Цепная реакция (Д-рамм-блы)

Видно, дьявол тебя целовал В красный рот, тихо плавясь от зноя, И лица беспокойный овал Гладил бархатной темной рукою. Пикник. «Фиолетово-черный»       Рихард не выспался. Не выспался настолько, что даже после трех здоровенных кружек кофе ядерной крепости едва мог соображать и смотреть на мир глазами двухнедельного котенка — мутными, не до конца раскрывшимися и разъезжающимися в стороны.       Но репетицию никто не собирался отменять: все как назло были настроены по-боевому, материал для песен дописан, Тилль вычухался после простуды и на Рихины страдания никто не обращал внимания. Но он особо и не жаловался — говорить сил не было. От мысли, что нужно открывать рот и что-то произносить его мутило, он хотел лечь и притвориться кирпичом на обочине, провалиться в черный теплый сон, и доспать, наконец, то, что упустил за несколько предыдущих ночей.       К собственному удивлению, он провел их не с очередной парой девок и даже не с гитарой или бутылкой, а с книгой. Серия зубодробильных ужастиков, от которых никак не получалось оторваться — он оприходовал за три ночи два порядочных тома этой дичи, но как не крути — ничто не могло заменить здорового сна.       Вяло-сонно проклиная себя, на чем свет стоит, он все же взялся за гитару. Толи его-таки разбудил Пауль, который придолбался к нему перед самым началом игры — запрыгнул на спину и потягал за волосы с криком «Праааснись дикобразья тушка!» — (за что тут же был обложен матом и получил по заднице ремнем от гитары), толи, взяв в руки инструмент, он зарядился от него (тоже заметил это свойство), но он почти не лажал. Его руки делали все на автомате, в то время пока глаза и мозги пытались досмотреть зыбкий полусон.        — Флаке-Флаке, гляди зомби с гитарой! — до слуха донесся смеющийся голос Ландерса, когда песня закончилась. Ох и получит он, как только Круспе выспится…       — Да, Рих, ты что-то совсем не здесь, — Лоренц. Выбрался из-за синтезатора — проскрипел проводами, подошел и тронул за плечо. — Эй, Рихард?       Ему было влом открыть глаза и глянуть на Кристиана, но он это сделал, зная, что клавишник все равно не отстанет и начнет его трепать, как собака тапок.       — Чего тебе, Флак? Я что, чет не так делаю?       — Да нет, все так. И это меня как раз и удивляет. Ты не заболел? В сонном виде никто бы не смог нормально играть.       — А я могу. Отстань.       — Правда, Флаке, не трогай ты его. Фиг с ним, пусть уже играет как играет, а то расшевелишь его — программа автопилота даст сбой и он начнет лажать, — Крииистоф. Машина-машин зубчатая-кристальная-со-всех-сторон-идеальная. Зараза, мать его так.       «Все равно и ты когда-то начнешь косячить. Тогда я тебе все припомню» — злой, перекормленной и примороженной пчелой в голове Рихи забрунжала раздраженная мысль — его начинало бесить все происходящее.       — Эй, ну чего вы там? С Рихой рядом спать легли? — Тилль. Тоже от работуна изнывает.       — Нет-нет! Просто убедились, что он это он, а не резиновая подделка из секс-шопа, — Паауль, с-скотина! Дружный гогот. Кажется, даже Олли смеется. «Ну, пакость, ты договоришься! Будешь у меня неделю спать на пузе и сесть бояться» — злые мысли взметнулись наждачным вихрем, разбудили чаморошное сознание, толкнули тело к порыву мести, но оно об этом еще не догадывалось. Несчастный гитарист, дернувшись треснуть Полика, который, кстати, стоял на довольно приличном расстоянии, запутался в собственных ногах и едва не навернулся, чем вызвал еще более дикий ржач со стороны своего обидчика.       — Угомонитесь вы, дятлы бешеные! Риха, стоишь себе и стой, не дергайся. Проспишься — потом эту пакостину накажешь, — Тилль. Вышел к ним из своей кибитки, сгреб его за плечи и встряхнул. Наткнулся на расфокусированный, мутный взгляд серых глаз, протянул. — Эээ, Рих, давай-ка ты вали спать. Вообще не соображаешь ничего.       — Отстань, Тилль, я в порядке.       — Та какой там!.. - начал было вокалист, но Круспе перебил.       — Я. Хочу. Доиграть. Не трогайте меня. Хотели работать — работайте, и мне не мешайте. Вам ли не пох, реагирую я или нет? Ларса никто по этому поводу не трогает, вот и от меня отвалите на три лаптя в сторону, — раздраженное, даже, скорее, злое бурчание лид-гитариста не то, чтобы задело всех. Просто как-то настроение не то, чтобы перекрасилось…стало на тон темнее.       Полик притих, Тилль молча вернулся на свое место, Лоренц с Оливером неопределенно переглянулись, а Шнай, приподнявшийся было со своего места, плюхнулся обратно. Как-то стало стыдно ему, что тоже над Рихой смеялся, но его попытки огреть Ландерса выглядели забавно. Оно и Полику все-таки следовало держать язык за зубами — Риха обидчивый человек, теперь фиг как скоро ритмач дождется от него помощи.       Как-то странно выпала следующая песня. Все толи в попытке успокоиться, толи еще почему, подхватили Флаке, который неожиданно для всех начал «Alter mann».       Когда вступил Шнадер — Риха открыл глаза, зная, что должен будет подхватить, огляделся — все какие-то притихшие и сосредоточенные, а Дум… — ему захотелось себя ущипнуть, но руки были заняты — Дум, казалось, превратился… У Рихарда даже не нашлось слов для описания того, что он видел.       Насыщенное фиолетово-черное марево окутало Шнайдера подобно огромной прозрачной амебе и двигалось в такт его движениям, но по-своему. По-иному. Песня разворачивалась, раскрывалась, он даже не заметил момента, когда Тилль запел, захваченный видимой картиной. Краем сознания он понимал, что никто другой не видит того, что он. Это было тем самым, что показывал им Олли. Аура. Но во время медитаций нужно было почти касаться Шная, и все равно тогда она выглядела не такой яркой, как сейчас.       Или всему виной было состояние Рихи?       Или Кристофа?       Странное дело, песня была медленной, раскачивалась, утаскивая глубже в себя. И Шнайдер вел или поддавался сам ей. Отбивал ритм на малом барабане и хэтах, волнообразными движениями вскидывал руки, пробегая палочками по томам и тарелкам, и в этом была какая-то густая, тягучая, как цвет его ауры, энергия. Не та, феерическая и расплескивающаяся, как на концертах, когда он кричит и подпрыгивает на месте, вертит иногда палочками как стриптизерша лифчиком, иная. Она бьется под кожей горячим пульсом, и поднимает куда-то в ночное небо, даже он, Рихард, это ощущает       Шнай покачивается в собственном ритме, прикрыв глаза, кивает головой и приоткрывает рот, шевелит губами… Палочки в крепких, точеных руках снова вспархивают над тарелками, выбивая зыбкий звук, рассыпающийся мелким металлическим бисером.       Рихард смотрит, не отрываясь, не может отвести взгляда от гипнотизирующих, плавных движений друга. Он играет сам, стараясь не сбиться, не промахнуться в ладах, как иногда умудряется, чтобы не оборвать этого магнетического действа.       И Кристоф, кажется, ускользает из мира: часто дышит, облизывая пересыхающие губы, качается сильнее, чуть с нажимом подаваясь вперед. Глаза его полуприкрыты и, кажется, закатились, потому что с каждым движением головы, Риха замечает только их тускло поблескивающие белки. Все тело его, кажется, слилось с аурой воедино, дышит и бьется в одном ритме, как сгусток плазмы, заключенной в прозрачный стеклянный шар — да, вот оно… Плазма. Живая плазма, энергия в ее самой необычной форме.        Круспе не видит никого вокруг, только чувствует свою гитару, продолжает и развивает мелодию, как издалека слыша голос Тилля — он не так важен. Важно не сбиться, не оборвать ритма, иначе все исчезнет.       