ein Fleischgemisch so reich an Tagen wo das Meer das Land berührt will sie ihm die Wahrheit sagen Doch ihre Worte frisst der Wind wo das Meer zu Ende ist hält sie zitternd seine Hand und hat ihn auf die Stirn geküsst…
Волна рук пошла по толпе от первых рядов до последних, тонущих в темноте огромного зала с тем, чтобы дойдя до края, хлынуть в обратную сторону, в сторону сцены, и захлестнуть растерявшегося вокалиста энергией, которой по горстке из каждой руки, собралось огромное множество. Пронзительный проигрыш еще звенел и тянулся над толпой, они выкрикивали последние слова припева, когда первый ряд вскинул руки, передавая им всем и лично Тиллю все, что удалось собрать. Уверенность, успокоение, азарт и вдохновение, просто физические силы… И он словно вырвался из душной мути, глотнул свежего воздуха и заметил, что с остальных тоже этой волной смыло угнетавшую их тревогу. Пауль вытащил Рихарда на свет и тот, словно выбравшись из берлоги, ошалело затряс головой и огляделся. После этого они понемногу начали оттаивать, а к четвертой песне уже вернулись в свое привычное для выступлений настроение, только Пауль не подначивал Рихарда. То вертелся рядом, то бегал к Шнайдеру, которого странное дело, от чего-то не перло в этот раз как обычно. Он играл сосредоточенно, с выражением такой увлеченности и удовольствия на лице, что мелкому гитаристу оставалось только завидовать и удивляться, как тот успевает остановиться между песнями или переключиться на другую, будучи явно где-то не здесь. Потом они с Тиллем пристали к Флаке, уболтали его станцевать, от чего по залу прокатилась волна радостных воплей, а их каждого затопило такой горячей отдачей, что перехватило дыхание. Тилль во время соло подбежал к Рихарду, подозвал Пауля, и крепко обнял обоих сразу. «Спасибо, парни!» — значил этот жест. Он снова не один на сцене перед всеми. А потом были несколько боевых песен подряд, отчего зал расшевелился до состояния бурлящей лавы, потом эпичное «Sonne», которое успело всем полюбиться, и в завершение, как последний удар по врагу — «Ich will», в котором строчка «Ich will eure Energie» прозвучали для каждого теперь с новым смыслом. Кристоф раскинул руки и будто попытался обнять весь зал сразу из-за своей установки, Пауль вспомнил фиолетово-черную одурь и болезненный кайф от его энергии, Рихард зло ощерился… Зал скандировал вместе с Тиллем отрывистые строчки и тот чуть ли не кожей ощущал волны горячего восторга, буйной, неуемной радости, набегавшие из толпы, чувствовал молчаливое, пробирающее до дрожи удовольствие Шнайдера, чувствовал отходящее напряжение Ларса, привычный азарт и задор Ландерса, Рихину вернувшуюся раскованность… И в этом успокоился. Никто из инициированных, казалось, не ощущал ничего злокачественного. Все было привычным в рамках выступления. Даже четырехэтажные маты Тилля по поводу того, что не сработал один из зарядов фейерверка, которые были слышны только им самим и пиротехникам — такое иногда тоже случалось. Когда они вышли на бис с одноименной группе песней — Тилль с удовольствием поджог на себе огнестойкий плащ. Казалось, света ему не хватает, или тепла в этой жизни, что так к огню тянется… Они сыграли тогда еще три песни и вышли на поклон. Обнимающиеся, довольные. Дум легонько ткнул палочкой Ларса в бок, давая понять, что нет повода для волнений, потом откуда-то за их спинами взялся Ландерс. Он на бегу попытался отшлепать драммера заднице, но тот, смеясь, увернулся и мелкий врезался в Олли, который поймал его и сам надавал