Мальчишка

      Вот бывает так: живешь себе спокойно, работаешь на любимой работе, по возвращении домой кормишь всегда встречающий тебя преданный пушистый комочек — кошку, ходишь в супермаркеты и библиотеку по выходным, иногда видишься с приятелями — все обычно, как у людей, все тихо и мирно, просто и размеренно. А потом, не имея на то никаких предпосылок, случается переворот.       Хотя, если быть до конца честным, тот, кто учинил этот переворот, случился раньше, задолго до того момента, когда жизнь свернула на кривую дорожку с кочками и выбоинами. И, быть может, одно только это было той самой предпосылкой, жирнейшим намеком на предстоящие события, которые умудрился так безалаберно допустить. А может, не допустить их было невозможно? Столько предположений, но ответов нет. Не было их и в тот вечер, под конец смены.       – Ван Ибо? Ваш мотоцикл хочет Вас покалечить, не иначе.       Этот мальчишка уже третий раз за последние три месяца приходит: то с растяжением, то с целой кучей жутчайших ушибов. Что на сей раз? Сяо Чжань собирается задать этот вопрос, но осекается — слишком уж несчастным выглядит этот подросток — и даже немного жалеет о сказанном ранее. Как бы то ни было, этот парень упорно старается и, несмотря на все неудачи — а их, по его рассказам, тоже было немало — и полученные травмы, продолжает тренироваться. Это заслуживает уважения, но не чего-то похожего на насмешку. Хотя Ибо на нее не реагирует, глядит куда угодно, но не на Сяо Чжаня, и молчит. Чжань его почти не знает — только по коротеньким рассказам про мотокросс, тренировки да про байк во время осмотров, что вполне себе ожидаемо, ведь где и как получил травму, про то и рассказывает. Чжань его почти не знает, но почему-то уверен, что вот это его поведение — не что-то обыденное. Он с порога говорит, что и как случилось, а сейчас стоит весь бледный, косо ссутуленный, лицо в каплях испарины, а куртка и штаны — в плохо отчищенных следах кувыркания в грязи.       – Что случилось?       Ибо перестает таращиться на кушетку и переводит взгляд на подскочившего к нему Сяо Чжаня — затравленный, обиженно-злой и, неожиданно, осуждающий. Это напрягает.       Из коридора доносится возня, смешки и чье-то возмущенное шиканье, шарканье тапочек Лю Фань с регистратуры — звук ее походки Чжань узнает безошибочно — и трели телефонного звонка. В кабинете — только звук шумного, болезненного дыхания Ибо, который продолжает молчать. И как к нему такому подступиться?       – Если ты не скажешь, я не смогу тебе помочь.       На эти слова Ибо реагирует ярче, и кажется, будто что-то разбивается в этот момент.       Сяо Чжань мысленно отвешивает себе подзатыльник за фамильярность, но не тут-то было.       – А если скажу, поможешь?       Той же фамильярностью отвечает ему Ибо, но это не звучит попыткой намекнуть на бестактность Чжаня. Ибо словно бы расслабляется немного, прячет воображаемые клыки и когти, хоть и смотрит все еще с недоверием.       Чжань, конечно, травматолог, да только вот душевные травмы подростков — не его профиль. А что речь в итоге пойдет не о вывихе или переломе, и дураку ясно.       – Помогу, – поспешно отвечает он и кивает на болезненно вывернутое левое плечо и руку. – Только сначала скажи, с этим что.       – Локоть. Вывернуло или сломало. Не знаю. Больно капец.       – Садись.       Чжань отходит за ножницами — тревожить лишний раз руку сниманием куртки недопустимо, тем более, когда неизвестно, какого рода повреждение.       – Что ты хочешь делать? – вскидывается Ибо, глядя сначала на ножницы, а после на склонившегося над ним Чжаня.       – Резать. Не через одежду же все…       – Не-не! Нельзя резать!       – Тебе куртка дороже руки?       Ибо опять молчит, сжимается весь будто, и губы дрожат — того гляди расплачется.       – Потом я зашью ее тебе и передам родителям записку, чтоб не ругали, только давай сейчас не будем мучить твою руку дальше?       Вместо ответа он запрокидывает голову, жмурится, пытаясь сдержать слезы, но нос и кожа над верхней губой уже покраснели и намокли ресницы. Вот же… Не сказать, что Чжаня жизнь к такому не готовила — готовила, готовила к чему-то в разы хуже и страшнее, чем ревущий подросток, но было бы , наверное, проще, если бы он ревел только лишь из-за испорченной куртки и покалеченной руки.       