И было Рождество

Рождество на Пуффендуе всегда наступает чуть позже, чем на всех остальных факультетах. Первым негласно начинает украшать свою башню Гриффиндор — в конце концов, им достаточно добавить немного хвои, чтобы их ало-золотая гостиная стала рождественской. Не то чтобы им было этого достаточно. Они вытаскивают на свет божий весь факультетский запас ёлочных украшений и древних венков пёстрой окраски; гриффы — короли по части раритетной рождественской дребедени, но этим титулом гордятся только они. Появление же у гриффов ёлки служит сигналом для остальных факультетов, что к Рождеству уже можно готовиться. На Когтевране, наверное, половину украшений забыли снять ещё с прошлого года, приняв их за часть интерьера из-за чьей-нибудь творческой задумки, но подготовка к Рождеству — один из их важнейших ритуалов, к которому они готовятся за пару месяцев, сразу после Хэллоуина. Им нужно время, чтобы решить, каким именно будет это Рождество; на традиционных красных с зелёным цветах они останавливаются редко, а потому другим факультетам сложно определить, украсили они уже свою гостиную или просто сделали ещё одну перестановку. Слизерин приличия ради тянет еще неделю-полторы, и гостиную украшают в основном младшие. Старшекурсники ограничиваются своими спальнями, которые могут обустроить полностью на свой вкус. Их комнаты — самые волшебно-сказочные во всем замке на Рождество, поскольку нет в Хогвартсе бо́льших знатоков в магии и ее маленьких секретах, чем чистокровные. Здесь и зачарованный не таять снег, и летающие по комнате мерцающие огоньки, и согревающий, но не обжигающий огонь в прозрачных ёлочных шарах; большинство межфакультетских посиделок друзей проходит именно здесь. Пуффендуй — единственный факультет, откладывающий украшение гостиной вплоть до начала каникул. Конечно, кто-то украшает комнаты, и никто этому не противится, но ёлка, рождественские венки и горы мишуры — исключительно после отъезда студентов домой. Все просто. У уезжающих будет семья, с которой они если не украсят ёлку, то проведут Рождество, у остающихся — нет. Поэтому Пуффендуй решил дать им на привилегию больше, чем они имели. Украшают все вместе, от первого курса, старательно вырезающего что-то из светящегося картона на диванах, до седьмого — староста, Эмма Фостер, никогда не уезжала домой и была ответственна за то, чтобы не дать барсукам разрушить гостиную. Обязанности распределяются добровольно, но неравномерно, что абсолютно никого не волнует. Четыре человека вешают украшения на воистину огромную ель, стоящую на расчищенном участке пола, пока пятый ставит звезду на вершину, неустойчиво вставая на носочки на наспех трансфигурированной стремянке. Один из украшающих не особо ответственно страхует его с палочкой наготове и выкрикивает что-то подбадривающее. Тео с Петрой берут задание развесить гирлянды — работает исключительно на магии! — и держатся в отдалении от общего шума, впрочем, не вызывающего никакого раздражения. Тео стоит на подоконнике и держит вытянутую гирлянду над окном, широко раскинув руки, а Петра крепит ее заклинаниями. — У меня руки затекают, — стонет Тео, опуская голову. Петра обеспокоенно пыхтит за его спиной, снова взмахивая палочкой. — Оно не крепится, — жалуется она в ответ, агрессивно выводя нужное движение. Конец гирлянды вяло приподнимается, но не желает прилипать к стене. — Гирлянда слишком тяжёлая для этого заклинания, оно вообще для бумаги. — Тогда используй заклинание посильнее, — сквозь зубы советует Галлагер. — Не могу! Потом не сможем отодрать гирлянду, а это и финитой снимается. Петра в ярости топает ногой, сверля взглядом несчастную гирлянду, и та внезапным образом крепится сама. Мейер моргает, чувствуя лёгкое головокружение. Она что, только что использовала беспалочковую магию? — О! — Тео отпускает левую руку и устало