***
25 октября 1415
В огромном поле меж речкой Тернуазой и Азенкуром воздух был тяжёлым и застоялым. Ричард втянул его носом — пахло дождём, сыростью и прелыми лошадьми. На лицо падал туман из мелкой мороси. С досадой он вспоминал то, как считал, что всеобщая слава, легенды, песни, множество красивых женщин и горы денег — вот что ждёт его в английских войсках, когда ему предстояло ответить на призыв и вместе с армией явиться во французский Гарфлер в качестве рыцаря сира Ричарда из Декартов. Война с французами представлялась ему отличным шансом заработать, купить свой замок и обрести вечный покой, прерываясь лишь на то, чтобы выпить вина у камина или сделать с красоткой-женой ребёнка. После всего этого в приоритете, конечно же, была любовь к своей стране. Но он отчаянно не понимал тогда — как не понимал и сейчас, — почему из всего бесконечного множества вариантов развития событий (например, военных парадов, триумфа и празднеств), ему и другим военным была уготована «честь» после взятия крошечного городка безуспешно штурмовать французские крепости. Продвижение вглубь страны было невозможным. Зимовка здесь — и подавно. Ричарду уже начинало казаться, что он привык и к унизительным поражениям, и к продуваемым со всех сторон холодным октябрьским ветром шатрам, и шуму четырнадцати тысяч обозлённых мужчин, и странного вкуса похлёбке, и пошлым стонам, то тут то там гуляющим по военному лагерю. До поры до времени. Потому он и был так счастлив, узнав, что неэффективный поход свернули, а армии предстояло отправиться во взятый ранее Кале на зимовку. Однако планы эти не осуществились — англичан перехватили французские войска, преградили им путь, в надежде истребить неприятелей. Ожидалось сражение. Декарт оглянулся на войско. В центре армии король Генрих — совсем еще мальчик, с жалостью подметил про себя Ричард — поместил пехоту, образовав ей одну неглубокую линию, рыцари, среди которых был и Декарт, составляли крылья, впереди же них стояли стрелки, вооруженные, кроме двухметровых луков и мечей, длинными, заостренными кольями, чтобы защищаться от конницы. В военной стратегии Ричард разбирался не слишком хорошо, но даже он понимал — решающую роль в этом сражении сыграют именно лучники. И хорошо будет, если кроме себя они смогут защитить и кого-то другого. Обе армии не делали ни шагу друг другу навстречу. Ричард почувствовал вдруг, что безумно хочет спать. Статичное положение всеми силами этому способствовало. Когда Декарт уже был готов опустить голову и прикрыть глаза, Генрих на коне выехал вперёд английской армии, как и дофин Карл — французской. Лошади обоих поскакали галопом навстречу друг другу, и тогда — когда они были уже слишком далеко, чтобы их, превратившихся в две маленькие кляксы, слышать — Ричард решился озвучить неожиданно пришедшую мысль: — Сколько их? — спросил он скорее у себя, чем у кого-то ещё, осматривая строи французских войск с нескрываемой досадой. — Примерно шестьдесят тысяч, сир, — ответил какой-то рыцарь, изрядно поседевший, с усталым раздражённым взглядом, сидящий на своём коне по левую руку от Декарта. — В худшем случае, — приподняв бровь, добавил он. Ричард удивленно взглянул на него. — А в лучшем? — А в лучшем — тысяч пятьдесят, — фыркнул юноша справа от Декарта. — Расклад немногим удачнее, правда? — Заткнись, Чарли, — поморщился пожилой рыцарь, — иначе попрошу Командующего поставить тебя к стрелкам. «Чарли» тут же умолк, хмуро всматриваясь вперёд. — Если они сейчас не договорятся о мире, то живыми нам не выбраться, — продолжил седой. — А они не договорятся. Декарт немного помолчал, сжав губы. — Не факт, — наконец неуверенно высказался он. — Бои выигрывали и с большим противовесом. Рыцарь усмехнулся; его почти сросшиеся белые брови, изогнутые в ухмылке, по форме напоминали коромысло, а щеки расходились в разные стороны, и казалось, что если он начнёт смеяться, то обнажит кость своего черепа. При взгляде на него в голову Ричарду пришёл его собственный