Вскоре Тилль замолкает и вплетаются инопланетно-скользящие поскрипывания синтезатора Флаке. Шнайдер вытягивается, не теряя ритма, движения его становятся чуть резче, какое-то отчаяние прорывается в них, но все такие же они плавные, — Рихард следит за ними, провожая взглядом мягко изгибающиеся линии света, которые тянутся за руками Дума, и понимает, что ему вряд ли когда удастся достичь такой мистической грации. Он когда играет, обычно двигается рвано и резко, короткими рывками — видел себя в записи.       Песня почти завершается. Крис не здесь, он весь — ритм, легкий, простой и медитативно-повторяющийся, как камлание шамана. Его кожа сухая, не блестит как на концертах, наоборот — отливает каким-то матовым и мягким вересковым цветом, будто у сказочных эльфов. Фиолетово-черная амеба-клякса его ауры расплескивает белоснежные протуберанцы энергии — они разлетаются в стороны и возвращаются, обвиваются спиралями вокруг тонкого тела хозяина, наливаются темным и растворяются. Не привычный взрыв энергии — взрыв магния в воде, но ее живое движение. Кристоф не отдает, не делится, но обменивается с окружающим, не неистовый амок, но плато экстаза и искры с кончиков его сложенных пальцев не разлетаются, а возвращаются к нему обратно.       Короткий проигрыш, кажется, длится дольше обычного, время тянется ниткой расплавленного сахара.       Когда Тилль поет последние строчки песни — Риха все так же жадно смотрит и не может оторвать взгляда. Понимает, что с последней нотой все кончится и не хочет этого.       Настолько, как мог бы не хотеть своей смерти — психоделическое движение ауры Криса, его мерное покачивание, дрожащее в чертах лица нездешнее удовольствие и умиротворенность зовут за собой.

Das Wasser soll dein Spiegel sein Erst wenn es glatt ist, wirst du sehen Wieviel Märchen dir noch bleibt und um Erlösung wirst du flehen…

      Он готов молить кого угодно из них — Тилля, Шная, Пауля, чтобы они не заканчивали песню, но Крис отбивает последние такты. Сухой, короткий треск хэта — да будет свет.       — Риих, ты как там? — кто-то зовет. Лоренц?       Рихард, выплывает в реальность, будто из темной глубины, ошарашенно оглядывается, натыкается на тревожные взгляды Оливера и Пауля, переводит взгляд на Шнайдера — тот сидит, немного встрепанный, глаза влажно блестят и на щеках бледный румянец, но в выражении лица — тревога с отгоняемым подальше удовольствием от игры.       — А? Да. Вполне, — лид-гитарист переступает с ноги на ногу, ощущая, что несколько минут простоял в напряженной позе без движения, отпускает гитару, разводит руками. — А, что?       — Да ты как мешком пришибленный был. Стоишь, вытаращился куда-то мимо нас, играешь, а сам явно не здесь, — Пауль. И к удивлению, в его голосе тоже не ехидство, а, если не беспокойство, то…озадаченность.       — Да он заснул в процессе, Поль, — Тилль подошел. Он все видел из окошка: механические движения Рихи, какую-то накрененную, неестественную позу и полудикий взгляд. — Лунатиком так станет когда-то. Если уже не стал.       Он подходит к Рихарду, стаскивает с его шеи ремень гитары, передает ее подошедшему Ларсу — Круспе не сопротивляется — у него до сих пор перед глазами качается фиолетово-черное, прозрачное, завораживающее сияние.       — Пошли-пошли, порождение хаоса, — они с Ларсом ведут его на диван, а Шнай и Пауль уже суетятся, сгребают оттуда побросанные как попало куртки и кофры от гитар, освобождая место.       — Вот. Ложись и спи, пока сам не проснешься, — Линдеманн бурчит еще что-то, но Рихард уже не слышит. Успевает только понять, что недосып загнал его в измененное состояние сознания, и тонет во тьме.       Просыпается, когда на улице уже темно. В студии тихо — все разошлись, оставив его одного. Поднявшись, он потянулся к столу — там лежали ключи и записка.       