Примечания
1) Керидо (исп. querido) – дорогой, милый. 2) В восемнадцатом веке французский язык вошёл в употребление при испанском дворе и в высшем свете (т. к. на испанский престол взошел сын дофина Франции Филипп). Появилась масса переводов с французского и т.д., но, начиная со второй половины XVIII в., национальная литература несколько ожила. В частности, вкус к народной поэзии пытался возродить поэт Висенте Антонио Гарсия де ла Уэрта. В 1766 году, после заговора «плащей и шляп», Уэрта покинул Испанию, позже вернулся, но его ждала ссылка в Гранаду, подальше от столицы. В целом, в литературе сложилось два направления, испанское и французское. 3) «Заговор плащей и шляп» – мятеж 1766 года в Мадриде, причиной которого стал запрет королевского министра Скиллаче на ношение традиционных для простых испанцев широкополых шляп и плащей (под которыми было легко прятать оружие). Запрет был отменён королем, министр отправился в отставку, но в королевскую опалу попали, к примеру, те литераторы, которых воодушевил этот бунт. Что касается моды, то испанская знать копировала французов, привнося местные элементы. Немного терминов из мужской тогдашней одежды: веста – предшественник жилета, камзол – с длинными или короткими полами; жюстокор – то, что в обиходе называют камзолом, т. е. кафтан, носимый поверх камзола-весты; кюлоты – короткие штаны за колено, с которыми носились чулки и туфли или сапоги, а также кожаные штиблеты, напоминающие современные узкие ботфорты; шлафрок – просторная мужская и женская домашняя одежда, представлявшая собой халат длиной до лодыжек из атласа, тармаламы или кашемира с простёганными обшлагами и воротником, без пуговиц, с широким запахом, карманами и поясом в виде витого шнура с кистями. 4) Франсиско де Кеведо (1580–1645) – известный барочный испанский поэт и прозаик «золотого века», а также учёный, дипломат, придворный, проживший жизнь, полную взлетов и падений. Стихотворение, которое читает донья Мариана, носит название «Пусть кончится жестокая война, которую ведёт со мной любовь» (автор использовал перевод И. Чежеговой). 5) «Королевский секрет» – тайная разведывательная сеть осведомителей французского короля Людовика XV, действовавшая с 1745 по 1774 годы. Перед тайными дипломатами ставилось решение тех задач, которые по тем или иным причинам нельзя было ставить перед внешнеполитическим ведомством. 6) Итальянская любовь/любовь по-итальянски – содомия, гомосексуальные отношения между мужчинами. 7) Армада – название военно-морского флота Испании. 8) Туалет – в значении платья, одежды, одевания и причесывания. ___________________________________________Едет верхом дон Педро вниз по траве пригорка. Ай, по траве пригорка едет и плачет горько! Не подобрав поводья, бог весть о чем тоскуя, едет искать по свету хлеба и поцелуя. Ставни, скрипя вдогонку, спрашивают у ветра, что за печаль такая в сердце у дона Педро... Ф. Г. Лорка. Небылица о доне Педро
– ...И когда же ваш супруг вернётся из Андалусии, милая моя Мариана? – У нас ещё есть много ночей до его возвращения, – лукаво улыбнулась своему юному любовнику донья Мариана де Сильва и Альварес де Толедо, дочь могущественной герцогини Альбы де Тормес и супруга герцога Медина-Сидонии, ближайшего к королю Карлосу гранда. И прибавила с мягкой насмешкой: – Поверьте, это не стоит вашего беспокойства, керидо. «Керидо», он же Даниэль де Рошешуар, он же младший из трёх сыновей покойного Жан-Виктора, герцога Мортемара, милостью его величества короля Испании Филиппа Пятого испанского гранда первого класса, он же французский повеса неполных семнадцати лет, чуть принужденно рассмеялся. О герцоге Медина-Сидония говорили разное, но сходились в одном: дон Педро сперва стреляет и лишь затем спрашивает. Если спрашивает вовсе. Мортемар, разумеется, храбрился, но противопоставить лучшему фехтовальщику, стрелку и наезднику Испании ему было нечего. И то обстоятельство, что молодой граф, по сути, исполнял долг, коим супруг прелестной доньи Марианы отчего-то с возмутительным постоянством пренебрегал, вряд ли послужит достаточным оправданием. – «Керидо»...