трясёт ею. Он не видел того, что Петра не использовала палочку. — Ладушки, осталось закрепить в двух местах, и я смогу слезть. Что ты использовала? — Беспалочковую, — неуверенно произносит Петра, все ещё не до конца осознавая, что сейчас произошло. Это точно она сделала? Не заклинание запоздало подействовало? Тео так круто оборачивается, что не удерживает равновесия и неуклюже заваливается назад. Петра бросается вперёд, чтобы сделать хоть что-нибудь, но тело Тео на мгновение застывает в воздухе, а затем плавно опускается на ковер. Эмма опускает волшебную палочку и хватается за сердце, медленно выдыхая. — Тео! — её голос звучит скорее испуганно, чем строго, и она вынуждена взять небольшую паузу, чтобы, вероятно, успокоить сердцебиение. Петре, впрочем, требуется то же самое. — Мне теперь и за старшеками смотреть? Мерлин, ну осторожнее же надо быть. Тео привстает на локтях и виновато улыбается. — Прости, Эм. — Не извиняйся, — староста устало взмахивает рукой и, прежде чем отойти, добавляет: — Только не убейтесь. Вставать Тео почему-то не спешит, рассматривая комнату в новом для себя ракурсе. — И как, интересно? — спрашивает Петра, присаживаясь рядом с ним. — Очень. Ты когда-нибудь думала о том, что фестралы — это ставшие жертвами некромантов пегасы? Петра зависает, устремляя взгляд в горизонт, а конкретнее — на ёлку. Звезду поставили, и теперь настаёт очередь гирлянды. Стоявший на стремянке третьекурсник исчез вместе со своим атрибутом, сменившись второкурсником-охотником. Его левитируют сразу двое, перемещая от одной лапы ели к другой, пока он цепляет за них самую длинную гирлянду, которую они только смогли найти в Хогсмиде. — А может, это пегасы — однажды избавившиеся от проклятия фестралы? — предполагает она, и Тео задумчиво кивает. — Никто же не знает, когда впервые появились фестралы, так почему они не могли появиться раньше пегасов? — Логично, — одобряет Тео и с тоской вздыхает. — Жаль, что я их никогда не видел. — Я вижу, — тихо признается Петра. Тео быстро перетекает в положение сидя, скрещивая ноги. Их никто не подгоняет продолжать украшать: во-первых, все и так заняты превращением жёлто-черной тыквы в рождественский венок, а, во-вторых, готовиться к Рождеству — не процесс, а состояние души. — Ого, — выдыхает Галлагер шокированно и немного подавленно. Он знает, что это значит. — Извини. — Тебе не за что, — отмахивается Петра. — Мой папа, он… очень долго болел и был прикован к постели. Я была рядом с ним, когда он-, — она осекается и быстро моргает. — Ты понимаешь. — Мне жаль, — искренне произносит Тео. — Ты поэтому не возвращаешься домой на Рождество, да? Петра кивает, и они погружаются в молчание. В метрах десяти от них хохочут дети, путаясь в мишуре и грозя опрокинуть ёлку, и пятикурсники некоторое время наблюдают за ними. — Ну, — громко, чтобы приободрить себе, начинает Петра и поднимается, натягивая резиновую улыбку. Ей не верит ни один из них, но это служит сигналом, что между ними все по-прежнему в порядке. — Давай довешаем эти чёртовы гирлянды? — Давай, — с облегчением отвечает Тео и снова взбирается на подоконник. — Так… Когда ты стала мастером беспалочковой магией, и почему твой тренер не знает об этом? — говорит Галлагер, не оглядываясь на Петру. Мейер издает смешок. — Для справки, ты первый узнал, что у меня получилось что-то без палочки. Повезло, что я приклеила гирлянды, а не подожгла их. — О, да, поджигать у тебя выходит хорошо, — беззлобно фыркает Тео. — Особенно то, что поджигать не надо. Меня, например. — Ну я же извинилась, — Петра морщится и случайно промахивается заклинанием мимо гирлянды. Тео с интересом смотрит на свой рукав, внезапно решивший присосаться к стеклу. — Ауч, ладно, я понял, прекрати меня калечить, — очень спокойным тоном говорит Тео, но его голос дрожит от сдерживаемого смеха. — Я