Фея моих снов

Ты не забыл, что пообещал нам? Такие клятвы не нарушаем даже мы… Хрустально звонкий, как заблудившееся среди ледяных сталактитов эхо, голос Белладонны лишь послышался ему, от неведомой прежде усталости и мыслей о скором и неизбежном. Издеваться и докучать ему здесь, в Ангбанде, напоминая о своей победе, повелительница льда и холода Магикса не могла, как бы ни хотела и ни пыталась. Особенно мы, да. На собственной крови и жертвенном камне, оставшиеся светлыми их не приносят. Ну почему проклятые бешеные суки не сгинули в вечной тьме Обсидиана, и ничто их не берет? И все никак не успокоятся. Незаметный для обычного взора след на запястье снова заныл, несильно, но до зубовного скрежета неприятно. Скребуще-царапающее ощущение, словно заживший рубец тщательно и не спеша расковыривали тупым ножом, напоминало о долге — всем, имевшим неосторожность так поклясться. Даже ему. Не слишком ли рано и настойчиво? Ему сейчас хочется… и нужно совсем другого, бесконечно далекого от битв, крови и тьмы. И ведьм. Мерзавки сполна получат от него все, что им надо — только их радость будет недолгой. Терпеть, смиряться и сдерживаться он уже устал — на ведьм совсем ничего не осталось. Все до последней капли ушло на сладко и мирно спящую в своей-не своей кровати фею. Пока она еще не поняла, где придется проснуться. Заклятие мертвого сна, под которым его… Флора лежала неподвижно и неестественно прямо, как в гробу, в подземелье Облачной башни, ослабело, позволив устроиться поудобнее — повернуться на бок и прижаться щекой к атласному сердечку, нежно обнимая его двумя руками. А он как будто на самом деле боится будить ее, когда причин откладывать это на потом больше не осталось. Словно Белладонне все же удалось его задеть и заставить чувствовать… что-то странное и унизительное. Еще никогда мнение чокнутой ведьмы не казалось важным — он и не слушал ерунду, что она болтала, а восхищался другими ее умениями. Поражать смертоносными ледяными стрелами у Белладонны получалось гораздо лучше, чем словами, и… уже не важно, что еще. Но на этот раз насмешки повелительницы льда — она всегда была стервой, и сказать что-то хорошее не могла в принципе — сумели отравить ослабленную растратой сил душу. Флора вздрогнула и задышала чаще, когда он крепко прижал ее к себе и осторожно поцеловал в шею, прежде чем положить на кровать. Мимолетное прикосновение словно обожгло ее, как… как и прежде — длинные ресницы затрепетали, как крылья бабочки, и губы доверчиво приоткрылись, — а его заставило воровато отстраниться и поднести к ее лицу чуть подрагивающую ладонь, чтобы удержать готовое вот-вот спасть сонное заклятие Лилис. Так… глупо. Мелькор поморщился, как от чего-то невыносимо кислого, невольно представив, как хохотала бы Белладонна, доведись ей его… их увидеть. Как сумасшедшая, безудержно и до слез, проклятая ведьма на самом деле безумна. Он не сомневался в этом с самого начала, когда их отношения были гораздо ближе… но не теплее, это слово ни в каком смысле не применимо к Белладонне. Уничтожать и издеваться без всякой цели и смысла ее единственная страсть — это разрушительная сущность тьмы, что древнее всех миров, и неуничтожима. В отличие от своих порождений — развоплотить ведьм до мельчайших рассеянных частиц Древней Тьмы можно, если постараться. И он постарается, лучше, чем в прошлый раз, но не сегодня. Нужно еще немного подождать, пока терпение и ясность мысли не вернутся. Они почти без остатка перетекли от него к Флоре, когда живые силы природы питали свою хозяйку, медленно и с трудом — жалкий пятачок полузасохшего леса, прилепившийся к предгорьям на краю бесплодных пустошей Анфауглита не мог предложить ей большего. Слишком мрачное и пугающее место, чтобы ее разбудить — совсем не похожее на хранимые в заветном уголке сердца феи сады Королевства Природы. Вечно цветущие… хотя уже нет. Он никогда не сможет скорбеть о гибели деревьев, как она, или хотя бы вполовину так же — их вообще не жаль — и понять, что в нужных лишь для поддержания огня в печах созданиях Йаванны стоит ее слез и огорчения. И ни к чему понимать… Флора вырастит новых, если они ей так нужны, и успокоится. Терпеть ее деревья не так тяжело, как… неважно, особенно если их будет не видно за горами. Флора испугается и огорчится, увидев обломанные сосны с мертвыми обгоревшими верхушками, сухую траву и еле пробивающийся сквозь мутно-лиловый