– повторил нараспев Мортемар, радуясь возможности перевести разговор на иной, более приятный, предмет. – Ваша родная речь ласкает мой слух, Мариана. Хотя куда более мне приятен ваш голос. Почитайте мне что-нибудь на испанском, молю. Герцогиня стрельнула в любовника черными глазами и, шаловливо закусив мизинец, задумалась. Надобно заметить, любезный мой читатель, что при дворе короля Карлоса Третьего, коего французы называют Карлом Испанским, решительно преобладали французские мода и язык, пока с первой не попытался покончить «заговор плащей и шляп», а с последним – поэт Висенте Антонио Гарсия де ла Уэрта. Нынче изгнанник, в молодости Уэрта был секретарем герцога Альбы, брата доньи Марианы, и даже имел смелость приподнести ей в дар свои поэтические опыты. Сия рукопись хранилась в библиотеке дона Педро, большого любителя редкостей, в особенности опальных. Именно одно из стихотворений Уэрты пыталась вспомнить герцогиня, однако безуспешно. К тому же играющая на губах графа беспечная улыбка побуждала донью Мариану подшутить над своим милым другом. Усмехнувшись, донья Мариана наконец разомкнула уста, и граф услышал совершенно не то, что ожидал – понимая смысл услышанного, впрочем, лишь через слово: – Огнем и кровью, злое наважденье, Со мной ведешь ты беспощадный бой, И не могу, растоптанный тобой, Я дух перевести ни на мгновенье. Но пусть я обречен на пораженье, Тебе-то что за честь в победе той? Живу и так лишь милостью чужой Я в путах собственного униженья. Ослабь невыносимость скорбных уз, Дай мне вздохнуть, мой неприятель ярый, Мучитель заблудившихся сердец; Потом умножь моих страданий груз – И, нанеся последние удары, Со мною ты покончишь наконец. – О, – отозвался Мортемар после непродолжительного молчания, – это очень… это производит сильное впечатление. Чувства… – Да будет вам, Даниэль, – перебила его герцогиня и засмеялась. – Я просто пошутила. Хотя стихи Кеведо и впрямь пользовались громким успехом в свое время. Мой муж даже на что-то выменял у герцога Осуны экземпляр «Цветника прославленных поэтов» – Кеведо ведь служил его предку, третьему герцогу Осуне. Неслыханное сумасбродство! – донья Мариана нахмурилась. – Мой папенька, понуждаемый страстью к коллекционированию редкостей, совершал куда большие сумасбродства, – заметил граф. – Однажды… В течении примерно получаса любовники вели беседу сперва о чужих странностях, затем – о литературных вкусах герцогини. Заинтригованный упоминанием имени Уэрты, Мортемар выразил желание тотчас проследовать в библиотеку якобы для знакомства с тем самым сборником поэзий, но, на самом деле, граф намеревался выведать у доньи Марианы как можно больше сведений, которые помогли бы ему сочинить очередное послание во Францию. В молодом Мортемаре, обладателе поистине ангельской наружности, сложно было заподозрить агента известного в определенных кругах «Королевского секрета», однако, именно в этой роли граф и прибыл в Мадрид. Отчасти поневоле: паршивая овца в стаде, а, вернее, стае, коей, вне сомнений, являлось многочисленное семейство Рошешуар, Даниэль Луи Викторьен де Рошешуар де Мортемар, тем не менее, в избытке обладал фамильной гордостью, гордостью представителя древнейшего рода во Франции. Иными словами, юноша упорствовал в своих заблуждениях, полагая оные осуществлением права самому определять свой жизненный путь. И, когда старший из братьев отправился в страсбургскую артиллерийскую школу, дабы пополнить славные ряды великих полководцев дома Рошешуар, младший превратился в кошмар для наставников и соблазн для девиц. Казалось, пример Жан-Батиста лишь побуждает юного безобразника жить вопреки ему. И, чем старше становился Даниэль, тем большее беспокойство отца вызывали его шалости. Остаётся лишь гадать, как поступил бы Мортемар со своим непутевым отпрыском – герцог скончался минувшим летом. Жан-Батист