раскрытой ладонью по мягкому месту, повторяя действия их Белоснежки. В итоге уходили довольные. Полик, будто вспомнив что-то, вернулся, выбежал на выступ сцены, выходящий далеко в глубь моря фанов внизу, выбросил свой и Рихардов медиаторы в толпу, помахал на прощание всем руками, развернулся уходить, но не успел. Раздался громкий хлопок и сноп белого магниевого пламени вылетел у него почти из-под ног, хлестнул по лицу, окатил с ног до головы фонтаном искр и рассыпался за спиной фейерверком, окатил спину недалеко ушедшему Ларсу. Сработал последний, мать его так, заряд. Олли рванулся к ритмачу и уже у самого пола успел схватить, дернулся назад, падая на задницу, утаскивая того за собой дальше от извергающего искры снаряда, услышал в наушнике вскрик Рихарда. — Пауль! Олли! Их обоих окутало облако белого дыма: от него слезились глаза и першило в горле. Зал взорвался испуганным криком, толпа отшатнулась от сцены, но Ларс этого не видел. Он чувствовал только возню Пауля и слышал в наушник его сдавленные стоны. Подбежали Рихард и Тилль помогли им подняться. Еще несколько человек из техподдержки окружили их, закрывая собой от лишних глаз. Несчастный Пауль с трудом поднялся, закрывая ладонями лицо — еще не пришло ощущение боли, — его повели со сцены, но он успел сделать только пару шагов, а потом споткнулся и грохнулся бы, если б не Тилль. Он успел схватить мелкого за воротник короткой куртки, ловким движением снял с него гитару, на ходу отдал ее Рихе, а сам подхватил Хайко, чувствуя, как его тело обвисает у него на руках. На выходе со сцены их встретил Шнайдер и Флаке, которые успели уйти на полминуты раньше: Дум бросился к Паулю, пытаясь рассмотреть, но в полумраке помещения за сценой трудно было что-то увидеть. Он только понял, что одежда на нем дымилась, а лицо и открытая кожа на плечах и груди потемнела. Тилль широкими шагами шел в отведенную им большую гримерку, то матеря на ходу пиротехников и грозясь им головы поотрывать, то проклиная себя за то, что недоглядел, не перепроверил эти чертовы фейерверки лично; Рихард, неожиданно для самого себя мобилизовался, вспомнив, где в здании находилось некое подобие медпункта, ринулся туда, предупредив Флаке и Олли. Последний, стараясь не впасть в панический ступор, тоже попытался помочь: сгреб с дивана в гримерке все лишнее, и, когда Тилль уложил туда Полика, потянулся к тому, чтобы снять оплавившуюся местами куртку. — Постой, Олли… Наверное, нам лучше его не трогать. Пусть медики все делают, — негромко в неожиданно наступившей тишине, проговорил Флаке. — Чтобы мы хуже не сделали. В ярком свете ламп дневного света музыканты и двое техников, обступившие диван, на которым лежал Ландерс, «во всей красе» увидели его повреждения. Лицо и шея выглядели страшно: россыпь черных и кровоточащих крупных и мелких ранок, как от мелких-мелких осколков, глаза закрыты, веки слиплись от крови и все это быстро отекало. На скуле набухал волдырь, на неприкрытых участках кожи на плечах и груди — камуфляжными пятнами такие же точно, только больше, а там, где тело было прикрыто синтетической курткой — ткань оплавилась и агатово-черными блестящими каплями въелась в кожу. — О господи! — судорожно выдохнул Шнайдер. Что-то будто треснуло у него в голове: больно, до звона в ушах. Вернулся Рихард с двоими медиками: те быстро прогнали столпившихся раммштайновцев от пострадавшего, распаковали свои медбоксы и стали быстро, сноровисто снимать с него обгорелую одежду. Спрашивали, как все случилось — Тилль