«Смерть не имеет к нам никакого отношения: когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет.» Эпикур
Нет, это не Рид, это кто-то другой страдает. Он бы так не смог. Мертвым слезы не нужны — он это знал, и потому не плакал; но плакали его дрожащие руки, плакал его пронзительный взгляд и поджатые губы. И дождь, начинающий накрапывать мелкой моросью. Гэвин был прикован к одному столбу с англичанином, который забрал его в плен. Оказалось, что главнокомандующий дал на это строжайший запрет, нарушение которого грозит казнью не только пленного, но и солдата, который привёл этого пленного в лагерь. Солдат кидал на него гневные взгляды, обвиняя Рида в своей смерти, а тот старательно их игнорировал, не желая таить на него злости за попытку выслужиться перед командирами. В тюрьме, находившейся в подвале крепости, было сыро и холодно. Из маленького окошка под потолком падал свет с улицы — стальной, приглушённый. Они с англичанином были не единственными здесь, но первыми в очереди на казнь. На стене коридора горел факел, пламя его дрожало, как дрожали зрачки Ричарда, когда он умирал. Сбежать Гэвин не пытался. А зачем? Что ему было делать со своей свободой, если с ним не было Ричарда? Что ему делать с жизнью? На что ему все это без него? Он бы всеми фибрами души, всеми её струнами и волнами рвался к жизни, если бы знал, что рано или поздно сможет быть без Декарта, если бы знал, что перестанет его любить. Но любовь — одна, как душа, как смерть, как жизнь, и он чувствовал, знал себя, как знал и то, что его любовь никогда не пройдёт. В конечном итоге, она не спасала его, а только подталкивала к смерти. И это было больнее всего. Гэвин был даже отчасти рад, что сегодня умрет. Жизни без Ричарда он бы не вынес. Так Рид сидел, дожидаясь своей участи. Не пытаясь сбежать, но смиренно принимая происходящее. Раз за разом у него в голове прокручивались события вчерашнего дня. Он, Ирвин Лейдлоу и ещё несколько солдат поехали к Кравану. От спутников они узнали, что подкрепление требуется не французскому войску, а англичанам, что герцог Бретонский теперь входит в альянс с герцогами Бредфордским и Бургундским, что теперь все, кто находятся в подчинении у Бретонского герцога обязаны помогать англичанам. Услышали о плане встретиться с англичанами на противоположном берегу. Улизнули от пособников герцога Бретонского. Нашли франко-шотландское войско. Вступили в битву с англичанами. Гэвин защищал Ричарда. Ирвин хотел помешать этому, и потому Рид убил его. Декарт пал от чьей-то руки. Гэвин лёг рядом с ним — и не запомнил, сколько времени пролежал там. Ни одно из войск не могло добиться решающего перевеса. Тогда комендант крепости приказал открыть ворота, и солдаты, бывшие в гарнизоне — сообщники англичан, — ударили в спину осаждавшим. Оказавшись в тисках между англичанами и городом, французы отступили. Первыми поле боя оставили испанцы, ломбардцы и гасконцы. За ними в бегство ударились Маршал Северак, мессир Робер де Лер и другие, к своему позору и ущербу для французского короля; останься они до конца, все могло обернуться по-другому. Но это было уже неважно. Шотландцы, продолжавшие удерживать мост, и упорно отказывавшиеся отступить, понесли самые большие потери, но даже это не волновало Гэвина. Небольшой отряд преследовал ударившихся в бегство, а англичане вошли в крепость города Кравана. Когда Рид нашёл в себе силы подняться — в какой момент битвы это произошло, он не мог понять до сих пор, — почти сразу его схватил молодой худой парнишка. Он наверняка подумал, что это Гэвин убил английского рыцаря, лежащего на земле ничком со вскрытым горлом. Рид не сопротивлялся. Ему было все равно. В процессе он узнал, что мальчика зовут Годвин. Он повёл его внутрь схваченной англичанами крепости. Сглупил. Так они и оказались вдвоём в темной камере, прикованные к одному столбу. Годвин бросал на него злые взгляды, а Рид пытался понять, в какой же момент все пошло не так, что он упустил, почему не смог защитить Ричарда. Озарение пришло почти сразу. Гэвину не стоило соглашаться на предложение Декарта. Все пошло наперекосяк с того самого момента, как он поддался. Их прощание было рассчитано на то, что они увидятся ещё. На то, что они воссоединятся. На то, что будут вместе. Гэвину было мало. Ему нужно было ещё. Ещё хотя бы одно прощание... Он ни за что не дал бы стать ему последним, если