же, став главой рода, устроил судьбу брата, как ему казалось, наилучшим образом, похлопотав о месте в монаршем тайном ведомстве. Новоиспечённого графа отправили ко двору Карлоса, где ему предписывалось заниматься тем, к чему он единственно питал склонность, то есть праздным бездельем, но при этом исправно сообщать Людовику сведения, могущие оказаться полезными. Разумеется, помимо Мортемараего величество имел в Испании куда более чуткие «уши», что оставалось тайной для юного графа. Полезность последнего в глазах короля заключалась почти исключительно в его привлекательности для дам и кажущейся невинности: супруги грандов с лёгкостью поверяли хорошенькому французу то, что кому-либо иному не выдали бы и под пытками. Молодая жена всесильного дона Педро не стала исключением – как полагал сам Мортемар. Что ж, эта самонадеянность стала первой в череде роковых ошибок последующих дней или даже лет. Кутаясь в шлафрок, позаимствованный герцогиней из бездонного гардероба мужа, Мортемар с любопытством осматривался. Здешняя библиотека напоминала библиотеку в Шато д'Эверли и в то же время разительно от нее отличалась. Начать с того, что в любые мадридские окна, будь то окна библиотеки или спальни, лился беспощадный солнечный свет, а также звуки и запахи, которых нет даже в окрестностях Мортемара – деревушки в Аквитании, много столетий тому назад выросшей рядом с одноименным замком и казавшейся графу в детстве «жарким югом». Стоило поселиться в Мадриде, дабы прекратить считать себя сколько-нибудь южанином. Но, впрочем, граф сему обстоятельству был рад – упаси Господь, считал он, родиться под столь вездесущим, назойливым солнцем. Обстановку библиотеки в столичном доме герцогов Медина-Сидония отличали также цвета и узоры – вероятно, эту часть особняка дон Педро обустраивал сообразно собственному вкусу. – А вот и мой супруг, – донья Мариана с улыбкой указала на украшавший дальнюю стену портрет. – Сколько споров было!.. Дон Педро то не желал позировать Байеу, то порывался спрятать полотно на чердак... Заинтригованный, Мортемар подошёл ближе. С портрета кисти придворного живописца на любовника своей беспутной жены строго взирал герцог Медина-Сидония. Волосы у дона Педро по французской придворной моде были завиты и напудрены, а потому Мортемару почудилось, что они у испанца седые, – хотя ему не исполнилось ещё и сорока лет. В остальном дон Педро показался графу скучным и совсем не похожим на скандального красавца, героя столичных слухов, предмет бесплодных мечтаний кокеток и завистливых опасений их мужей. Впрочем, мужчины не реже завидовали и тому, насколько блестяще герцог владеет стальной шпагой, так что Мортемару стоило поостеречься. Последняя мысль оказалась пророческой. Шурша юбками, в библиотеку впорхнула запыхавшаяся горничная. Граф с изумлением увидел в ее руках свою одежду. – Моя госпожа, простите… я взяла на себя смелость… – Где?! – воскликнула герцогиня. Служанка поняла свою госпожу с полуслова. – Уже, полагаю, в доме. Мортемар никогда не наблюдал в своей возлюбленной способности отдавать приказы, тем более, ему, но, видимо, настало время истины. Герцогиня повернулась к любовнику и с завидным хладнокровием велела: – Даниэль, одевайтесь. Дон Педро вернулся, я встречу его и задержу, чтобы у вас было время скрыться в саду. Когда стемнеет, я пошлю к вам Пако, он все устроит. Помните павильон со статуей Диониса? Ждите там. Только умоляю, не пытайтесь сами увести с конюшни лошадь. Мортемар слегка поморщился от столь явного намека на полное отсутствие у себя мастерства наездника и в бессчетный раз осыпал мысленной бранью мерзавца кучера, который по пути сюда сломал карету, сопроводив это вопиющее безобразие неизменным испанским «с каждым случается». А теперь с Мортемаром случился оскорбленный Медина-Сидония и карета графу была нужна как воздух. Получив заверения в том, что ей не о чем беспокоиться, герцогиня поспешила навстречу супругу и Мортемар остался один. «Дьявол побери ее