рассказал. Быстро смерили давление, послушали сердце, дали какой-то укол, от которого через пару минут бедолага слабо застонал и пошевелился, но не пришел в себя. Один из врачей вызвал скорую, другой стал обрабатывать лицо Пауля каким-то антисептиком и накладывать стерильные повязки. — На первый взгляд повреждения серьезные, больше скажут уже в больнице, но угрозы жизни нет. Вероятно, нужно будет несколько операций, чтобы восстановить… Тот, который перевязывал Хайко, что-то еще говорил, но Шнайдер их не слышал. В голове у него повис монотонный комариный писк, перед глазами мельтешили мошки, его бросило в жар. «Господи, зачем же я отказался? Зачем мы все это сделали? Может Риха бы увидел, а если б не увидел — я бы помог!» — эта болезненная мысль огромным злым шмелем металась в голове и жалила. — Принесите кто-нибудь воды, он, когда очнется — захочет пить, — до Оливера слова медиков тоже доходили как сквозь вату. Он ловил на себе растерянные, тяжелые взгляды Тилля и Рихарда (зачем, ты нас подбил на это Олли? Может, на сцене все было бы нормально, а так…), умоляющие — Шнайдера (что делать, Олли? Как же плохо!). Только Флаке не обращал на него внимания. Он помогал медикам обрабатывать ожоги на руках Пауля — почему-то ему они доверили это дело. Поймав шанс хоть ненадолго скрыться от всех этих взглядов, Ридель отошел за бутылкой воды, принес, поставил на пол рядом с диваном, в доступной близости для Ландерса. — Пока что все. Сейчас приедет машина, его отвезут в ожоговое, — один из врачей отвел вокалиста в сторону. — Насколько все плохо? — спросил тот. — Плохо, Тилль. Горящие частицы по причине высокой энергии глубоко повреждают кожу. Один глаз пострадал сильно, возможно, зрение в нем снизится. Но, что я тебе рассказываю? Ты сам знаешь, что такое ожоги от пиротехники. — Да, — мрачно кивнул тот. — Так что, боюсь, таким же симпатичным как был он станет еще не скоро, — доктор старался говорить как можно тише, но, стоявший недалеко Шнайдер, все слышал и его совсем повело. Мир поплыл перед глазами, жара сделалась невыносимой. Нереальный, искаженный, внезапно пробился к нему голос: — Что… Что случилось? Больно… Больно как! — Поль очнулся, Кристоф оглянулся на него. — Что у меня с лицом?!!! Мелкий ритмач попытался прикоснуться к себе, но его руки перехватил Флаке: — Нет, не лезь! Не трогай. — Что? Что там, Флаке?! — паникующий, болезненный вскрик дорвал окончательно в голове то, что уже начало трескаться чуть ранее. Под закрытыми веками полыхнул ослепительный свет, огненный вихрь пронесся по жилам, и в ладони хлынуло жидкое пламя. — Н-нкх! — Шнай крепко сжал кулаки, не давая вырваться тому, что получил, собрал в себе на концерте, рванулся к Паулю, оттесняя второго медика и Рихарда с Лоренцом. — Эй, ты чего? — клавишник только удивленно охнул. Он не смог ответить. Со сдавленным стоном рухнул на колени перед покрытым бинтами ритмачом, протянул руки к его лицу, с трудом сдерживая дрожь в пальцах. Оно рвалось из него, распирало вены, билось, ища выхода. Энергия, которую он зачерпнул во время выступления и его сила, а критическая ситуация стала катализатором, который запустил реакцию освобождения. — Сейчас-сейчас, Поль, — прошептал он сквозь стиснутые зубы, с огромным трудом сдерживая в себе это беснующееся пламя, не давая вырваться ему бесконтрольно и наброситься на пострадавшего. Осторожно пробирая каждый из слоев его ауры, перестраивая эту мощь под его частоту, чтобы не навредить больше, он стал исправлять полученные повреждения. И