бы знал, что Декарт умрет на той битве. Сейчас даже не верилось, что Ричарда больше нет. А Ирвин... Рид судорожно сглотнул при мысли о нем. Он старался сохранять и поддерживать в себе чувство злости, что вспыхнуло в нем, когда тот начал угрожать Декарту — так ему было проще справиться со своим горем по лучшему другу, которого Гэвин убил своими собственными руками. Кто-то вошёл в камеру и отпер цепь, приковывающую двух мужчин к столбу. Руки Рида и Годвина все еще были скованы. Незнакомец повёл их по темным коридорам тюрьмы. Малец пытался вырваться, но этим делал только хуже. Их шаги отзывались эхом от каменных стен крепости. Десяток пар глаз таких же пленных смотрели им вслед. О чем обычно думают люди, когда их ведут на смерть? Гэвин не знал. Он плохо осознавал, что жить ему осталось лишь считанные минуты — но поток размышлений в его голове, конечно, останавливаться из-за этого мелкого недоразумения не собирался. Слышал ли Ричард, когда Гэвин сказал, что любит его? И почему Рид не признался раньше, лично, когда было столько шансов? Глаза его вновь заслезились от грязи на лице и осознания собственной беспомощности. Он должен был признаваться Ричарду каждую минуту жизни, начиная с их встречи. Было ли это взаимно? Рид не знал и, наверное, не хотел знать. Все равно в этом знании уже не было смысла. По крайней мере, пока Гэвин был жив. Рид сощурился от внезапно ударившего в лицо солнечного цвета — их выводили на сцену, на которой уже было сооружено два костра и вокруг которой уже столпились англичане. На эти самые костры и водрузили осуждённых. Гэвин даже не заметил, как его начали привязывать к столбу, под которым располагались брёвна, палочки и сухая трава. Командующий вышел читать какую-то поучительную речь, но Рид не слушал. Он знал, что Декарт боялся смерти, и знал, что он совсем не хотел умирать. Правда в том, что любая живая душа, идущая на войну, боится смерти больше всех прочих, хотя не каждая достойна оставаться в живых больше прочих. Ричард был достоин — и, наверное, оттого и погиб — но легче от этого не становилось. Жизнь ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Но тех, кто не хочет сломиться, она убивает. Она убивает самых добрых, самых сильных и самых нежных. А если ты ни то, ни другое, ни третье, то будь уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки. Вот чем все кончается. Смертью. Не знаешь даже, к чему все это. Не успеваешь узнать. Тебя просто швыряют в жизнь и диктуют правила, и в первый же раз, когда застанут врасплох, убьют. Хотя, может, даже смерти надо быть достойным. Может, смерть — то, ради чего стоит жить. Точно как любовь — то, чего стоит ждать. В конце концов, умирать — сложно, потому что любая вещь в мире важнее смерти, и в то же время ни одна вещь в мире ее не стóит. Гэвин не хотел умирать. Но даже вечной жизни было бы недостаточно, чтобы любить Ричарда так, как хотел этого Рид. Просить было не о чем. «— Может, Бог просто любит нас?» Он посмотрел на парнишку, которого убьют вместе с ним. По его щекам текли слёзы, он что-то кричал в толпу. Гэвину внезапно стало его очень жаль. Он был слишком юн, чтобы умереть вот так. Рид в отчаянии посмотрел на затянутое непривычными для летнего неба серыми тяжелыми тучами, из-под которых, словно издеваясь, выглядывали солнечные лучи и молчаливые глаза Бога. Но это только казалось — на самом деле Бога здесь не было. Он молчал слишком долго, и стало ясно — его уже нигде не было. Бог тоже был мёртв. Морось ещё была слишком мелкой, чтобы потушить костёр, в котором будет гореть Рид, но одна крупная капля все же упала с неба — прямо на лоб Гэвина. Одна горячая капля — как поцелуй Ричарда, который он оставил на прощание. Рид огляделся, и всюду ему мерещился его нежный уходящий шаг. Гэвин почувствовал запах гари, услышал, как постукивает и похрустывает бегущий по сену и дровам к ногам огонек, и подумал о том, что настало и его время умирать. Настало время конца. В чем были хорошие новости? Это всегда не конец. А в чем плохие? Плохие в том, что это всегда не конец. Он вспомнил слова Ричарда: «Когда смерть возьмет меня за руку, другой я проведу по твоей щеке и пообещаю, что найду тебя в любой другой жизни.» Гэвин глянул на подбирающийся к ногам огонь и посмотрел на небо; и тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что ещё совсем недавно было его лицом.Конец.