мужа, – с весёлым отчаяньем подумал граф, – и отчего ему не сиделось в своей Андалусии?!» Граф уж было взялся за пояс шлафрока, но тут его внимание привлек ключ, соблазнительно торчащий в ящике письменного стола. Забыв о намерении поскорей одеться и удрать, Мортемар поспешил добраться до чужих тайн. В чем преуспел, обнаружив бумаги на испанском языке. Решать приходилось молниеносно, и граф отдал предпочтение чертежу, показавшемуся ценным. К сожалению, в этот миг на лестнице раздались голоса, и все, что успел Мортемар, это спрятаться за портьеру, прихватив с собой бумаги и платье. Сердце, этот ненадежный союзник дерзких любовников и шпионов, заполошно билось у юного графа в груди, заглушая даже звук чужих шагов. Шагов, без сомнения принадлежащих проклятому дону Педро, кто бы ещё мог войти сюда и зачем? Вошедший остановился, затем что-то пробормотал себе под нос по-испански. Мортемар навострил уши, но более ничего не было сказано. Судя по скрипу пера, неизвестный писал записку. И верно: спустя время, достаточное, чтобы посыпать письмо песком и запечатать, предполагаемый дон Педро позвал некоего Пако, обозвав его бездельником – вероятно, того же слугу, которому герцогиня намеревалась поручить заботу о своем неудачливым любовнике. За портьерой было невыносимо душно и когда в библиотеку вернулись и подошли к открытому в сад окну, Мортемар испытал приступ зависти. Затаил дыхание, дабы не быть обнаруженным и… от души чихнул. Портьеру, разумеется, почти тотчас же отдернули. Какое-то время Мортемар таращился на кабальеро перед собой, не узнавая в нем хозяина дома. Вельможа был одет в чёрный, со скромным шитьем, плотно облегающий костюм непривычного для придворной французской моды кроя: высокий стоячий воротник рубашки, богато декорированные кюлоты, короткие веста и жюстокор, причем рукава последнего были почти лишены отворотов и украшены рядом пуговиц. Живописный образ довершал широкий кушак и темно-багряный плащ, в который, при желании, его владелец бы мог закутаться с головы до ног. Густые волосы испанца покрывала золотая сетка; несколько смоляных прядей выбились из прически и падали на узкое лицо с острыми чертами. Для полного сходства с махо, щеголем из простонародья, не хватало только монтеры, оставленной в руках слуги, но Мортемар не догадывался об этом. Да и не до испанских мод стало графу, когда на него в упор взглянули жгучие, будто у мавра, глаза. – Та-ак, – тоном, не предвещающим ничего хорошего, протянул дон Педро. – Я готов, – Мортемар, бледнея, сглотнул, но нашел в себе силы продолжить, – дать вам удовлетворение, месье. Породистое лицо Медина-Сидонии приняло хищное и одновременно глумливое выражение. – Признаться, я ожидал от вас оправданий. Что ж, перейдя сразу к делу, вы меня приятно удивили, – заметил дон Педро и, не успел Мортемар с облегчением вздохнуть, прибавил: – Так какого рода удовлетворение вы готовы мне дать? – Я вас не понимаю, – отчеканил граф. Он уже взял себя в руки и сумел скрыть, что предпочел бы провалиться в преисподнюю вместо того, чтобы стоять едва ли не в костюме Адама перед обманутым и обворованным Медина-Сидонией. Страх, досада и злость бурлили в нем, разрывая на части. Поступая таким образом, Мортемар совершил очередную ошибку, лишив дона Педро возможности увидеть что-либо из того, что могло бы вызвать его расположение: юношескую скромность, приличествующий обстоятельствам стыд или хотя бы смущение. К несчастью, наружность графа также вызвала у хозяина дома раздражение, ибо Медина-Сидония был лучшего мнения о вкусах доньи Марианы и не считал ее любительницей смазливых мальчиков из тех, кто себе на уме. Единственным, что не вызвало нареканий взыскательного дона Педро, был цвет глаз Мортемара, который, к тому же, удачно сочетался с синевой шлафрока. Однако сей предмет одежды принадлежал Медине-Сидонии, что лишний раз напомнило гордому испанцу о том, какого рода урон нанес его чести юный наглец. А наглецов, считал дон Педро, нужно учить