случайно! — на всякий случай оправдывается Петра и освобождает парня. — Фините. Все возвращается на круги своя: они крепят гирлянду за концы, чтобы она не упала, а затем уже вдвоём добивают её заклинаниями. Их болтовня прерывается немного неловкими для них паузами, но они быстро с этим справляются. — Кстати, — вспоминает о чем-то Петра и кидает на Тео взгляд, который тот понимает, как слабую обеспокоенность. — Ты всегда уезжал на Рождество. Почему не в этом году? У вас с мамой все нормально? — А, да, все хорошо, — Тео спрыгивает с подоконника ещё одного украшенного окна. Его взгляд теплеет, а губы трогает смущённая улыбка. — Я… пообещал кое-кому остаться. — Кому? — озабоченность на лице Петры сменяется здравым любопытством, но Тео так и не раскалывается. Когда они заканчивают с окнами, то переходят к украшению гостиной в целом. Процесс значительно ускоряется — теперь одному из них не нужно куда-то лезть, чтобы подвесить гирлянду, и колдовать могут сразу оба. Под их прицел попадают каминная полка, светильники, ножки столов и стеллажи. После их набега гостиная похожа на убежище светлячков-панков. — Слушай, — тянет Петра, и по ее заговорщическому тону Тео догадывается, что грядет что-то великое. Петра тоже понимает, что, кажется, переборщила с таинственностью, и продолжают уже нормальным тоном: — А давай повесим омелу? — О, они убьют нас, — это веселит Тео сильнее, чем следовало бы, и оба абсолютно не по-взрослому хихикают. — Нет, серьезно, они нас убьют, — говорит Тео сразу после этого. — И у нас, ну, знаешь, нет омелы. Это почему-то смешит их ещё сильнее, и они продолжают смеяться так сильно, что на них немного нервно оборачивается Эмма. Петра показывает ей большой палец, все ещё подрагивая в беззвучных конвульсиях. — Ну, мы можем ее наколдовать, — Петра энергично чешет нос и падает в огромное кресло, практически утопая в нем. Тео садится на чистый край журнального стола. — Можем же? — Не уверен? — Тео с определенным беспокойством смотрит на то, как Петра накидывает на шею гирлянду и неплотно обматывается ей. Он касается гирлянды кончиком палочки, и она загорается. — Тык. — Ну и ладно, — Петра дуется секунды три с половиной, прежде чем перескочить на другую тему. — А откуда эта традиция с омелой вообще? В смысле, у каждой же традиции должны быть какие-то корни. — Пошли спросим у Эммы, — Тео спрыгивает со столика. Петра пыхтит и с трудом выбирается из плена уютной мебели. — Эмма-Эмма-Эмма-Эмма, — Тео ноет вредным голос ровно до тех пор, пока староста к нему не поворачивается. — Почему люди целуются под омелой? — Потому что они слишком трусливы, чтобы признаться в своих чувствах, а потому прикрываются традициями, созданными людьми из-за религии и потерявшими всякую духовную ценность в наше время, но зато активно эксплуатируемыми маркетингом, — Эмма вручает ему в руки венок с желтым колокольчиком. — Сгоняй, пожалуйста, на Кухню, и принеси оттуда печенюши или типа того, что мы обычно приносим. И повесь по пути это на дверь. — Кажется, я понял очень мало из того, что было только что произнесено, но хорошо, — Тео недоуменно промаргивается и смотрит на чуть менее растерянную Петру. — Пойдешь со мной? — Конечно! Прежде, чем выйти, Петра оглядывается на гостиную. Ёлка украшена если не полностью, но на процентов восемьдесят, и выглядит просто невероятно — огромная, задевающая звездой потолк, пушистая и сверкающая в мехах мишуры, она станет ещё прекраснее вечером, когда будут видны огни гирлянды. Последние сейчас переливаются красным и жёлтым на окнах, стенах, интерьере и шеях пуффендуйцев, решивших, что техника безопасности — это не для них. Мишура забытой свисает со спинок кресел, обвязывает горшки растений и крепится везде, где участок гостиной посмел быть слишком голым. Петра закрывает за собой дверь с широкой улыбкой на лице.