Шрам

Проснулись поздно. Проснулись, обнимая друг друга. Как будто Олег защищает Тима от враждебного мира, а Тим прячется, обвив рукой талию защитника. Проснулись одновременно. Лежат и молчат, рук не убирают, смотрят через ресницы. Тим: «Почему так? Что было вчера? Пить хочется ужасно. Кожа под глазами стянута... Плакал? Он обнимает меня. Жалеет или присвоил уже? От него пахнет телом, кожей, пОтом, перегаром... не парфюмом. Это лучше, это честнее. Лишь бы не пах можжевельником и полынью, лишь бы не Cartier, чтобы мне не сойти с ума окончательно... Какое на шее странное украшение, кулон в виде рыбного крючка... Он острый? Его в рот не положишь, как крестик... Крестик был на слишком длинной цепочке. Бился о моё лицо, падал мне в рот, когда я орал... И чёртов Влад брал крестик в рот... Чтобы маленький золотой Христос не видел и не вмешивался... А у Олега рыболовный крюк, цепочка не очень большая, до моего лица, наверное, не достанет во время секса...» И Тим вздрагивает от последней мысли. Олег: «Когда он успел меня обнять? Ведь сам обнял... Я не неволил. Дыхание в шею, блин, я даже без душа вчера, без туалетной воды, блин, перегаром несёт, наверное! А от его волос пахнет каким-то тонким ароматом, сандаловое дерево? Можжевельник? И что-то горькое, типа полыни... Ему не подходит этот запах, подарю ему что-нибудь послаще — яблоко, бергамот и даже малину... Подарю! А он возьмёт? Чёрт, как мне сейчас с ним быть! Этот чёртов Влад даже после смерти не отпускает Тима, как долго мальчик будет избегать секса с мужчиной? А вдруг никогда не согласится!» И тут Тим вздрогнул. — Ччшшш... — вырвалось у Олега. — Всё будет хорошо... Притворяться смысла уже не было, они разъединились и легли лицами к потолку, отправляя к его сиреневой поверхности слова, чтобы те отскакивали точно в собеседника по дивану, слова как теннисный шарик. — Я вчера сильно напился, а ты меня не остановил... — начал Тим. — Как ты себя чувствуешь? Мутит? — вроде как не попадая по «шарику», отвечает Олег. — Я помню, что ты мне фотографии показывал, и что, я сразу уснул? — мажет мимо темы Тим. — Тебе рыбы не снились? — это мажет уже Олег. — Рыбы? — наконец адекватно отвечает Тим. — Какие рыбы? — Ну, пираньи или белуга... — А что, мы вчера успели в океанариум сходить? Ночь в музее? — А ты не помнишь ничего? — Правда были в океанариуме?! — Тим аж привстал, так удивился. — Это ж надо так напиться! Значит, он не помнит, что в пьяном угаре выдал Влада. Хорошо это или плохо? Олег решил не форсировать разговоры, подождать. — Чем мы займёмся сегодня? — спрашивает он. — Мы? — Тебя не устраивает моя компания? Лучше сидеть одному в унылой комнате и вздыхать? — А что ты предлагаешь? — Можно в кино сходить, куда-нибудь в ресторан, ну или в океанариум, если ничего не помнишь... — А я там не буянил? — А ты можешь буянить? — смеётся Олег. — Не знаю, как-то редко себя помню таким пьяным... — Вам, гребцам, пить нельзя! Тим вдруг сморщил лоб, и Олег поспешно: — Ну, так куда пойдём! — Похоже, ты меня на свидание приглашаешь! — Считай, приглашаю! — Прости, я не хожу на свидания! — Эх ты, закомплексованный баран! Давай пока просто пойдём куда-нибудь завтракать. Завтрак вдвоём — романтично! Чистить зубы вместе над одной раковиной тоже романтично! Бриться одним станком по очереди (запасных станков Олег не держал) — мегаромантично! Олег фантазировал, что когда они будут жить вместе (!), то он будет брить Тима сам, он умеет опасной бритвой… Романтично разыскивать по всей студии вещи вдвоём: — Не, главное — один ботинок на месте! Второй-то где? — Посмотри под столом с компом! — Блин, рубашка в хлам! Не видел нигде синенькую футболку? — А вот тут под столом синяя тряпка — это оно? — Блин, лучше рубашка. А где твой ремень? Вчера был! — Так кто раздевал-то меня? У того и надо спрашивать… — Так спрашивай! — Ну и где мой ремень? — Какой ремень? — Чёрный кожаный с пряжечкой… — Я-то откуда знаю! Наверное, там же, где и мой! Романтично собирать мусор в чёрный пакет и вместе тащиться к ароматному уголку соседнего двора, чтобы избавиться от