манерам. И, хотя внешность Мортемара была совершенно не во вкусе Медина-Сидонии, склонности брали свое. Хотя гораздо позже, вновь и вновь вспоминая это солнечное весеннее утро, герцог станет объяснять свой поступок то помутнением рассудка, то волей рока, то собственной порочностью. – В таком случае поясню, – ответил дон Педро, спиной ощущая жар пылающего моста: возврата нет, ибо остановиться ты уже не способен, не желаешь этого. – Я вижу справедливость в том, чтобы тот, кто заменил жене ее мужа на брачном ложе, заменил и мужу его жену. Извольте же… платить по счету, который вы так неосмотрительно открыли. Мортемар оцепенел прежде, чем до него дошел весь смысл требования. Невозможного, недопустимого. Безумного в своей логике. И, прежде всего, смертельно оскорбительного. – Вы… вы с ума сошли. Мортемар попытался ответить презрительно, но вместо этого хрипло каркнул – и уронил бумаги. Листы разлетелись по комнате, но дон Педро, даже не взглянув на них, сгреб Мортемара за шиворот. Будто очнувшись, граф сделал попытку высвободиться. Мгновеньем позже его лицо прояснилось; затем на нем появилось странное выражение превосходства. «Я вас непременно переиграю» – вот что говорило оно. Усмехнувшись, граф рванул на себе служивший поясом витой шнур с голубыми кистями, после чего спустил с плеч шлафрок, обнажившись полностью. Поразительным образом от этого ему стало лишь жарче. – Вам не кажется, месье, что взымать такого рода долги в библиотеке странно? – Отнюдь, – отозвался дон Педро, окидывая фигуру Мортемара оценивающим взглядом, и только. Впрочем, раздражение привело к тому, чему обычно способствует страсть – и, взглянув на пах испанца, молодой граф впервые залился краской. Шутка, по мнению Мортемара, изрядно затянулась, но он бы не простил себя, если бы отступил первым. Ведь именно на это и рассчитывал герцог, не так ли? «Повернуться к каналье спиной и опереться на стол – что может быть проще», – мысленно успокоил себя Мортемар. Дон Педро оставил этот маневр без замечаний, только шумно втянул ноздрями воздух и, снимая с себя плащ, увидел, как дрожат руки. Он несметное количество раз приспускал подобного кроя штаны и брал любовников сзади, обходясь слюной или вовсе посуху, однако нынче словно не был себе господином, словно кто-то другой владел его телом. Или это замешанная на бешенстве жажда делала его почти неуклюжим? А ещё – жестоким. Прижавшись своей твердой плотью к пугливо сжатому входу в чужое тело, герцог замер. Ритм сердца грохотал, как кастаньеты, как каблуки танцоров. Мортемар невольно отпрянул – совсем немного, но достаточно, чтобы дон Педро сгреб его свободной рукой за волосы. – Ну как, вы удовлетворены, месье? Мортемар все же сдался первым, но железные пальцы в шевелюре не способствуют безрассудной храбрости, надо признать. – Пока нет, – честно ответил Медина-Сидония. После чего толкнулся вперёд и вглубь. Пьянея от тесноты, от дрожи, от того, как Мортемар (а ведь испанец, догадавшись, кто перед ним, не счёл нужным спросить, с кем он имеет честь… чью честь он имеет) захлебнулся криком. «Не ждал мальчишка, что это не игра, – мелькнуло в голове у герцога. – Не ждал и доигрался…» Мысли дона Педро путались. Взгляд цеплялся за выпирающие под непривычно белой кожей позвонки, за голые, ещё по-юношески узкие плечи, по которым рассыпались темные волосы. Мортемар опустил голову, но так и не лег грудью на стол, не сшиб к дьяволу письменный прибор, хотя при таких обстоятельствах любого не держали бы хоть руки, хоть ноги. Мортемар не бранился, не скулил, только дышал. И от этой тишины, разбавляемой лишь вдохами и выдохами, шлепками плоти о плоть, тиканьем настенных часов и звуками из сада, герцогу начало казаться, что происходящее – дурной сон. Впрочем, пелена перед взором дона Педро отступила так же быстро, как и заволокла его. Удовлетворение злой страсти имело отвратительный привкус и герцог поспешил отстраниться от тела юноши, сухо бросив: – Оденьтесь и убирайтесь. Надеюсь