И было Рождество

«Что ты хочешь, чтобы я станцевал?» На Чарли майка, черная под тусклым освещением комнаты, светлые штаны и старые, но чистые кеды. В этом он похож на уличного музыканта или танцора, и этот образ настолько гармоничен, что Грег с трудом сбрасывает наваждение. «Что хочешь. Мне плевать». Чарли не сразу привыкает добавлять ко всем фразам Грега частицу «не», чтобы верно истолковывать его посылы. Лайт — как засекреченное послание из детства: подобрать шифр легко, но от того не менее приятно. «Рождество — время подарков, — говорит Чарли несколькими минутами ранее. — А лучший подарок — это, конечно же, я». Грег бросается колкостью и умалчивает, насколько это близко к правде. «Тогда станцуй мне». Чарли включает музыку, — быструю, со сбивающимся ритмом и опять незнакомую, — и отходит к стене, освобождая себе место. Он наклоняет голову, чтобы собрать волосы в хвост, и рыжие пряди падают ему на лицо, отбрасывая длинные тени. Грег жалеет, что не умеет рисовать. Чарли шутит и сам смеётся над собственной шуткой, начиная двигаться в такт музыке с ухмылкой на лице и наигранностью в жестикуляции, и это все равно выглядит раза в четыре пластичнее того, что может Лайт. Грег фыркает и случайно улыбается. Но с каждой секундой Чарли всё меньше смотрит на Лайта и всё сильнее вкладывается в движение, сужая комнату до расстояния между шагов. С лица пропадает глупая ухмылка, а в танце исчезает излишний драматизм — Чарли начинает танцевать только сейчас. Лайт задерживает дыхание. Он никогда не интересовался другими танцами Фокса, помимо степа, а сейчас будто видит его в первый раз. Чарли вытянут, как струна, но танцует легко и без усилий; Грег думает, что так могли танцевать язычницы у костров, самоубийца на крыше или опьяненные свободой влюбленные. Фокс сам — навечно влюбленный, в свои танцы, в искусство, в красоту; Грег думает о том, найдется ли в этом списке место между строк для него. Чарли смотрит Грега, но не замечает — так цепляет взгляд случайного прохожего в толпе, чьи черты выветрятся из памяти быстрее, чем успеют туда попасть. Грег старается думать, что его это не задевает. Чарли не подстраивается под музыку — он её продолжает, как продолжается пейзаж за чертой холста. Чарли не останавливается ни на секунду, пока сменяются песни, только неуловимо меняется с каждой следующей мелодией. Грег не успевает заметить изменения, потому что Чарли остаётся таким же быстрым, но зато чувствует. А ещё знает, что Чарли никогда не остаётся прежним — с теми же привычками, убеждениями и любовью, но все равно меняется с каждым танцем, будто открывая новое в том, чего Грег не видел. Лайт сравнивает его с быстрой рекой, в чью воду, как известно, нельзя войти дважды. Чарли обычный и Чарли в танце — два разных человека, между которыми сходство смазывается даже внешне. Чарли сейчас — это грациозная поступь и высоко поднятый подбородок, это выпрямленные плечи и расслабленный взгляд. Чарли танцует так, как Грег стыдится танцевать даже в пустой комнате, и у него нет ни прошлого, ни будущего — только спрятанное в музыке настоящее, мимолётное, как взмах крыла бабочки. Чарли готов его поймать. У Чарли движения такие быстрые, что за ними не уследить — только жадно впитывать рвущуюся из него экспрессию. Чарли выпускает её без сопротивления, он — один огненный сгусток экспресси, и Грег боится только того, что когда-нибудь это пламя погаснет. Но пока оно беснуется, пока рассыпается искрами вместе с лёгкими шагами, пока бьётся собранными в хвост рыжими волосами — Чарли танцует. Чарли танцует, и, возможно, когда-нибудь Грег станцует для него.