дедушка. Его улыбка была, впрочем, слишком ироничной для человека, который бы и вправду считал, что через считанные часы, а может даже минуты, окажется истекающим кровью в каком-нибудь овражке. — Вспомните хоть один, сир, — ехидно ответил он, отворачиваясь от лица Ричарда и вновь всматриваясь в горизонт. С ужасом Декарт понял, что забыл обо всех боях, и которые в своё время заучивал, и в которых участвовал. Генрих, хмурый, задумчивый и испуганный, галопом, что был значительно быстрее, чем тот, которым он ускакал, вернулся к своей армии. — Миру не бывать, — подытожил пожилой рыцарь. От этих слов Чарли как-то скукожился, весь скрючился, руки его немного затряслись. Эти три слова ещё долгие годы не могли выйти у Ричарда из головы. Но тогда он просто ободряюще улыбнулся юнцу, хлопнул его по плечу, уверенно посмотрел в его глаза и произнёс то, во что сам не особенно верил: — Мы победим. Чарли лишь улыбнулся дрожащими губами и вновь попытался выпрямиться, словно никакой слабины он себе не давал, и что он тот самый парень, который всех спасёт. Старый рыцарь смерил Ричарда долгим взглядом, но не произнёс ни слова. Какое-то время все просто стояли, находясь в состоянии лихорадочного нервного напряжения, щурились, несмотря на затянутое серыми тучами небо, угрюмо переговаривались, косясь на в пять раз превосходившую англичан армию, но не повышая голоса с уровня «чуть громче шёпота». Казалось, уши каждого человека были навострены, чтобы услышать узнаваемое «À l'attaque!», которого всё не было, будто эти шестьдесят тысяч солдат здесь лишь для того, чтобы поиздеваться над теми, кто идёт против них, в данной ситуации — на верную смерть. Вот перед ними и между рядами прошёлся священник. Вот поднялись вверх знамёна. Вот кони начали недовольно фыркать, чувствуя волнение своих наездников. Прозвучал горн. И не дождавшись сигнала об атаке со стороны противников, Командующий дал пехоте приказ о наступлении: — За короля! За Англию! Времени было два часа пополудни. Битва началась. Пехота уверенно двинулась вперёд. Конница — за ними. К своему ужасу Ричард понял, что на вызванной продолжительными дождями слякоти его лошадь, как и лошадь любого, находившегося здесь, далеко не уйдёт. Командующий отдал приказ продолжать пешим ходом. Декарт слез с лошади, хлопнул по бедру, чтобы она припустила к лагерю, схватился за меч и оглядел горизонт. На котором фланговые отряды французских рыцарей наступили навстречу. Видимо, стремившиеся обойти армию Генриха с флангов, они хотели растянуть свою линию. Однако по тем же причинам, по которым большинство английских рыцарей сейчас были на своих двоих, французам это сделать не удалось. Лошади спотыкались и их наездники падали. Одни завязли в грязи — и были перебиты стрелами лучников. Другие оказались опрокинуты на пришедшую в замешательство первую линию французской пехоты. В войске началась неразбериха. Английские стрелки немедленно воспользовались этим: они взялись за мечи и ворвались в неприятельский строй. Ноги проваливались в грязь и совершенно не желали переставляться. Новый меч тяжелил руку. Дело было не в том, что он новый, и не в том, что Ричард не успел его опробовать. Вернее, дело было в этих двух вещах сразу — ведь это была его первая настоящая битва. Эйфории дебюта он не чувствовал. Он ничего не чувствовал. Только страстное желание обойтись без жертв. «Не убивать. Не убивать, » — про себя повторил он, а затем поднял взгляд на низко висящее серое небо, которое, словно зеркало, отражало все происходящее. Глаза Ричарда разбегались, и ему никак не удавалось сфокусировать их на одной точке. Взгляд затуманился. С ужасом он обнаружил, что у него начинает кружиться голова. Зажмурив глаза и тряхнув головой, он перевёл взгляд с занимающей весь видимый горизонт французской армии на необычно низко плывущие облака. — Бог с нами, — вслух сказал он, хотя и понимал, что Бога здесь не было. В густой грязи образовалась давка. Первая французская линия беспорядочно