Первая строчка гласила: «Риха, машину твою мы не трогали, ключи на столе, но за руль не садись. Ночуй в студии. В холодильнике полно всего, поешь — и спи дальше»       Чуть ниже было:        «Только не ешь сыр, он сдох недели две назад».       И еще ниже:       «Не верь ему, Риха, сыр живой, просто кое-кто решил его себе зажабить».       «Короче, ешь, что тебе понравится и спи. Ты нужен нам живым и адекватным».       «И не выходи на улицу один. Если верить новостям — маньяка еще не поймали».       Судя по почеркам, писали по очереди Тилль, Шнай, Пауль, Олли и Флаке. Эх. Сердце лид-гитариста сжалось в какой-то непонятной не-то тоске, не-то радости. Как бы они не ругались, какими бы заразами не были отдельно взятые личности — он все отдал бы, чтобы они всегда были рядом. Он все и отдавал, всего себя. И знал, что, несмотря на его собственные недостатки — его тоже любят и переживают за него.       Взяв записку, он снова перечитал ее и, аккуратно сложив, сунул в карман на рукаве рубашки. Пошел к холодильнику, заглянул в него. Злосчастный сыр лежал на полке в двери — достал его, осмотрел со всех сторон — сыр как сыр, но есть не решился. Взял булку для бутерброда, намазал ореховым маслом и принялся за нее.       В соседней комнате, где они играли, горел свет — Риха зашел туда. Все было отключено и сложено. Возле установки Шная стояла коробка с проводами и из нее же торчали палочки. Быстро дожевав бутерброд, Рихард подошел к ней, взял палочки, повертел в руках — ему стало интересно. Что-то подтолкнуло его, он захотел сам попробовать так же, как и Шнайдер. Уселся на его место, повертелся, поерзал, прикрыл глаза, вспоминая движения Криса, но перед глазами мелькали только сиреневые сполохи.       Спустя немного времени он вспомнил, поднял руки — они все иногда могли играть на «инструменте соседа», но в этот раз почему-то ему казалось как-то особенно. Повторяя движения Кристофа, он не касался барабанов, просто боковым зрением наблюдал за собой в темное окно, отражавшее не хуже зеркала. И все равно у него не было той мистической тягучей плавности в движениях, что была у Шнайдера.       Интересно, как выглядит его собственная аура? Тилль — пока только у него и у Рихи получалось ее видеть, — говорил, что похожа на Шнайдерову, только красного больше. Но ему было мало слов — хотелось самому все увидеть, но он не знал как. Он еще многого не знал, и знание это давалось ему с трудом. Одни медитации чего стоили — он уставал от них еще больше, чем от физической работы. Сидеть и пытаться на чем-то сосредоточиться, на каком-то там зерне, что внутри тебя, на своем дыхании, еще черт знает на чем, чтобы только увидеть ауру другого. Сколько ж усилий нужно для остального? В голове полная каша, но ему больше не страшно.       От мыслей оторвал звук открываемой двери — кто-то вошел. Он замер на месте, стараясь не дышать громко — почему-то вспомнились слова о маньяке.       — О, не спишь? — не заходя далеко в помещение, к нему заглянул Лоренц. В руках он вертел свой телефон.       — Забыл, блин.       — Бывает, — Риха неловко помялся, выбрался из-за установки.       — А ты чего... Шнайдера решил подвинуть с его места? — неловкая улыбка скользнула по лицу Флаке.       — Э-ээ... Н-нет… Так просто. Не знаю, — Рихард от чего-то растерялся и ощутил, что у него нещадно краснеют уши.        — Да ладно, я никому не скажу, не переживай, — клавишник снова улыбнулся и выскользнул обратно на улицу, оставив Круспе с ощущением недоумения и легкой пристыженности.       «Ну, и какой черт меня дернул? Это же все равно не моя стихия» — Рихард осторожно положил палочки обратно в коробок, пригляделся, так лежат или нет, и вздрогнул — от них тонкими перевитыми лентами потянулись два цветных хвоста — темно-фиолетовый, уже знакомый и другой — лилово-пурпурный, с темно-вишневыми прожилками и пятнами по краям.       «Так вот оно как…»