Ибо быстро собирается, хлюпает носом, выдыхает шумными урывками отступившей слезливой драмы и мелко кивает.       – Насрать. Эндуро[1] при любом раскладе накроется медным тазом, – признается Ибо и смотрит, как Чжань режет плотную ткань спортивной ветровки.       – Почему? Не факт, что эта травма станет препятствием для карьеры в мотоспорте.       – Не в ней дело.       Расспрашивать Чжань не собирается — не до того сейчас, потом успеется, хотя у парня на лбу написано «спроси меня, ну же».       Куртка аккуратно снимается со второй стороны и валится на край кушетки ненужным барахлом.       – Сейчас сделаем рентген, посмотрим, нет ли дополнительных повреждений на самом суставе, а так у тебя вывих локтя, – говорит Чжань и берет Ибо за здоровую правую руку.       Ладонь горячая и сильно вспотевшая от волнения и испытываемой боли, но Чжань не разжимает пальцев, так и ведет его в смежную с приемной небольшую операционную, где за два года работы сделал, наверное, сотни рентгенов, вот таких вправлений, накладываний шин, перевязок и прочих вещей, не требующих серьезного хирургического вмешательства и большого количества медицинского персонала.       Ибо продолжает молчать, пока Чжань делает рентген, всматривается в монитор, проговаривает ему все, что видит и убеждает, что на самом деле Ибо везунчик, и никаких дополнительных повреждений, требующих немедленной операции, у него нет, пока вводит обезболивающее, гладит по правому плечу и с «сейчас вернусь» уходит в приемный кабинет.       Чжаню неуютно от этой его молчаливости, ведь уже успел привыкнуть к совсем другому. К увлеченным рассказам про тренировку, разъяснениям, как что работает в мотоцикле, почему есть модели, у которых нужно на вираже вертеть руль, и те, что нужно наклонять, привык к его уверенной манере вести монолог и внимательным, серьезным взглядам, так и говорящим «ты понял, что я сказал, ты запомнил это?». Что его могло так поломать?       – Травматология, вывих локтевого, – проговаривает Чжань в динамик, получает электронно шипящее «понял» и убирает палец от кнопки связи.       За окном сизые сумерки, дома пустой холодильник и голодная кошка, за стойкой регистратуры девушка, которой был обещан поход в кино, за стеной — мальчишка, за которого слишком волнительно, и чья боль безосновательно кажется слишком знакомой и близкой, задевает его, чтобы просто забить и пройти мимо. И если недавно Чжань убеждал себя, что продукты не настолько уж напряжно разок купить в круглосуточном через два квартала от дома, кошка у него понимающая, и простит хозяина, посмевшего променять ее на какую-то двуногую особь — то есть Лю Фань — и фильм, то теперь никаких убеждений не нужно: кошка действительно умная и не обидчивая, круглосуточный магазин не на краю света, а свидание с Лю Фань можно без зазрения совести отложить на неопределенный срок, и задержаться по совершенно другому поводу. Да и наобещал он Ибо уже много — и зашить куртку, чтоб мог нормально домой добраться, и написать записку для родителей, и, наконец, помочь… В чем только? Сможет ли?       В приемный кабинет без стука влетает низенький, плотный мужчина лет тридцати в синей санитарной форме.       – Вправляем? – спрашивает он, входя в операционный кабинет.       Чжань входит следом, аккуратно надавливает пальцами на обезболенный участок, проверяет реакцию Ибо, убеждаясь, что анестезия подействовала, и повыше подтягивает рукав футболки.       – Да, – отвечает Чжань и обращается уже к Ибо: – Все будет хорошо.       Ибо смотрит на него, угукает и с готовностью кивает.       – Он опытный, быстро починит все, – усмехается медбрат и отводит плечо Ибо в сторону, проверяет его положение и в таком положении удерживает.       Руки двигаются четко и умело, крепко сжимают запястье и тянут. Чжань не видит лица Ибо, но слышит его пыхтение и шипение, пока оттягивает предплечье и ставит сустав на место.       Когда был сделан повторный рентген и наложены фиксаторы, в двери приемного кабинета стучат. В проем заглядывает Лю Фань.       – Доктор Сяо, уже почти конец смены, но тут пожилая женщина… – виновато начинает она, но осекается. – А, Вы еще не закончили?       Чжань переводит взгляд с Лю Фань на Ван Ибо и обратно.       – Закончил. Что у нее?       – Рука.       – День рук прямо… – усмехается Чжань. – Пусть присядет, я ее скоро приглашу.       – Хорошо, но я могла бы ее направить к доктору Цяо. Она еще не ушла.       – Я приму, все в порядке.       Женщина неловко улыбается, кивает и скрывается за дверью, а Ибо подбирает разрезанную куртку.       – Спасибо за помощь, доктор Сяо.       Говорит Ибо то же, что и раньше перед уходом, но сейчас эти слова звучат как обвинение в предательстве. Он останавливается у двери и пытается просунуть здоровую руку в рукав.       – Надо было все же отправить к доктору Цяо… – сокрушенно бормочет Чжань себе под нос. – Можешь подождать в коридоре, пока я приму? В кабинете не могу тебя оставить, прости, нельзя. Если тебя, конечно, родители не потеряют и…       Ибо прерывает сражение с курткой и оборачивается.       – Не потеряют.       – Хорошо. Тогда посиди там. Как выйдет, можешь заходить сразу.       Все-таки самая странная вещь, которая могла случиться за сегодня, — это вечерняя прогулка со школьником. Родители бы точно были в восторге от этого зрелища: молодец, А-Чжань, сказали бы они, так и нужно, ведь зачем строить стабильные отношения с девушкой, зачем создавать семью, заводить детей, когда можно гулять с шестнадцатилетним пацаном и говорить с ним о правильности выбора пути, о сомнениях, о — боги! — смысле существования на этой земле; слушать про его умершую три года назад бабушку, которой он сам закрыл веки, потому что родителей не было дома, и сидел рядом до самой ночи, пытаясь понять, что делать с собственной жизнью, потому что однажды — никогда не знаешь, в восемьдесят один или в восемнадцать — кто-то тоже закроет твои веки, а потом отправит в крематорий, и от тебя не останется ничего, кроме урны с прахом.       – … и поэтому ты понял, что мотокросс — не твое?       – Да я на самом деле нифига не понял. Потому что у меня ничерта нормально не получается, как жопу ни рви, будто это реально не мое, хотя взялся за это с четким пониманием, что это то самое, мое как раз. С другой стороны если посмотреть, дело, может, в том, что я недостаточно усердно тренируюсь, что нужно просто выкладываться больше. Ну и дать себе больше времени.       – Решение принимать тебе, конечно, но боюсь, после порции еще более усердных тренировок, чем эти, я могу тебя уже не собрать.       – Не такой уж и профессионал, значит.       – Давай-ка ты не будешь проверять уровень моего профессионализма на собственной шкуре, а просто на слово поверишь?       – Ну, я ж сказал, что бросаю это. Какая теперь разница?       – Мог бы и поверить, что я хороший врач, – буркнул Чжань.       Ибо посмотрел на него искоса и засмеялся.       – Я верю.       Кофе в стаканчике почти остыл и стал не таким вкусным, каким был недавно, но Чжань допивает оставшееся на дне в пару глотков и выбрасывает стаканчик в урну.       Пока они добрели до речной набережной, Ибо рассказал и про музыкальную школу, про хор и фортепиано, которое ему нравилось и не нравилось, но не нравилось, в общем-то, из-за отношения учителей — получать по пальцам линейкой там было делом обычным — и отсутствия понимания, на кой оно ему вообще надо, потому что уж кем, а пианистом он себя точно не видел.       – На фортепиано меня родители отвели. Деньги были заплачены, так что я не имел права бросать, не получив диплом. А вот на хор сам напросился.       – И что в итоге осталось сейчас? Только танцы?       – Ага. Точнее, даже их нет пока. С этим не потанцуешь как-то, – Ибо поднял согнутую в локте перевязанную руку.       – Но с этим все еще можно петь. Или это тебе не нравится?       – Нравится. Правда я уже провалил конкурс, – морщится Ибо и шкребет короткими ногтями шею. – Да и больше хочется продвинуться в рэпе, но в музыкалке не берут больше учить, потому что тот преподаватель ушел еще до моего окончания, ну и как бы да, я музыкалку закончил. Вот, короче. Нужно искать преподавателя, потому что самому учиться — такое себе. Но фиг знает, найду ли…       Рассказал про танцы, про конкурсы, про ребят, с которыми вместе танцует… Таких, как он, танцующих мальчиков — вагон и маленькая тележка, и будет ли он чем-то большим, чем просто одним из миллионов — вопрос без ответа. И стоит ли оно того? Тот ли это путь?       