туман свет полной луны. Как ожившего кошмара и злой насмешки над увитыми цветущими лианами лесами ее снов. И не только этого. Узнавать, с кем она там гуляет, счастливо улыбаясь и подставляя лицо льющимся с хрустально чистых небес потокам света совсем не хотелось. И он… не будет этого делать. Незачем, все равно она скоро проснется, и останется с ним, а обман помраченного разума развеется и ускользнет. Как и все иллюзии Лилис, погубившие немало поверивших в них. Ты всегда жаждал света, и светлых… сам не понимая, зачем, и что с ними делать. А они тебя нет, какая жалость. Глупая девка просто пожалела тебя, как пожалела бы любого. А ты… Хватило одной, только этой картинки — пусть досмотрит свои сны сама, пока не рассыпались прахом. Уже совсем скоро. И потом смирится с реальностью — прекрасная адептка добра своими руками создала ее, отдав камни Белладонне. Он не собирается обвинять ее, и тем более наказывать — ведьмы сделали это гораздо более жестоко, чем он мог помыслить, — но все именно так. А противно ноющее запястье — тоже из-за неё, кстати — ерунда. Не наказание за нарушенную клятву, нет, разумеется. Всего лишь напоминание. Отдаленно похожая на ту, что исцелила Флора, боль вернулась, став досадной мелкой неприятностью. Не сравнимой с мучившим его многие столетия проклятием, но в чем-то и… Хуже. До того, что он не так сильно, как мог бы, огорчится собственному проигрышу. Даже, как бы дико и странно это ни звучало, возможно, порадуется, если он станет их падением — последним и окончательным. На миг, или отчасти, сладкое злорадство приглушит горечь поражения, как пролитый на рану целебный бальзам. Или нежная шелково-прохладная пыльца феи… последнее, что он забудет об этом мире. Победить он не поклялся, так что… Но это невозможно, он больше не хочет и не собирается уступать проклятым уроженцам Магикса. Хватит того, что ведьмам удалось… вынудить его сдаться и преклонить колени. Не в прямом смысле, но как это еще назвать? Отдать вынужденный и до зубовного скрежета нежеланный долг будет нетрудно, но почти физически больно — задетое самолюбие обжигает злее и мучительнее телесных ран. Просто нестерпимо. Кому, как не Белладонне и ее сестрам об этом знать? Темное удовольствие мучительниц сделает их торжество глубже и острее… уже сделало, ведьмы чуют такое безошибочно, лучше, чем варг добычу. Особенно ее, Белладонна всегда питалась чужими страданиями, без разницы чьими и от чего — лишь бы сильными. Чтобы жертва не помнила себя в агонии тела, или духа — тем ей сытнее и приятнее, идеальное создание Древней Тьмы не разменивается на мелочи. Когда-то он почти восхищался ею, уже не получается вспомнить, за что. Наверное, именно за это — представлять на месте жертв Белладонны своих врагов было приятно, и они могли там оказаться и получить свое заслуженно и сполна, если бы не… Если бы Белладонна и ее сестры не провели свой проклятый ритуал — ни права, ни разрешения на который у них не было. Хотя что-то липкое и мертвяще-ледяное (известно что — сама суть Древней Тьмы, породившей их с сестрами, когда демиург Волшебного измерения сотворил Магикс) обжигало рядом с ней в самые неподходящие моменты, до дрожи неприятным дуновением. Так непохожим на то, без чего он уже не может. Или не хочет, не важно. Этого достаточно. Не забытое за много лет живое тепло согревало тело и душу почти всю ночь, незаметно прошедшую в уцелевшем от пожаров лесу… жалком подобии любимых прекрасной феей лесов ее родины. Сделав неважными и почти неощутимыми мелочами и ноющий след от ножа Лилис и уязвленное самолюбие, и… проклятые камни. Когда он держал Флору на руках, прижимая к себе, чтобы она не запачкала платье, и тепло ее тела, дыхания и сладкий запах волос достались ему, а не оскверненной прахом и пеплом минувших битв холодной земле. Тяжелые мысли и злость бледнели и отступали перед кружащим голову удовольствием, и ушли бы совсем, как ночные тени от солнца, если… Если бы ласки и прикосновения не нужно было воровать у одурманенной волшебным сном девы, а она сама дарила их ему, нежно и слишком робко… как и раньше. Мелькор присел на край аляповато-розовой кровати — в полутьме еще не наступившего утра это не так резало глаз… и не раздражало. И днем не будет раздражать — он уже почти рад видеть ее жуткие розочки, и живые тоже. Очень рад. Только надеется, что их не станет слишком много и сразу. Удерживающее Флору во