отступила и внесла расстройство во вторую, и в этот момент Ричард вместе со всей английской армией ринулся в бой за королем, сражавшимся в первых рядах. Французским кавалеристам был отдан приказ сражаться пешими. Английские стрелы летели в слишком густые ряды воинов, которые во всеобщем разладе давили и душили друг друга. Ворвавшись в эту суматоху, Ричард потерялся на секунду, а потом его руки словно бы сами поняли, что им делать. Декарт умело махал мечом направо и налево, обезоруживая, сбивая с ног, оглушая, отражая нападения и стараясь всеми силами обойтись без покушений на человеческую жизнь. Уж что-что, а драться он был обучен. Золотой эфес пачкался в грязи и чьей-то крови. В какой-то момент он почувствовал горько-сладкое, скрытое очень глубоко внутри наслаждение. Ричард редко думал об этой своей части, и сейчас она рвалась наружу, как худая голодная собака с текущими изо рта слюнями. Размышлять об этом не было времени. Она помогала ему выжить, и он просто позволил ей командовать. Внезапно он осознал, что перестал думать, прежде чем делать: все стало выходить само собой. Инстинкты самосохранения шли на три версты впереди него, и он пользовался этим состоянием, граничащим то ли с восторженной манией, то ли с отчаянием, то ли с вызывающим дрожь в коленках и заставляющим волосы седеть страхом. Отдавая всего себя, полностью, ему и своему мечу. Вдруг прямо перед Ричардом кто-то рухнул. Особо не задумываясь над тем, что он делает, он схватил бойца за плечо и поднял на ноги. И отчего-то застыл, глядя прямо на него. Зеленые глаза, шрам на носу, суровый вид. Глаза опустились на обмундирование. Француз. Не успел Ричард правильно среагировать, как незнакомец благодарно кивнул ему и ринулся в бой. Но не с ним. Декарт перевёл было взгляд за ним, вглубь воюющей толпы, но долго раздумывать об этой встрече ему не пришлось — на него со всех сторон налетали враги. Он правда не хотел никого убивать. А если бы и пришлось, он предпочёл бы перед этим хотя бы взглянуть на человека, который хотел убить его. Может, чтобы оправдать себя тем, что они слишком разные, чтобы жалеть о совершенном, а может, чтобы с горечью понять, что различий между ними нет. Хотя, может, одно — положение: нападающий против обороняющегося, жертва против убийцы. Судьба распорядилась иначе. Первое убийство в жизни Ричарда произошло слишком стремительно, сухо, безэмоционально. Как будто только что он не отнял у этого человека все, что у него было ценного. Отследить, кто это был, Декарт не успел. Перед его глазами мелькнули голубые глаза противника и чёрные густые брови. Он крикнул что-то наверняка на своём родном французском, но расслышать это в окружающем шуме было невозможно. В руках он держал какой-то странный топорик, лезвие которого вонзилось бы прямиком в шею Ричарда, если бы он не отразил удар новеньким мечом, а потом непроизвольно решился на контратаку. Попал в то место, где шея переходит в плечо. Отвернулся, чтобы не увидеть ничего лишнего, ничего, что при других обстоятельствах он никогда не должен был видеть. И направился дальше, вглубь французской армии, повторяя про себя: «Его убил не я. Его убил удар меча.» Декарт в это не верил — ему просто было жаль. Он ощутил кисловатый привкус во рту, узнал в нем приступ тошноты. Отдышка не давала ей подкатить к горлу. Капля дождя приземлилась на его щеку. Ричард взмолился, чтобы дождь переждал ещё хотя бы пару часов. В конечном счете вторая французская линия была также отчасти убита, отчасти опрокинута на третью. Последнюю, лишенную вождей, ещё более неумелую, чем все предыдущие. Ричард, а вместе с ним и большая часть армии, опустил оружие. Увлеченная общим расстройством группа французов ударилась из-под Азенкура в бегство. Часть войска отправилась в преследование. Стало тихо. — Мы победили? — спросил какой-то пехотинец, почти мальчик, ошалело оглядываясь по сторонам. За его спиной Декарт увидел мёртвого Чарли, в неестественной позе лежащего на земле. Его череп был раздроблен, из раны зиял ещё пульсирующий мозг. Широко раскрытые глаза ошалело смотрели куда-то в небо, челюсти были сжаты, и Ричард не был уверен, что кому-нибудь придётся под силу их разжать. Пожилой рыцарь вдалеке, озираясь, кричал его имя. Декарт перевёл взгляд на ударившихся в бегство французов и с какой-то странной грустью ответил: — Победили.***
