная царапина — сел мимо стула, грохнулся, проехавшись по нему спиной, потерял оба медиатора и вот теперь еще одна пропажа.
Продолжая сосредоточенно матюгаться и ковыряться на полке, он не заметил, как Шнай подошел к нему, оставив Тилля, Риху и Лоренцову партию. Тихо айкнул и дернулся, когда драммер ляпнул его холодной и от чего-то мокрой рукой по спине между лопаток, и тут же резко развернулся, со свистом втягивая воздух сквозь сжатые зубы, вскинул руку для удара, но увидев Дума, закрыл полыхнувшие глаза и медленно выдохнул.
— Никогда. Так. Не делай, Шнайдер.
— Ой. Прости, — Крис сам вздрогнул и отшатнулся, поднимая раскрытые ладони в примирительном жесте. — Не хотел испугать.
— Я не испугался, — буркнул Олли и снова отвернулся к своему шкафу, выглядывая там непонятно что, потянулся руками на верхнюю полку.
- Ты чего такой дерганный? — осторожное прикосновение к сложившемуся складкой плечу. Дернулся, но не обернулся, не скинул руку.
— Да такое. Пропало кой-чего. Забей, — захлопнул ящик, резко развернулся, и, вывернувшись, мимо Шная, выскользнул из комнаты, где они сидели, схватив по дороге свою толстовку со спинки кресла. Погремел в коридоре обувью, замками на одежде и рюкзаком и убежал. Бахнула дверь.
— Эмм… И, что это с ним было? — осторожно поинтересовался Лоренц. Тилль и Рихард, сидевшие вокруг убитого усилителя, который заменял им стол, только недоуменно переглянулись.
— Да ладно, пусть бежит. Он свои партии доработал, не трогай его, — Тилль мягко опустил руку Рихарда с телефоном — тот собирался уже звонить басисту.
— Хорошо, что Пауля не было. Не дай бог ляпнул бы что-то — точно б мордобой произошел.
— Это да. Давно я его таким не видел, — Флаке снял очки и устало потер глаза.
Кристоф так и стоял обалдевший возле стола, держа ладонь с растопыренными пальцами перед грудью, как в вулканском приветствии.
— Это было неожиданно.
— Слушай, Шнайдер, как ты так справляешься со своей силой? Это же… Я даже представить не могу, как ты это делаешь? — на следующее утро они шли с Рихардом вместе из кафе, куда оба забились позавтракать и переждать мокрую снежно-дождливую пакость, начавшуюся на улице. Под ногами чавкала хлипкая ледяная жижа, но за шиворот уже не капало. Рихард ежился на холодном ветру, а Кристоф придерживал капюшон на голове, чтобы не сдуло.
— Это сложнее, чем кажется, Рих, если все правильно делать. А если как получится — то ты уже видел, что происходит тогда.
— Пауль?
— Да, и все вы. Медитирую, наблюдаю людей, пробую на Олли.
— Олли? А что с ним? Он чем-то болеет? — Рихард от удивления даже остановился посреди дороги.
— Нет-нет, что ты! Он в порядке, — Кристоф замотал головой. — Просто он… Разрешает себя разглядывать.
— В смы-ысле? — они сдвинулись с места снова, но удивление Рихарда меньше не стало.
— Это… Это… Ч-черт, это как в анатомичке у медиков, где они изучают устройство человека. Мертвецов на запчасти разбирают.
— И Ларс согласился быть в роли мертвеца? — Рихарду стало смешно от сравнения.
— Тьфу на тебя, Риха! — Шнайдер зажмурился и скривился, отвернул лицо. — Нет. Здесь нужен живой человек, который знает, ощутит и… Э-э, блин! — он растерялся, сбился, не зная, как описать то, что они делали с Оливером.
— Я прикасаюсь к нему, а он говорит, правильно я это делаю или нет.
— Фуу, Шнайдер, не посвящай меня в такие подробности, — Рихард расплылся в лыбе, Шнайдер поджал губы, но не сдержал улыбки, тихо засмеялся, мотая головой.
— Да ну тебя нафиг, Риха! Я ауру имел в виду, когда лечишь человека — ты должен не просто так, оказывается, вбахивать в него кучу энергии, а пропускать ее через все слои его ауры.
— У-у-у, нет-нет, я же говорю, не надо. У меня мозги пухнут от одних медитаций, а то, что ты говоришь — вообще, что ядерная физика первокласснику.
— Ты спросил — я ответил, — драммер пожал плечами, чуть стеснительно улыбнулся. И правда, Рихарду это было скорее головняком, чем открытием. Он так и не понял еще, чем сам обладает. Шнай начал немного раньше их всех и с Ларсом у них…черти бы ее взяли, сложилась после всего, какая-то особенная ментальная связь. Поэтому ему все легче и давалось.