образ в голове: под белыми повязками быстро закрываются глубокие точки-каверны от горящих пороховых частиц, исчезают водянистые пузыри и сползают змеиной кожей оплавленные частицы одежды… Первым понял смысл происходящего Олли: отскочил в сторону от Шнайдера, который как и тогда, в кафе еще, вдруг весь окутался маревом белого свечения, затем Тилль и Рихард. Первый тихо охнул, пошатнулся и схватился за голову, второй — молча стал оседать на пол, но был пойман Лоренцом. Их будто порывом ветра хлестнуло, отголоском ударной волны — освободившаяся сила Шная коснулась и освободила их самих — если один смог — то и остальные автоматически освобождаются, установка-то была одна на всех. — Ну, нет-нет-нет… Не хочу! — тихонько простонал Свен, едва очнулся от короткого беспамятства и понял, что произошло. — Что, вашу мать, творится? — обалделые медики и техники, тоже отшатнувшиеся было, не решались подойти ближе к Шнайдеру, который все так же светился, как рождественская елка и проделывал какие-то непонятные движения над телом ритм-гитариста. Тот тоже очнулся и теперь, чуть приподняв голову, с каким-то непередаваемым выражением глядел из-под повязки уцелевшим глазом на своего спасителя. — Это… это трудно объяснить, мужики, я не знаю как именно, но это работает, — попытался заговорить их Лоренц, отвлечь, но в гримерку уже набежали новые люди. Некоторые работники площадки, где они выступали, девушки-гримеры и техники, кучка фанов, непонятно как пробравшихся мимо охраны — все они или обступили широким полукругом Шнайдера и Пауля, или заглядывали в открытую дверь гримерки. Неожиданно Кристоф закончил: плавно опустил руки, обернулся, невидящими глазами скользнул по лицам и остановился на Олли, — у того внутри похолодело, — встал, нетвердо держась на ногах, подошел к нему. Не отводя жутковатого взгляда, отсвечивающего иниевой синевой, вдруг быстро обнял за спину. — Не надо, Шнай! — успел выдохнуть Ридель, но подавился словом, потому что в следующий миг волна жара прокатилась по его опаленной спине, смывая боль, а следом за ней — прохладное успокоение, приятное до мурашек в костях, не то, что на коже и сильное удовольствие. «Так вот почему Полик так подсел тогда на его энергию!» — искрой проскочила мысль, но он прогнал ее и попытался отстранить от себя Шнайдера. Тот не пустил. Не открывая глаз, неожиданно стальным голосом произнес: — Не прерывай меня за этим делом. Никогда. — Постоял еще немного, уже ощутимо подрагивая, продолжая невесомо поглаживать ему спину вдоль позвоночника и выводя пальцами завитки меж лопаток. А потом сам тихо отстранился, опустил руки, отошел на пару шагов и вдруг мягко бухнулся на пол. Не упал, но неловко сел на подогнувшиеся ноги, мотнул головой и удивленно огляделся. — Шнайдер? — Пауль тоже попытался сесть, стряхнул рукой с лица и шеи марлевые салфетки. — Мать моя монашка! — охнул один из медиков, тот, который обрабатывал раны мелкого. — Вы это видели?! Лицо у Пауля было красным, как после дня на пляже без зонта, на плечах кое-где желтовато поблескивали мелкие волдыри и только — ничего не выдавало того, что какой-то десяток минут тому в него попал с близкого расстояния заряд фейерверка. Риха и Тилль лихорадочно оглянулись, Ларс побелел как полотно, видя реакцию окруживших их людей. «Что это было? Что за фокус?» «Это грим такой? В чем прикол?» «Они, что еще и волшебники?» «Нет-нет, так не бывает! У него же места живого на лице не было, такие раны так быстро не заживают!» «Это все Шнайдер! Он не человек, я так