— Четырнадцать тысяч пленных у нас, — с этими словами подошёл к Ричарду Джеймс Уальд, друг детства, по счастливой случайности оказавшийся с ним в одном взводе. Услышав эти слова, Декарт чуть вздрогнул. А потом зачем-то спросил: — Сколько убитых? — Считают пока, но, думаю, тысяч десять. Слышал от кого-то, что среди них даже восемь принцев Валуа. — А наших? — Тысячи полторы, — тут уже Уальд сам скукожился. — В том числе герцог Йоркский и граф Суффолкский. И брат короля, Эдмонд. Они оба замолчали, как бы в скорби, а затем, собравшись, вместе с войском отправились в Кале, как и было задумано изначально.***
Друзья вызвались замыкать длинный строй пленных, идущих пешком длинной вереницей по трое. Уставшие, грязные, в порванной одежде и обуви, со связанными руками — несмотря на своё количество, они представляли собой, в общем-то, жалкое зрелище. На секунду Ричард ощутил засевшее под рёбрами сочувствие — ведь в текущем положении было мало их вины. А ещё ему было ужасно скучно. Дав знак Джеймсу, он поскакал вперёд, вдоль стройных колонн пленных, понуро плетущихся по скользкой дороге. — Эй! — прикрикнул кто-то в толпе захваченных, и несколько десятков пар глаз обернулись на этот голос. В том числе и глаза Декарта. Это был он. Зеленоглазый француз со шрамом на носу. Живой, — почему-то подумалось Ричарду. Впрочем, как-то отвлеченно. Хмурый и почти рассерженный, он смотрел прямо на рыцаря с той эмоцией, будто он что-то ему задолжал. В его взгляде, как и в мимике, и в движениях, читалась уязвлённая гордость. — Эй! — окликнул он во второй раз, выводя Декарта из транса. — Чего тебе? — покосился тот на него. На руке мужчины сквозь порванную рубаху виднелся кровоточащий порез. Щека была испачкана в грязи. Ботинки порваны, колени от изнеможения и усталости немного подрагивали. Взгляд был холодным, прямым и уверенным, словно ничто на свете не могло вывести его из равновесия. Даже проигрыш войска, в котором ты состоял, и под руку с которым ты идёшь навстречу злому року. Ричард продолжал смотреть на него, удивлённо приподняв брови от неожиданной встречи, хоть и с униженной, но все-таки, с настоящей смелостью. Возможно, граничащей с глупостью. В зависимости от того, что он скажет дальше. — Я видел, тут мимо проезжали несколько пустых повозок. Почему нас не могут посадить туда? Хотя бы некоторых. Всё-таки глупость. — Мы вас на аудиенцию к королю везём, что ли? — хмыкнул Ричард. — Иди и помалкивай. Недолго осталось. — Вам всем так нравится смотреть, как мы мучаемся? — продолжал он. Акцент его был совершенно не французским, но Ричард всё никак не мог определить его. Ответ буквально вертелся на языке, и он пытался вспомнить, при каких условиях мог слышать такой говор. Получалось плохо. — В каком это смысле? — Некоторые из нас не могут больше идти. Декарт натужно ухмыльнулся. — Тебе сложно переставлять ножки? Тогда просто скажи. Пленник даже бровью не повёл. — Даже если и так? Ричард молча посмотрел на него, а затем, немного наклонившись, придерживая лошадь за поводья, чтобы та шла прямо, снял с себя сначала левый сапог, а затем правый. Поднеся обувь поближе к лицу, он по-театральному критично осмотрел их, слегка отряхнул от засохшей грязи и кинул в руки опешившего мужчины. — Обмениваю их на твоё молчание. Ричард не отследил, надел ли странный незнакомец ботинки или нет. Однако заметил, что безрассудный смельчак прибыл в Кале с кровоточащими и грязными пятками, а какой-то старик, слишком ветхий для войны, что шёл рядом, обзавёлся новой парой обуви.***