*Покой вечный даруй им, Господи Заметка от автора: как однажды написал о себе Блок: «сегодня я — гений.» до Блока мне далеко, до гения — и подавно, и все же я чувствую, что я молодец, потому и пишу эти несвязные строки. мне, наверное, грустно. грустно расставаться с этими персонажами, потому что оба они — что гэвин, что ричард — это я. все, что есть в них, есть во мне: чувствительность, безрассудство, слепое стремление к привязанности и любви от гэвина; независимость, прохладность, склонность к рефлексии от ричарда. я попыталась сделать всё, чтобы они были живыми в ваших мыслях. эти персонажи не антиподы, но они во многом разные, хоть также и во многом похожи — и то, что они сошлись, для меня значит то, как два полюса моей личности сходятся во мне. возможно, кто-то найдет себя в них двоих, или в ком-то одном, или ни в одном из них. но только что вы прочитали, как мне кажется, всю мою суть, и теперь вы знаете меня лучше, чем кто бы то ни был. да, мне, пожалуй, грустно. но вы знаете, как это бывает: «печаль моя светла» кстати, расскажу вам секретик: самым-самым первым фрагментом из этого фф стала та самая битва из прошлой главы. а вдохновилась я на него, посмотрев вторую часть малефисенты. там, если видели и помните, (спойлер!) в конце род малефисенты дерётся с солдатами королевы. вот такой забавный факт :) этот фанфик претерпел множество горестей. в канун прошлого нового года мой телефон попрощался со мной, удалив весь написанный мною материал — кто-то наверняка помнит ту сопливую недо-главу, которую я писала со слезами на глазах. из-за этого недоразумения я плакала на протяжении двух недель почти каждый день. но что ни делается, все, безусловно, к лучшему. помню, как десятки раз меняла сюжет, меняла биографию персонажей, меняла обстоятельства, меняла мысли и чувства, чтобы в итоге все вышло, как мне кажется, максимально гармонично и складно. думаю (вернее, надеюсь), что мне удалось. наверное, именно время, которое было затрачено на реализацию этой задумки — одна из вещей, которая сделала этот фанфик таким особенным для меня. он видел слишком многое в моей жизни и всегда служил не только способом выразить своё творческое начало, но и своеобразным личным дневником. там столько моих чувств, мыслей и даже событий, произошедших со мной, что даже жутковато и немного неловко. но об этом как-нибудь в другой раз. я рада, что меня хватило на этот фанфик. это наверняка моя самая продуманная работа, работа, в которой так много меня самой, моих эмоций, моих трудов. и сколько бы здесь ни было лайков и просмотров, я уверена — мой труд окупился, ведь я ставлю в статус работы «завершён», и это самое приятное чувство в мире. я серьезно не рассчитывала на то, что кто-то будет читать двухсотстраничный макси по фандому, которому через пару месяцев исполнится три года и который перенесён в события !!столетней войны!!, и если вы здесь, вам удалось меня удивить (пожалуй, ещё большей дикостью было разве что этот макси написать). итак... большое спасибо за то, что прочитали эту работу и мой бессвязный текстик. большое спасибо тем, кто оставлял комменты🥺 ваша поддержка — для меня всё. большое спасибо всем, кто уделил внимание моему «творчеству», хоть это и слишком громкое слово. берегите себя, не болейте. всем большой-большой удачи, люблю вас очень сильно, спасибо что были здесь со мной, вы сделали меня очень счастливой♥️