Черная орхидея

Тебя любить — так путь опасен, Как по горам ползти, скользя. Но, Боже мой, ты так прекрасен, Что не любить тебя нельзя. Е. Яровая. Любить тебя...

      Князь Михаил Александрович Бофремон мечтал о вещах взаимоисключающих и неподобающих для прошедшего Бородино кавалерийского подполковника, а именно: напиться вдрызг, посетить любовницу и вывалять в придорожной пыли пленного наполеоновского офицера. Извиняло Михаила Александровича — Мишеля — лишь то, что не каждый день и даже год приходится конвоировать родного брата, с коим не виделся без малого десять лет.       Брат за годы разлуки совершенно переменился, от мимики до политических воззрений: пылкий бонапартизм наивного юнца уступил место прагматичному роялизму боевого генерала. Мишелю бы радоваться долгожданному единодушию Бофремонов, однако братец свалился как снег на голову. Рассказывали, он немедля потребовал передать какие-то бумаги штабному полковнику Покровскому, вхожему в военное министерство. Завершилось же дело отбытием в столицу, и, положа руку на сердце, младший Бофремон предпочел бы горячую картечь противника холодному огню нечитаемого братнего взгляда. Взгляда, что жег между лопатками, пока не заставил держаться вровень и, куда теперь денешься, беседовать. Обер-офицеры тактично приотстали. Вокруг знойно умирал август, но под копытами Тумана словно шел трещинами неверный первый лёд — от каждого произнесенного Мишелем слова. Даниэль, похоже, явился по его душу и тем явно наслаждался.       –…хорошо, как видишь. Лейб-гвардии Гусарский полк. Который мне пришлось оставить.       — Ты настолько не рад меня видеть, Мишу?       Мишель вздрогнул. Рад, не рад… Он и сам не знал. Прошлое — сладкое, больное и преступное — ворвалось в его жизнь на полном скаку, не спросясь. Даже находиться рядом с возмужавшим Даниэлем было мучительно. Мишель, хоть всё ещё сентиментально носил на груди медальон с портретом брата, открывал его все реже и собирался снять после свадьбы. Родное тонкое лицо давно стало прекрасной грезой, не более. А нынче на вороном жеребце грациозно восседал красавец-генерал из плоти и крови, чужой и опасный. Во всех, дьявол побери, смыслах опасный.       — Я помолвлен, — глупо огрызнулся младший Бофремон.       Темные брови старшего дрогнули:       — О. Мои поздравления. И кто же эта счастливица, какая-нибудь русская княжна?       — Лучше. Александра Михайловна Бакунина, старшая дочь столичного генерал-губернатора.       — Вот как. Так это брак по расчету?       Обрусевший братец-гусар, подумалось Даниэлю, швырнул ему свою помолвку в лицо будто перчатку… Так дама грозит кавалеру кинжалом, желая пасть в его объятия и порицая себя за это. Об Александре Бакуниной Даниэль уже успел получить некоторое представление из писем мадемуазель Жоржетт, актрисы французской труппы, дающей представления в Петербурге. Своей осведомительницы, а прежде, в Париже, — и любовницы.       — Я и брак по расчету? Исключено.       — Касаемо верности ты за прошедшие годы также переменил свое мнение? — тихо и уже без рисовки спросил генерал, задетый за живое последним замечанием брата и раздосадованный собственной уязвимостью.       — За прошедшие годы, — холодно ответил князь, — мое мнение касаемо верности сложилось окончательно. В юности я имел незрелое представление об этом предмете.       — Понимаю, — криво усмехнулся генерал и умолк.        Ему вспомнился давний разговор с братом, разговор двух донельзя глупых, но искренних и отчаянно храбрых щенков. «Если ты уже с кем-то пробовал — клянусь, я его убью, — с мрачной решимостью заявил обычно такой солнечный и беспечный Мишель. И прибавил с кривоватой усмешкой: — У тебя никогда не будет никого, кроме меня. Я — твой единственный грех». — «Именно так, мой воинственный архангел», — нежность всегдашнего насмешника Даниэля также предназначалась исключительно брату.       Они меняли шкуру дважды, за время разлуки и в пору юности. Мишу с малолетства заигрывал с девочками, Дани же был серьезным, зато, повзрослев, старший стал холодным сердцеедом, а младший — романтиком. Но стоило Мишелю впервые увлечься барышней в свои пятнадцать — Даниэль, уже успевший наслушаться, что между юношами случается всякое, приревновал и соблазнил брата.       «Соблазнил», впрочем, совершенно не то слово. Они всегда были близки и стали ещё ближе. Мать с рождения предоставила детей нянькам, гувернерам и друг другу. Два мальчика с ангельскими лицами, они не были сыновьями Полин де Бофремон — они были сыновьями Франции, уже готовой опьянеть от свободы и крови. Франции восьмидесятых годов восемнадцатого века.