Выложенный светло-коричневым камнем замок, который заняли рыцари и король, больше напоминал не важный стратегический объект, а домик какого-нибудь богача, и потому был просто катастрофически мал. Это в полной мере ощутилось тогда, когда стало очевидно — четырнадцать тысяч пленных в местной темнице разместить не получится. В итоге их всех разделили: большинство удалось всунуть в тюрьмы по несколько человек в камеру, кого-то вместо собак разместили в псарне, кого-то — в конюшне, и несколько десятков человек пришлось оставить в замке — их закрыли в башнях, расположенных в каждом углу здания. Их приходилось охранять рыцарям, находившимся здесь. Что стало для них просто отвратительной новостью: — Не этого я ожидал от рыцарства… — Вот так заслуживаешь свой чин, а потом приходится, как сторожевому псу, следить, чтобы никто из этих не сбежал! — Я хочу спать по ночам, а должен буду сидеть в темноте в окружении неизвестно кого! Ричарду же, в целом, было все равно — лишь бы по приезде заплатили обещанное. И он ничуть не расстроился, когда узнал, что вместо устроенного пира ему придётся сидеть в узенькой башенке со стороны западного крыла всю ночь — массовые попойки никогда не были тем, что он мог бы назвать «своим». С ужина он стащил для себя пару картошин, кусок хлеба, ножку индейки и бокал вина, вышел на улицу и бодро пошагал в сторону своего поста. Ближе к ночи дневная морось превратилась в лежащий низко-низко тяжёлый густой туман, воздух был влажный и душный, ветер будто полностью исчез, улёгся, заставляя на секунду вспомнить о тёплом лете. Это всё навевало мысли о доме, что приторно-сладким привкусом сейчас засели в глотке, и Ричарду захотелось тут же себя от них избавить. Он глотнул вина, но вряд ли оно вообще кому-либо помогало. Звякнула связка ключей, щёлкнул замок, скрипнула дверь. Декарт зачем-то оглянулся, посмотрев, есть ли кто-то позади него, оглядел усыпанное необычно яркими звёздами небо, прислушался к сверчкам и шуму пира, а затем прошёл внутрь, сразу же натыкаясь на винтовую лестницу, по которой он поднялся, ничуть не сбавляя шаг. Она заканчивалась тяжёлой деревянной дверью с решетчатым окном. Взглянув в него, он увидел дряхлого старичка и… того самого безрассудного смельчака. Конечно, пленников-то ведь больше нет. Фыркнув в сторону фортуны, он прислонился к окошечку. Оба мужчины были прикованы кандалами к стене. Старик весь сжался, скукожился, обнимал себя за обутые в рыцарские сапоги ноги. Наверное, спал. Другой же просто сидел, таращившись в стену. Губы его пересохли, сам он имел вид очень измождённый. — Эй, — тихо произнёс Ричард, не успев подумать, — есть хочешь? Тот посмотрел в окошко и точно так же фыркнул. А затем настороженно спросил: — В чем подвох? — Ни в чем. Будешь или нет? Мужчина недолго думая ответил: — Да. Декарт открыл дверь ключом, прошёл в комнату и поставил рядом с ним тарелку. Тот все ещё смотрел на неё немного недоверчиво. — Воды принести? — спросил Ричард, и по взгляду, который бросил на него его новый знакомый, понял: можно было бы не спрашивать. Почти бегом он припустил в обеденный зал, в котором все вовсю пили, танцевали и веселились. С одного из крайних столов он, бегло оглядев гулянку, незаметно для других стащил кувшин с водой и быстрым шагом направился обратно, накрывая его рукой, чтобы не расплескать. Добравшись до комнатки, он распахнул дверь и тут же протянул кувшин мужчине. — Только не пей всё сразу, — предупредил Декарт. — Это вам на неопределённый срок. С этими словами он взглянул на дремлющего старичка. Рядом с ним на тарелке красовалась ровно половина порции, принесенной Ричардом. — В следующий раз возьму побольше, — пообещал он. Незнакомец оторвался от кувшина и взглянул на него. — Зачем? — спросил он, и Ричард не понял: «зачем побольше?» или «зачем ты это делаешь?» Он пожал плечами, будто это всё объясняло. Зачем? Он и сам толком не знал. — Звать-то тебя как? — спросил Декарт, присев перед ним на корточки. — Гэвин Рид. А тебя? — Сир Ричард… — ответил он и тут же поправился, — Ричард Декарт.