— О…кстати, ты вообще как… Сбиваешься, когда-нибудь, когда медитируешь? — Рихард спросил, что ему было все-таки ближе. Кристоф усмехнулся.
— Я не могу, Шнай, Олли говорит, что это должно быть естественным для тебя, типа «сосредоточься на дыхании или сердцебиении», а у меня все равно всякая срань в голову лезет — риффы скачут и мошки перед глазами, а потом вообще какие-то картинки под закрытыми веками. У тебя тоже так?
— Нет, Рих. Я начинаю с дыхания. Полное, как я показывал, помнишь? Это помогает сосредоточиться, — он состроил серьезное выражение лица, заметил, как Риха кисло опустил уголки рта и не выдержал. Улыбнулся, фыркнул:
— Но потом сбиваюсь тоже к чертовой матери, по привычке начинаю чет стучать на коленях, и оно само меня утаскивает.
Круспе глянул на него с какой-то полудетской радостью.
— Да?
Они шли, обмениваясь опытом и впечатлениями. Шнай предложил ему понаблюдать картинки, что возникают у Рихи перед глазами, может, его подсознание покажет ему правильный способ медитации, но Круспе хмыкнул, поскреб шевелюру, и сказал, что оно мельтешит так, что фиг рассмотришь.
Так разговаривая, они добрались в студию, где их ждала очередная неожиданность.
Они сначала не поняли, что происходит, и, когда вошли — обалдели. Странный перебор гитары звенел из комнаты, где они играли.
Ты не успеешь ринуться в кусты,
Когда тебя уложат из обреза.
На свете нет прекрасней красоты,
Чем абстиненция морфинного генеза.*
Войдя туда, они оба застыли, как жертвы медузы Горгоны. Полик полураздетый, лежал в обнимку со своей гитарой на полу, закинув босые ноги на бас-бочку Шнайдера, и пел, причем вполне порядочно для своего состояния.
— Пауль! — Рихард ахнул от удивления, кинулся к ритмачу.
— Зараза такая, ты что, напился? — не обращая внимания на оклик друга, Ландерс перебирал пальцами струны и качал головой. Мелодия была как писк голодного котенка — настолько тоненькой и жалобной, что было бы даже смешно, если бы не поведение Ландерса. Он зачем-то задрал ногу и попытался дотянуться ею до тарелки, но не получилось. Тогда он фыркнул и продолжил:
…Вот вам исход летального процесса,
На свете нет прекрасней красоты,
Чем абстиненция морфинного генеза.
Рихард не разобрал первой строчки, Пауль промямлил ее совсем невнятно.
— Что? Какая, нафиг, абстиненция? — он наклонился ниже над Хайко и встряхнул его за плечи — ничего не дало. На лице парня расплылась блаженная улыбка существа, влюбленного во весь белый свет.
— Ты что-то понимаешь, Шнайдер? — Круспе обернулся, глянул на драммера, который стоял зависнув, и разинув рот от возмущения.
— Да что тут понимать, оно напилось в тапок! Отползи, восторженное тело! — он все-таки опомнился, подошел к Полику и оттащил его от своей установки. Ноги бахнулись на пол. Ландерс, не прерывая мелодии, задрал голову и глянул в лицо Крису.
— Шнайдер, ты жлоб. Но все равно я тебя люблю, — казалось, его хитрая рожа вот-вот треснет от улыбки. Глубоко вздохнув, он снова запел:
Всего отрадней прыгнуть из окна,
Отринув тьму, где мусор и блевота,
Всей нашей жизни красная цена —
Одно мгновение свободного полёта.
Рихард, теряя самообладание, рыпнулся туда-сюда, не зная, за что хвататься.
— Дум, ну что с ним делать? — схватил ударника за плечи и заглянул в лицо, ища поддержки. Как так? Напиться и в таком свинском виде явиться.
— Какая нафиг абстиненция, что он морозит?
— Морфинного генеза, — тихонько, словно пробуя на вкус словосочетание, ответил Кристоф и подобрался к Паулю.
— Поль, ты что принимал? — понимая, что тот не пьян (не было никакого запаха), он потряс его за плечо и попытался забрать гитару, на что ритмач неожиданно дернулся и вскрикнул.
— Нет! Не трогай мою любимую! У тебя своих, вон… Гарем целый! — он обиженно зыркнул на установку Шная. — Вот к ним и иди.
— Небесные инженеры, да за что ж мне это?! — взвыл Рихард, снова наклонился, схватил Ландерса под мышки, пытаясь поднять. Тот дурашливо заверещал бешеной белкой и затрясся от смеха.
— Да оставь его, пусть лежит.