власти магического сна заклинание совсем ослабело… из-за отделившего ее от Лилис барьера миров и его отчаянных попыток целительства. Если не помочь… или не помешать, фея скоро проснется сама. Он не поцеловал ее там, в наполненном безмолвно толпящимися призраками лесу, и не целовал уже невозможно давно — сто лет, или даже двести. Возмутительно давно. Словно что-то почувствовав, Флора беспокойно заворочалась и замерла, чуть запрокинув голову, ресницы задрожали, приоткрыв затуманенные сном глаза. Обтянутая тонкой тканью грудь начала приподниматься чаще, и выше, словно фее не хватало дыхания. Такая… восхитительно упругая и теплая. Любимое удовольствие касаться ее, накрывая ладонью, смешалось с чем-то гораздо большим, почти невозможной чистой радостью, когда он всю ночь держал Флору на коленях, крепко прижимая к себе. От того, что она жива, и сердце под не скрывающей ничего шелковистой тканью вновь бьется сильно и ровно, больше не сбиваясь на лихорадочный трепет агонии. Желание почувствовать четкое живое биение в ладони, медленно обвести напрягшиеся соски кончиком пальца — Флора всегда громко вскрикивала от такого и даже подпрыгивала на месте — и сильно, до боли, прижаться к губам вспыхнуло и отступило, растворившись в бездумном счастье близости. Чтобы вернуться сейчас, искушая последовать издевательскому совету Белладонны. Светильник-колокольчик зажегся сам собой, среагировав на движение, или долгожданное присутствие хозяйки, озаряя комнату мягким желтовато-розовым светом. Слишком… ярким и неожиданным. Рука неосознанно поднялась погасить предательский светильник — ажурный колокольчик вспыхнул прямо над головой Флоры, заставив ее недовольно поморщиться во сне, прикрывая глаза рукой. Самое время прогнать остатки морока, только… Мелькор наклонился к освещенному розовыми бликами лицу — льющийся сквозь плотный резной абажур свет не мог полностью разогнать мрак. Аккуратно убрал в сторону темно-золотистую прядь, на миг задержав в ладони, и, забыв об осторожности, накрыл знакомо нежные губы феи своими. Слишком сильно и жадно для еще не пришедшей в себя от ран и заточения в ледяном плену, но по-другому не получилось. И никогда не получалось. И он хотел подождать до восхода, и полного выздоровления — незажившему рубцу на шее еще нужна целительная пыльца феи. Она бы окончательно вылечила себя сама — он, увы, не способен на большее — и тогда… Флора вскрикнула — от боли, испуга, или удовольствия? — и гибко выгнулась в его объятиях, касаясь грудью лица. Более чистые и прозрачные, чем любой валинорский самоцвет, зеленые глаза широко распахнулись, став наконец осмысленными. — Ты… Он невольно отодвинулся, разжав объятия, от плещущегося в них смертельного страха. Губы не слушались очнувшуюся от многолетнего сна, или нанесённая Лилис рана мешала говорить, но это не требовалось… им. Проносящиеся в голове прекрасной феи слова и картинки встали перед глазами чётко, и ослепляюще ярко. Флора отшатнулась от него и забилась как можно дальше к стене, закрыв лицо руками и подогнув ноги. Деревья умирали, мучительно сгорая в пожирающем лес и дворцовый сад пламени. Всё — даже камень и мрамор плавилось и рассыпалось в прах перед наступающей стеной огня. Пылающие обломки падали с чёрного неба, оставляя глубокие оплавленные воронки в сожжённой земле. Три фигуры в багрово-чёрных балахонах с полностью закрытыми остроконечными капюшонами лицами почтительно склонились перед… ним и синхронно кивнули, сложив ладони у груди. Ты приказал Айси, Дарси и Сторми сжечь Линфею дотла и убить всех… кроме меня? И теперь моя… очередь? На фоне того же прочерченного вспышками молний неба умирающей планеты он наклонился над неподвижно лежащей на жертвенном камне Флорой, сжимая в руке нож. Фигуры низко склонивших головы ведьм в чёрных балахонах смутно виднелись у него за спиной. Флора коснулась чуть намокшего кровью шрама, испачкав красным ладонь, и глубоко вздохнула, изо всех сил стараясь не расплакаться. — Нет, я не собирался отрезать тебе голову. Иначе отрезал бы. Тщательно выговорив каждое слово, он взглянул на сжавшуюся в комок в ожидании удара Флору — глупая фея закрыла голову руками, словно это могло помочь, захоти он на самом деле… — и молча вышел, с силой захлопнув дверь. Флора вздрогнула и подскочила от оглушившего ее удара, чуть не упав на пол, а дверной косяк перекосился и отошёл от проема, оставив огромную щель.