Когда перестаешь быть в чем-то уверен, становится попросту страшно.       – А если отбросить все вот эти формальности и самокритику и сосредоточиться только на своих чувствах, чего тебе хочется?       – Хочется…       Ибо глядит куда-то вверх и вправо, на пешеходный мост, быть может, и в сотый раз за вечер хмурится.       – Если честно, хочется тупо обратно лето, свалить к морю и представить, что ничего этого нет. Ни школы, ни каких-то заморочек, ни родителей, ни друзей, ни «светлого будущего». Вообще, ни будущего, ни прошлого. Вообще, времени. Уйти к морю, лечь на волнорез и пялиться в небо. И так уснуть…       Ну и что Чжань должен сказать ему на это? От проблем не убежишь? Так Ибо не дурак, сам прекрасно все знает.       – Наверное, думаешь: какие у вас, у подростков, могут быть проблемы? Вот вырастешь, тогда узнаешь, что такое настоящие проблемы в жизни, – высказывается он пародией на типичные слова людей старшего поколения и грозит на стариковский манер пальцем.       – А что, если ты подросток, то и проблемы у тебя ненастоящие? Переживания возрастом измеряются? Ты не знаком с заморочками поиска квартиры или работы, но у тебя сейчас заморочки поиска жизненного пути. Даже не знаю, что серьезней, – с явным сарказмом проговорил последние слова Сяо Чжань и покосился на Ибо.       Тот как-то странно ухмыльнулся и, игриво вскинув брови, отвел взгляд.       Больше Ибо ничего не говорит, только иногда чему-то улыбается и болтает в стаканчике недопитый латте, глядя то под ноги, то на речную рябь. Чжань не хочет тревожить его раздумья вопросами, да и молчанка эта, в отличие от той, что была в приемной, не напрягает.       В ушах стоит гул ветра, набравшего силу к вечеру, особенно здесь, у воды, ничем не сдерживаемый. Этот гул отчего-то ассоциативно отсылает Чжаня к синкаевским зимним пейзажам, ночному небу, и казалось, вот-вот можно услышать одинокий крик рассекающей вышину птицы. Да только на дворе не зима еще, а всего лишь ноябрь — глазом моргнуть не успеешь, как будет зима, и Сяо Чжань почти смирился с этим неумолимым бегом времени. А еще небо в Лояне совсем не такое, как рисует Синкай — оно черное там, где мало городской подсветки, и разбавленное горчично-серым там, где ее с избытком. Но Сяо Чжань все равно зачем-то запрокидывает голову и глядит на небо. В небе пусто.       – М… А если не отбрасывать все условности и самоанализ, то что? – снова заговаривает Ибо, когда они заворачивают к лестнице на пешеходный мост.       – Думаешь, я знаю, что правильно?       Ступеньки мелькают перед глазами темными полосами. Чжань смотрит на них, будто где-то на них какими-нибудь граффитистами написан правильный ответ, но его ведь нет.       – Правильного ответа нет. Что бы ты ни выбрал, в любом случае потом будешь жалеть о чем-то другом. Так всегда. Во всяком случае, я не видел, чтоб было иначе. Единственный вариант — выбрать то, во что готов вложить всего себя, на что готов пахать так, будто от этого зависит не то что твоя жизнь, а жизнь всей Поднебесной. Так, чтоб в итоге знать, что сделал все возможное и даже невозможное.       Ибо молча топает по каменным ступенькам, шаркает подошвами кроссовок.       – Да уж, ты мне очень помог.       Чжань на это фыркает и закатывает глаза.       – А ты думал, я тебе выдам какую-то универсальную мудрость, будто бы такая есть?       – Не знаю, – сдувается Ибо.       – Ну вот. Сам не знаешь, что со своей жизнью делать, а хочешь, чтобы я это знал.       – Да уж… Как-то это все слишком безрадостно звучит.       – С такими темами нужно по-хорошему к родителям обращаться или там к старшим братьям, сестрам. Нет гарантий, что их советы окажутся стопроцентно правильными и полезными, но это, наверное, лучше, чем обращаться к кому-то вроде меня.       – Кому как, гэгэ.       Сяо Чжань усмехнулся на это обращение. Все так просто не закончится, да?       – И что теперь? Попросишь мой номер, вейбо?       – Нет. Ты же этого не хочешь.       Такой ответ самую малость разочаровывает, но Сяо Чжань жмет плечами и переубеждать Ибо не собирается. Теперь за этого парня душа спокойна, и это важнее.       – Ладно, гэгэ, я пойду домой. Пока.       – Береги себя.       Этой ночью Сяо Чжаню снится лето, синкаевское небо, крики птиц и Ван Ибо, стоящий посреди поля, раскинув руки.