Анорексичка

Бёнкван варит на кухне всем кофе, Сэюн играет с Донхуном на компьютере в какие-то стрелялки, в которых Джунхи ничего не смыслит, а Чан отмокает в ванной. Жевать пресный рис с курицей, на которые только были способны руки Сэюна, всем надоедает ещё утром, поэтому после обеда единогласно принято решение сходить в Диснейленд и где-нибудь вкусно поужинать. — И надолго там Чан застрял? Вообще-то у нас совмещённый санузел, — Бёнкван выглядит помятым и взъерошенным, и не то, чтобы Джунхи хочет знать, чем они там по ночам с Сэюном занимаются. Хватает и того, что их обоих ничего не смущает, и они прилюдно обжимаются, как молодожёны на медовом месяце. Причём у них каждый месяц медовый. — Руки убрал от моего эклера, — Донхун стреляет глазами в Бёнквана и забирает одну из кружек с кофе. Сэюн отбрасывает джойстик и идёт за самым старшим, целуя Квана в висок, отвлекая от того, чтобы навлечь на себя гнев Донхуна. Чан выходит, светящимся, как весеннее солнышко. Джунхи молчит и попивает свой латте, ему ничего и не нужно говорить, потому что каждый в этом доме додумает всё сам. И если раньше это его раздражало и хотелось, чтобы никто не лез в его личную жизнь, то теперь он всё воспринимает иначе. Они семья. Они будут подстёбывать, смеяться, драконить, навлекая на себя кару небесную в лице Пака Джунхи, а ведь это действительно надо постараться! — но они в любой момент встанут на их сторону, на их защиту, что бы ни случилось. Раньше Джунхи в это не верил. А теперь это было единственное, в чём он точно был уверен — в своих людях. И в своей самой большой слабости к одной анорексичке. Чан трепал ему нервы, делал глупости, за которые иногда и убить хотелось, но ничего из всего этого не могло перекрыть его любовь. К совершенному несовершенству. Чан выхватывает лакомство Донхуна из рук Бёнквана раньше и отправляет себе в рот. Джунхи смеётся в кружку, а Донхун выглядит крайне обескураженным. — Ну серьёзно? — всё, на что хватает самообладания Донхуна, пока Чан беззаботно пожимает плечами, а Сэюн пытается не заржать в голос с самого грустного выражения лица старшего. — Я теперь даже не понимаю, мне разозлиться или нет? — Жирок на боках появится, Чанни-Чан, — посмеивается Бёнкван, и Джунхи тут же предупредительно стреляет в него глазами. — Да, — отвечает Ючан, подходя к Джунхи и обнимая его за шею, — ну и что? — Кто ты? — Донхун отшатывается. — А ты что сделал с нашим любимым ребёнком? — он недобро смотрит на Джунхи, но тот делает вид, что ничего не слышит. Вот уж посвящать в подробности он их точно не собирается. И только улыбается с удовольствием поедающему сладкое Чану. — Мы вроде гулять собирались, даю вам десять минут, или мы уезжаем без вас, — Джун звучит убедительно, и все подрываются с места, собираясь в суете, пока Чан смущённо хихикает ему в ухо. Джунхи знает, что Чану нравится колесо обозрения, что он бы с удовольствием пострелял в тире и сходил бы комнату Дракулы. Джунхи знает, что тому нравится, а что он терпеть не может, но он всё ещё учится и узнаёт своего мальчика. И он будет учиться всегда. Ему есть чему у него поучиться — хотя бы искренности в любой ситуации, что бы с тобой ни случилось. — Я люблю тебя, анорексичка, — шепчет Джунхи ему в шею. — Для меня ты идеально неидеальный. — А ты для меня идеальный, — Чан смотрит в его глаза и тонет, тонет, тонет. — И я буду стараться, чтобы тебе соответствовать. — Ничего сложного. Тебе всего лишь придётся оставаться самим собой. Чан качает головой, но ничего не отвечает, зная, что тогда они будут спорить до самого вечера. А спорить они оба ненавидят. — Ну опять развели тут свои сюси-пуси! — Донхун как всегда пунктуален и ворчлив. — И те туда же! Пошли уже, пошли, опоздаем! Бегом! Кто последний до машины, тот пидор! — Самый старшенький, говорите… — Бёнван выглядывает из-за угла, натягивая ботинки. Но Сэюн, ещё наполовину даже не одетый и точно не успевший бы добежать, довершает картину: — Даже спорить не стану. Джунхи и Чан смеются, берут друг друга за руку и выходят следом.