и думала!» Небольшая, но очень возбужденная толпа загалдела, зашевелилась, кто-то из фанов попытался пробраться ближе к сидящему на полу ударнику, которого, казалось, оглушило проделанное, но их инстинктивно не подпустили ближе ребята из поддержки группы. Сами потянулись к Кристофу, кто-то подошел к Полику, наклонился, заглядывая в лицо. — А ну свалили все отсюда! — гаркнул вдруг Тилль, да так, что, казалось, и на улице услышат, но это неожиданно не подействовало. — Да не ори ты, Линдеманн, дай посмотреть! Не каждый день такое увидишь, — Юха, техник, который как-то помог раз Ларсу вывести полуобморочного Шная за кулисы тоже решительно двинулся к Ландерсу. Девушка-гример, заглянувшая на шум, попыталась подобраться к Кристофу. — Нет! Уйдите! Вы не видели ничего! Никто! — страх приближающихся людей, их любопытных глаз и рук заставил Поля рывком сесть и забиться в угол дивана. В голове стало неожиданно ясно до звона, холодное, чистое нечто заполнило его, поднявшись от груди, бросилось в лицо и руки. Он выставил их вперед, защищаясь, растопырил пальцы. — Никто. Ничего. Не видел. — Прошипел он сквозь зубы, странно поворачивая голову на бок и щуря быстро чернеющие глаза. — Никто. Ничего. Тилль понял, привычно закрылся, Ларс зажмурился, тоже отстраняясь, а Риха наоборот, жадно вцепился взглядом в глаза ритмача, надеясь, что все забудет и в нем снова все спрячется. На миг гримерку заполнила вязкая тишина: техники, медики, пробравшиеся фаны — все как-то осоловели на доли секунды, схваченные колючим взглядом Хайко. — Уходите, — тихо произнес он, все еще держа перед собой вытянутые руки. — Уходите отсюда. Вы ничего не видели, ничего не случилось. Флаке первым развернулся и медленно побрел к двери, но его перехватил Тилль. — Стой, Лоренц! Это не к тебе. — А? — тот растерянно оглянулся. — Я думал идти собираться. — Потом. Подожди. — Несколько секунд музыканты молча смотрели, как люди разбредаются сонными мухами, а Поль все так же напряженно смотрит им вслед. Каждому, будто провожает взглядом, чтобы не вернулись. — Ничего… Не случилось, — повторил он еле ворочая языком, когда в гримерке их осталось только шестеро, и, покачнувшись, стал заваливаться на бок, грозясь свалиться с дивана. Поймал его снова Олли. — В рот мне ноги, — слабо пробормотал Рихард, оглядывая друзей чумным взглядом. — Что это было? Все вернулось? — Да, Рих. Прости. Я говорил, что это навсегда останется с вами. Это можно сдержать, но полностью вернуть все как было — нет. — Оливер. Он осторожно уложил Пауля на диване и теперь осматривал, медленно поводя раскрытыми ладонями над его телом. — Да и сдержать, похоже, тоже не особо получилось, — Тилль. Он ближе подошел к ним с Паулем, наклонился и тоже внимательно вгляделся лицо последнего. Осторожно потянулся рукой, потрогал влажную горячую кожу. — Почему-то я так и думал, что все это временно. — Может, это и к лучшему? — озвался Флаке, к которому вернулась ясность мыслей. — По крайней мере, он снова невредим. Так, Олли? — Да… Физически он в порядке, но… — Он слишком много отдал, — Дум. Выбрался из своего оцепенения, глубоко вздохнул и распрямился, осторожно поднялся на ноги. — Ему нужен отдых, хорошая еда, а лучше… — он подошел к Ларсу, глянул ему в глаза, будто прося разрешения. Тот протянул руку и к нему, посмотрел, чуть прикрыв глаза, и медленно кивнул. — Можешь. Ты нахватался с избытком. И Кристоф присел на край дивана рядом с Поликом, осторожно взял его безвольную руку, совсем маленькую рядом со своей. — Эй-эй, Шнай, ты, что