— Какой лежит? Сейчас Тилль придет и точно ему морду побьет. Мало нам было Ларса с его чудо-травами, еще и этот туда же! — и уже к Ландерсу, который уже открыл рот для продолжения песни.
— Ты чем закинулся, дурень?
В астрал вернутся детские черты,
Из нашей крови выплавят железо;
На свете нет прекрасней красоты,
Чем абстиненция морфинного генеза!
Не обращая внимания на вопрос Круспе тот снова запел, блаженно улыбаясь.
— Нн-рарх! — лид-гитарист с силой шарахнул кулаком в пол рядом с головой Поля — тот даже ухом не повел, продолжал тренькать свою кошачью пищалку.
— А Флаке где? — Кристоф огляделся. — Может, он видел, что он тут…пил-курил?
— Нету его тут. Я первый пришел, — мечтательно вздохнув, встрял Пауль. Соображал он вроде вменяемо, по крайней мере, понимал, о чем шла речь.
Щелкнула открываемая дверь, Кристоф и Рихард повскакивали, не зная, куда деваться, лихорадочно придумывая объяснения, неосознанно заслонили собой вопящего ритмача и… Оба судорожно выдохнули.
На пороге, широко раскрыв глазищи, стоял Оливер. В миг на лице его промелькнули удивление, понимание, злость и возмущение, но в итоге глаза его сузились в щелочки, он фыркнул и тихо, но от души рассмеялся. Долго, до изнеможения.
— Блин, и этот туда же? — Рихард сам, испытав страх, панику, непонимание и облегчение, теперь недоуменно глядел на Риделя.
Тот присел, держась за стену, прижал раскрытую ладонь под ребра, к диафрагме, которая уже болела от смеха.
— Олли, ты чего? — Шнай подошел к нему, помог подняться.
— О-ох! — простонал тот, переводя дыхание, — Теперь я знаю, кто у меня весь чай потырил!
— Что? — Рихард тоже подошел.
— Чай. Этот паразит вытаскал у меня весь чай, от того его всю неделю и перло, как ненормального. Я еще насыпал очень похожего, но не такого. Этот надо пить, когда он остынет, а не сразу, как только заваришь. Иначе… Такой вот эффект получается, — он показал взглядом на Пауля, который что-то еще наигрывал, но уже молчал.
— Так это ты из-за чая вчера взбесился? — Шнайдер вспомнил вспышку Олли.
— Да, Шнай. Я эту штуку по полгода жду из северной Индии, растягиваю, а этот… — Ларс прикусил губу, не давая сорваться обидному слову. — В общем, за неделю все высосал.
— Чайный алкаш, — внезапно договорил за Ларса Рихард.
— Кто? — Шнай резко повернул голову к нему и удивленно вытаращился.
— Оба, — колючим взглядом Круспе впился в лицо басисту. Тот примирительно поднял руки.
— А я что? Не я же лежу там.
— Ты приносишь. Чтоб больше я не видел у тебя этих твоих ведьмачьих эликсиров, — голос его звенел от сдерживаемой злости.
— Хорошо, как скажешь, — Олли тихо улыбнулся краешками губ и пожал плечами, но Шнай заметил, как блеснули его глаза. Хитрыми маленькими искорками. «Ага-ага. Так я и сделаю» — говорили они. Но сам Ларс тут же отвел взгляд и спрятал все за темными ресницами.
— А-а… А с ним что делать? — отвлекая внимание Рихи от лица басиста поинтересовался Кристоф.
— Ничего, — Ларс выпрямился, обошел Круспе и направился к Паулю, который уже со своей наркоманской белиберды перебрался на что-то привычное, их собственное. — Сейчас поднимем, на диван усадим, дадим покушать, и где-то через часик он оклемается.
И уже к Паулю.
— Вставай, мой маленький, — и протянул ему руки.
— О-олли…- промямлил тот, улыбаясь во весь рот, — Ну хоть один добрый человек в этом дурдоме есть.
— Да. Пойдем-пойдем. Сейчас вкусненького тебе чего-то сделаем.
— Да? Правда?
— Конечно. Пойдем, — басист помог подняться Ландерсу с пола, аккуратно забрал у него гитару и, оставив ее на усилителе, увел его в комнату отдыха.
— Офигеть! — выдохнул Шнайдер, округлив глаза, — Ты видел это уси-пуси?
— Маньяк маньяка видит издалека, — фыркнул Рихард. — Кто поймет одного чайного алкаша так, как не другой такой же?
— Надеюсь, он знает, что делает, — Крис, глубоко вздохнув, покачал головой.
— Надеюсь, то, что он делает, сработает раньше, чем придут все остальные.
— Ага. И Эмму в особенности.
— Молись, Дездемона, чтобы к нам сегодня мавр не явился! — крикнул Рихард, обращаясь к Полику. В ответ еле слышно долетел тихий смех Ларса.
