***
Голод будто бы стал ее естеством. Жажда, которую необходимо унять. Все тело отзывается резкими судорогами, а рот извергает вязкую влагу столь обильно, что та просачивается сквозь пальцы и капает с подбородка. Взгляд жадно цепляется за фигуры детей внизу: биение их юных сердец, течение горячей крови по венам — эти звуки и этот запах сводят с ума. Убей детишек Урокодаки. Сожри их, дабы, преисполненный болью, этот старик больше никогда не смел плодить Клинков. Оторви им головы и брось ему на порог. Демон царапает когтями кору и едва слышно рычит. Некогда молодая девушка, а теперь — чудовище, захлебывающееся собственными слюнями. Ядовито-желтые глаза с вертикальным зрачком широко распахнуты, и сетка воспаленных капилляров доходит до самой радужки. Двое мальчишек о чем-то оживленно спорят и не замечают голодного взгляда в свою сторону. — У меня не получается, — буркнул черноволосый ребенок, и в его синих глазах тенью затаилась обида. — Нужно быть усердней, Гию-кун. Трудиться и не сдаваться, — старается утешить его друг, мягко улыбнувшись. — А теперь снова вдохни, почувствуй… Эти голоса колокольчиками звенят в ушах. Крошечные руки, пробирающиеся глубоко под демоническую плоть и касающиеся хрупкой человеческой сути. Нечто разрывает душу девушки в столкновении противоречивых чувств — голода и жалости. Как было бы приятно погрузить клыки в теплое кровоточащее мясо, как больно было бы видеть в этих еще наивных глазах ужас. Так хочется уничтожить, так страшно потерять. Будто после утоления этого порочного желания ее мир навеки рухнет. Взору демона открывается лицо рыжеволосого мальчишки: теплое серебро, такое мягкое, липнущее к пальцам. Печальные серые глаза. Шрам на щеке чуть сминается от доброй улыбки, и поток слюней смешивается со слезами. Тело застывает в неподвижном изваянии, и девушка смотрит, впитывая в себя этот образ, будто бы могла им сполна насытиться.***
Она могла исчезнуть от взора человеческих глаз, но на этой земле охотник все еще способен ее учуять. Сутоко подходила ближе лишь тогда, когда старика не было рядом с детьми. Еще ближе, когда доброе мягкое существо оставалось в полном одиночестве в этом темном лесу. Рассекая воздух лезвием, меняя положение, дыша необыкновенно глубоко — танец Воды. Мало что на свете могло погубить демона, но каждое движение юноши сулило ей смерть. На этот раз навсегда. И от этой мысли нутро трепетало в волнительном ожидании чего-то особенного. Сабито… Когти сминают древесину легко, словно ломоть хлеба, и волосы на затылке встают дыбом. Голод скручивает внутренности, греховные фантазии рисуют алые приятно пахнущие картины. Демон яростно мотает головой: мертвое ведь не пахнет. Сабито… Его запах особенный. Так легко щекочет ноздри, неоднородными лоскутами проникает в легкие и селится там. Словно вдыхаешь пары горячего чая. Это вынуждает Сутоко забыться и подойди слишком близко, но юноша еще неопытен, чтобы заметить. Что-то чувствует, с подозрением оглядывается по сторонам. Его светлые брови сведены на переносице, нахмурены, но он не видит ничего, кроме голых стволов деревьев. Хочется подойти еще ближе, притянуть за белоснежное хаори и…***
От черноволосого юноши пахнет речной сыростью. Он неулыбчив и молчалив, но всегда так трогателен в своем старании догнать доброго друга. Ему недостает этого тепла, и он тянется к нему, как к солнцу. Они идут след в след, будто бы похожи друг на друга, но такие разные. Через тернии ловушек, через паутину нескончаемых страданий, снова и снова измываются над собой, увечат свои молодые тела. В этом лесу пахнет их кровью, и голодному демону остается лишь в бреду бродить в зарослях, осторожно слизывая бордовые капли с листьев. Тщательно принюхиваться, дабы ощущать лишь один единственный вкус. Ни в коем случае не перепутать, иначе это точно сведет ее с ума. Жгучая боль в желудке становится столь привычной, что голодный рот больше не дает течь. Сутоко перестает быть осторожной, оставляет следы своих наблюдений, в припадках безумия подбираясь к жертве столь близко, что когти едва не касаются рыжих волос. Хаос ее мыслей абсурден — желание съесть одного единственного человека и осознание, что после трапезы это наваждение закончится. Впиться клыками в его плоть и есть понемногу, чтобы не умер. Но не хотелось, чтобы это доброе существо так страдало. Убить, дабы избавить от душевных мук. Спрятаться под белоснежным хаори от всего мира и прильнуть к теплому живому телу. Смотреть на добрую улыбку, в печальные глаза. Погрузить зубы в крепкое плечо, пьянея от вкуса человеческой крови.