делать собрался? — Риха настороженно шагнул к ним, — Он же тебя так чуть не угробил! — Тише. Кажется, они теперь знают, что делают. — Линдеманн. Придержал гитариста за плечо, не давая вмешаться. А Кристоф открылся, непривычным, плавным движением свободной руки собрал с себя то, что было лишним — немного, но хватит, чтобы Полика привести в себя, — и осторожно направил к нему. А тот принял. Вздрогнул почти сразу, приоткрыл глаза, но из-за мути, застилавшей взгляд, ничего не увидел. Стал забирать, будто медленно пил холодную, горьковато-железную, но вкусную до одури воду, растягивая удовольствие каждого глотка, утоляя невыразимую жажду. — Смотрите, чуваки! — Лоренц указал Рихе и Тиллю пальцем на руки Шная и Пауля, которые оплетала бледно-сиреневая, мягко изломанная сияющая нить — будто электрическая дуга. — Они делятся. — Убейте меня, — буркнул Круспе. — Я так надеялся, что все кончилось. — Тише ты, — Лоренц одернул его, боясь, что тот все испортит. — Если б кончилось — мелкий был бы уже в ожоговом отделении сегодня. Рихард прикусил губу. Он толком не видел того, что было у Хайко с лицом, но он видел людей, у которых лица были изуродованы ожоговыми келоидами, и ему становилось страшно от одной мысли, что Поль тоже может остаться таким же. Протяжный, жалобный стон вырвал его из набежавшей волны мыслей. Кристоф, ощутив, что отдал все, что было безопасно для него, мягко отцепил руку Ландерса от своей, и тот застонал, не желая отпускать неожиданно добровольно пришедшее удовольствие. — Все, Полик, не жадничай, — Ларс мягко прижал его голову к дивану, удерживая ладонь на лбу, — Оставь что-то и Шнайдеру. — Ммм… А как все хорошо было, — вяло ответил ритмач. — Мне понравилось. Может, повторим еще, а, Дум? — он открыл глаза и пьяненьким взглядом окинул подошедших к нему друзей, остановился на драммере. — Да ну нафиг! Ты что, еще хочешь получить фейерверком по морде? — нервно хмыкнул Рихард, косясь то на Тилля, то на Флаке. — Гмм, пожалуй, нет, — Хайко скривился, вспоминая те моменты, которые успели сохраниться в памяти с момента попадания и до того, как Крис его вылечил. Особенно яркими были две точки во времени: сам взрыв заряда и странный, беззвучный, огненно-рыжий взрыв в его голове, перед внутренним взглядом, когда Шнай его коснулся — он тогда успел понять, что в нем сжатой пружиной развернулась его связанная сила. И потому радовался сейчас, несмотря на то, что лицо, шею и плечи ему немилосердно жгло; несмотря на удрученные взгляды Тиля и Рихарда, которым меньше всего хотелось возвращения их возможностей и, несмотря на противную слабость, которая сковывала его движения вязкой паутиной. — Я тоже думаю, что не стоит, — сидящий рядом Шнай улыбается одними краешками губ, а в глазах блаженная усталость — он снова может делать то, что ему так нравится. Только Оливер, сидящий позади на полу, ощутимо напряжен. Мир снова обрел удивительную яркость, снова он улавливал тоненькие, почти невидимые ниточки чужих эмоций — побочный продукт или вторая сторона телепатии. Тилль чувствует эмоции и иногда улавливает мысли, он, Пауль, наоборот. Может внушать, и иногда улавливает эмоции. — Олли, чего ты как на иголках? — он спрашивает и все слышат участливый вопрос в этом, а не очередную поддевку. — Я же… Почти в порядке. Тьфу! — он снова пытается сесть — получается, но кружится голова. — Да… Ты прав. Но…у нас послезавтра еще выступление, и мы… — Да понятно, Олли, мы ненормальные снова. Черт возьми, я же не думаю, что мы друг друга