больше никогда вас не увидеть ни в своем доме, ни при дворе. Последние слова можно – нужно – было понять как угрозу. Как то, что Медина-Сидония собирается разузнать все о Мортемаре и поспособствовать удалению незадачливого шпиона от двора. Помимо личных причин дона Педро к тому побуждали интересы короны: герцог принадлежал к узкому кругу лиц, которые были прекрасно осведомлены о существовании «Королевского секрета». Более того, именно Медина-Сидония, во-первых, довольно умело препятствовал деятельности агентов французского монарха; во-вторых, создал собственную сеть осведомителей, тайных дипломатов и прочая. И если ты, любезный читатель, спросишь меня, зачем, то я отвечу так: не одних лишь литераторов беспокоило французское влияние. Вельможи помнили, что на престоле восседает правнук Короля-Солнце – даже те из них, кто одобрял правление Карлоса. Дон Педро сознавал, что забравшийся в постель к его жене потомок маркизы де Монтеспан был наследником не только французских титулов, но и звания испанского гранда. И смириться с этим никак не мог ни ради собственного блага, ни ради блага Испании, ни в силу справедливости – как понималась или, вернее, ощущалась им справедливость в ту, проведенную в обществе молодого графа, безумную четверть часа. Однако же автор увлекся, как, впрочем, увлекся и дон Педро, чья южная натура побудила его к поступку, непозволительному ни для дворянина, ни, тем паче, для тайного дипломата, ведущего собственную игру. Поправив одежду, Медина-Сидония спешно покинул библиотеку, а, точнее, впервые в жизни спасся позорным бегством. От того, что натворил. От того, чему – кому – не смел взглянуть в лицо. Не задавшийся с самого утра день порядком утомил Медина-Сидонию, по праву считавшегося обладателем неистощимых сил. Долгая плодотворная беседа с королем воодушевила герцога, однако последовавший разговор с женой оказался не в пример напряженней. Донья Мариана, чье происхождение делало ее равной супругу, то упрекала герцога в холодности и постоянных отлучках из дома, разрушающих их брак, то требовала оставить в покое своего любовника, который в ее представлении отнюдь не выглядел виновником очередной размолвки между супругами. Более того, когда дон Педро справедливо заметил, что в браке, даже самом неудачном, потомство должно происходить от мужа, донья Мариана, совершенно забывшись, возразила, что ежели все силы означенного мужа уходят на приумножение бастардов, то законным наследникам взяться неоткуда. Из чего герцог не без некоторого облегчения заключил, что недаром избегал итальянской любви в столице и заводил интрижки с дамами вдали от ее стен – истинная причина его холодности герцогине оставалась неведома. Дон Педро имел надежду, что супруга влюбится в одного из своих многочисленных кавалеров и прекратит собирать слухи о похождениях супруга в провинции, но надежда оказалась тщетной. Отношения герцогской четы не заладились с самого начала: в отличие от большинства аристократок, выданных замуж по расчету, Мариана де Сильва сперва не ожидала от Педро де Алькантары почтения вместо любви, а затем, выказав нежелание видеть мужа в своей спальне, не ожидала того, что он покорится ее воле. Она долго искала тайную соперницу, а, не найдя таковой, сочла, что дон Педро попросту не создан для семейной жизни. Этот вывод примирил молодую герцогиню с ее положением, но иногда она, как прежде, чувствовала себя обманутой. Даже если в действительности бывал обманут дон Педро, причем обманут наинеприятнейшим для любого мужа образом. Укладываясь спать, Медина-Сидония испытывал облегчение от того, что день наконец окончился. – Вернемся в Кадис, а, дон Педро? Там вам всегда рады, – со значением сказал верный слуга герцога Гаспар Перейра, подавая своему господину ночную рубашку. – Ах ты пройдоха! – засмеялся герцог. – Завтра и отправимся; ни одного дня не желаю оставаться в Мадриде. Тем более, его величество желает, чтобы я продолжил свои негласные наблюдения за Армадой. – Дело