покалечим на сцене из-за этого? — не выдерживая нахлынувшей от Ларса паники, Тилль подходит к нему и садится на корточки напротив. — Эй, ты слышишь меня? — трогает за плечо. Мягко, но требовательно. — Да, Тилль, я просто… — он поднимает свои невероятные глазищи на вокалиста, смотрит… — Олли. Успокойся, слышишь? Я думаю, нам хватит сил справиться с собой. Если от этого нельзя избавиться — надо учиться жить с этим. Это…мать его так, две стороны нашей жизни теперь. Музыка и эти силы. Не развалим же мы группу только из-за страха выступать? — Да, Ларс, после сегодняшнего ЧП, мы уже никого не удивим новой катастрофой, — Флаке. Тоже подходит к ним, встает оперевшись на плечо Тиллю. Такой тонкий рядом с ним и нескладушный. — Я не хочу больше катастроф. — Фыркает Рихард сердитым дикобразом. — Нуууу… Мы очень постараемся, чтобы их не было, правда, Шнайдер? — Поль хватает Кристофа за руку и рывком дергает на себя, заставляя упасть почти плашмя сверху. — Ай, тапок ты, осторожнее! — вскрикивает тот, ударившись затылком о, казалось, бронированную черепушку ритмача. — Сам тапок, смотри куда падаешь, — больно делается и ему, но в то же время смешно до неприличия, а сил не ржать нет. Заразный смех наполняет комнату, передается Шнаю и тот медленно сползает на пол с дивана, держась за голову и за живот. — Вот же придурки ядерные! — невольно усмехается Линдеманн, — Рих, ты видел такое? Ржут сидят, хотя только что оба полукоматозные лежали, — он оборачивается к лид-гитаристу. Тот тоже криво усмехается, но в глазах темно и тревожно. Флаке тихонько хихикает в кулак и поглядывает то на него, Тилля, то на Олли, который глядя на прущихся Дума и Хайко только тяжело вздыхает. — Ну, блин, чего вы как на поминках? — отдышавшись, спрашивает Ландерс, окидывая взглядом смурные лица согруппников. — Никто же не умер и не покалечился, а значит, жизнь продолжается! — Да! — тоже переведя дух, поддакивает ему Шнайдер. Кажется, обмен энергией подействовал на них не хуже бутылки горячительного. — И нам надо продолжать делать то, что мы делаем. Пусть теперь и в новом качестве, — неловко пожав плечами, продолжает их мысль Флаке. — Воот. Поэтому идите все к нам, — тянет Пауль и не-то снова морочит всех, не-то сами они сбредаются, ведомые непонятным желанием успокоиться. Садятся на пол рядом с ними у дивана. Переглядываются. — Будешь ли ты, пока смерть не разлучит вас, хранить им верность все эти дни? — протягивает Полик немного переделанную строчку их песни. Все молчат, переглядываются и в глазах появляется удивление, а на губах — растерянные полуулыбки. Он повторяет громче. — Будешь ли ты, пока смерть не разлучит вас, хранить им верность все эти дни? — Да! — вдруг твердо отвечают Шнайдер и Тилль. Последний легко подталкивает в бок сидящего рядом Олли, а тот — Рихарда, затесавшегося между ним и Паулем. — Да! — Флаке обнимает Линдеманна за шею. И третий раз Поль спрашивает. И в этот раз как по уговору, все в один голос выкрикивают: — Да! — Ну, слава небесным инженерам, — Тилль с облегчением переводит дыхание. Его порядком взволновало молчание Ларса и Рихарда. — Тогда нас можно объявить… — он не успевает договорить, встревает Лоренц: — Братством ядерных фриков, с чем я нас всех и поздравляю. Он произносит это таким пискляво-манерным голосом, что их все-таки разбирает. Нервный, но дружный гогот взлетает к потолку и отражается от белых стен гримерки, вылетает в открытую дверь наружу и осыпается, как искры праздничного фейерверка по поводу заключения мира…Das ende