нужное, – покивал Гаспар. – Доброй ночи, дон Педро. Сон, против ожиданий, не шел. Проворочавшись около часа, герцог стянул через голову рубашку, заподозрив, что привычка спать нагишом, приобретенная в Кадисе, могла стать причиной его бессонницы. Однако вскоре сквозь дрёму чуткий слух Медина-Сидонии уловил шорох, хорошо известный любому кабальеро, имеющему дерзкую привычку посещать чужие спальни в полночный час. Но, видит Бог, дон Педро уже лет пятнадцать не оставлял окно своей спальни открытым в надежде, что в него заберется одуревший от страсти любовник. Оставалось ожидать хладнокровного убийцу, а, точнее, самоубийцу, что герцог и сделал, прикинувшись крепко спящим. Кем бы ни был незваный гость, он почти сумел добраться до своей цели, что заслуживало уважения – герцогский дворец не был крепостью, но и на проходной двор не походил. «Впрочем, – с нервным смешком подумал Медина-Сидония, – если это ещё один воздыхатель доньи Марианы, перепутавший окно…» Предоставим дону Педро пребывать в неведении ещё какое-то время и вернёмся к Даниэлю Мортемару. Минувший день граф провел в бездельи, однако оно не было праздным, как обычно. Будь Мортемар девицей, он, вне всякого сомненья, тотчас по возвращении домой слег бы с нервной горячкой. Однако будучи мужчиной, молодой граф нашел в себе силы немного оправиться к вечеру и даже принести клятву убить своего обидчика. Надобно заметить, что клятвы были тем немногим, к чему Мортемар относился вполне серьезно. И верил, что нарушение клятвы повлечет за собой расплату – рано или поздно, тем либо иным образом. Вероятно, мысль о скорой мести была той единственной спасительной мыслью, которая пришла в голову Мортемару ещё в дворце Медина-Сидонии и поддерживала его на избранном пути. Самым сложным для осуществления задуманного было благополучно добраться до герцогской резиденции ночью: будучи посредственным наездником, Мортемар вдобавок страдал от последствий утреннего происшествия. Однако в искусстве покорения стен Мортемару нашлось бы мало равных во Франции. А ведь взбираться по стене шато куда сложнее, нежели пробираться в окно испанского особняка, чья балконная решетка будто создана для того, чтобы крепить за нее верёвку. Препятствие в лице уже известного читателю слуги Пако Мортемара скорее обрадовало, чем смутило. Граф ожидал, что дворец будут сторожить куда усердней, но, верно, герцога не смели беспокоить воры и он потерял бдительность, а с ним и прислуга. Наплетя слуге сказки о безумной любви к донье Мариане и потребности увидеть ее в последний раз, Мортемар тем самым освободил себе путь. Стоило поблагодарить герцогиню, однажды поведавшую любовнику, где находится спальня ее супруга. Почти достигнув цели, Мортемар все же промедлил, цепляясь за решетку и не находя сил проникнуть внутрь. «Скоро все будет кончено, – говорил себе он, – и, совершив то, что задумано, я, может статься, погублю себя. Но долой сомнения! Унижение, которому я подвергся, должно быть смыто кровью проклятого испанца и никак иначе». С этой мыслью Мортемар, решившись наконец, все так же тихо пробрался в чужую спальню и, держа в руке обнаженный кинжал, направился к постели. Медина-Сидония, как показалось Мортемару, крепко спящий, в свете полной луны выглядел мирно. Граф снова медлил, впервые настолько пристально разглядывая другого мужчину и невольно досадуя на слабый свет. Сердце вновь, как минувшим утром, было готово выдать его, колотясь в груди так, что становилось почти больно и хотелось хватать ртом воздух. Герцог в силу то ли жары, то ли некой прихоти спал совершенно раздетым, и даже лунного света хватило бы для точного удара в голую грудь. Мортемар внезапно осознал, что в своем стремлении во всем отличаться от брата перешёл черту благоразумия, избегая дуэлей столь виртуозно, что ещё не дрался ни на одной, даже до первой крови. А, следовательно, знание о смертельном ударе между четвертым и пятым ребрами оставалось для него не более, чем книжным знанием.