бутылок и обёрток. Романтично спорить, в какое из двух кафе идти завтракать. Романтично сделать одинаковый заказ в третьем кафе, через квартал. Романтично одновременно понять, что забыли телефоны «дома», а это значит быть только вдвоём, без шансов третьим лицам. Или вся это романтика невзаимночувствительная? Одностороннее движение? Олега никогда не интересовала романтика: скучно, фальшиво, ми-ми-ми… Хотя романтику он как-то по-другому представлял. Ну, там… Леонардо ди Каприо с Кейт Уинслетт, вспотевшее окно, отпечаток ладони, полёт на носу корабля, бессмысленное прощание, чтобы вглубь, в смерть от льдины и звёзд. Что ещё? «Баллада о прокуренном вагоне»: «Пока жива, с тобой я буду — Душа и кровь нераздвоимы, — Пока жива, с тобой я буду — Любовь и смерть всегда вдвоём»*. Ну или признание в любви на склоне Эвереста, за секунду до разрыва рук и крика, что удаляется в пропасть: «Ааааа!» Ну как-то так! Но чтобы таять от того, что Тим благодарно доедал его порцию омлета с беконом! А потом наблюдать, как тот ухомякивает пять шариков(!) мороженого… Представления о романтике пережили революционные изменения. Олег курил вместо мороженого, как после секса. И думал, что влип, что накрыло его не по-детски. Под занавес романтичного завтрака к ним подошла официантка и, стесняясь, заикаясь, задыхаясь, попросила у Тима «всем девочкам» автограф: — Мы ведь думали, что шрам нарисованный, а он реально есть. И глаза ваши ваааще прямо! Олег понял, что Тим сейчас убежит, шокировав смелую девушку. Пришлось вцепиться парню в плечо. Сидеть! Подписывай! Пришлось толкнуть локтем. Что встрял? Отомри! Тимур зарделся и зазаикался пуще, чем девица. На обратном пути Тим ворчал на Олега (тоже романтично очень, тому нравилось): — Это ж никуда не выйти! Надо снимать эти плакаты! А ты ещё и толкаешься! Всё из-за тебя! Что значит «ваще прямо»? Бывают глаза «ваще криво»? — Конечно, бывают. Но не у тебя! — Вернёшь мне очки! — А ты мне сейчас позировать будешь! — Опять? Ты же ещё те фотки не обработал! — Успеется! Это не заказ, а для удовольствия. — Для чьего удовольствия? — Для моего. — А я? — А у тебя контракт! Но! Если захочешь, будет и удовольствие… Тим нахмурился и предпочёл намёков не заметить. *** В студии Олег велел Тиму: — Раздевайся. — Насколько? — Совсем! — Сначала давай одежду. — А если её не будет? — Ты офигел? Всё, я ухожу… — Стой! Не боись, будет набедренная повязка. У Великого Микеланджело есть серия «Рабы» — «Умирающий раб», «Восставший раб», «Юный раб», и я не то чтобы хочу сделать реплику, я хочу взять идею. Но реплику тоже. Хотя, если уж говорить о Микеланджело, тебя надо в образе Давида фотографировать, у тебя тело один в один. Но ведь ты ж не согласишься! — Не соглашусь! — Поэтому будем тебя прикрывать! — Олег, пожалуйста, я не хочу быть рабом, да ещё и голым. — Не хочешь быть рабом, не будь! «Мы не рабы, рабы не мы!» Мы сделаем восстание раба, мы сделаем опасного раба, пусть это будет серия о свободе. Давай! Не ной! Сделай это сам! Отомсти всем своим страхам! — и почти интимно Олег добавил: — Это нужно, прежде всего, тебе. Тим сел на стул-вертушку и стал медленно раскручиваться, склонив голову. Олег отошёл, он давал ему подумать, решиться. А Тим всё раскручивался и раскручивался, а потом в какой-то момент, кружась, стал снимать рубашку, расстёгивать пуговицу за пуговицей. Видимо, вращение способствует развращению, удивился Олег, он и не надеялся, что Тим согласится. Олег хотел поуговаривать и предложить другую серию — «Франкенштейн». Но потребность справиться с собой и отомстить своим страхам слишком долго, три месяца, крепла в Тиме. И он решил нанести удар. Он раздевался, хотя страхи хватали его за ткань одежды и протестующе визжали. У Олега тоже визжали страхи. Другого рода: мужского. И другого склонения: вертикального. Олег, наступив на горло мужским и вертикальным страхам, самолично лёгкими движениями втёр в лицо и тело Тима бронзовое масло, потом взял распылитель с водой и кое-где взбрызнул — получилось потное тело, выжженное солнцем. Натирать желанное тело — героизм, разрыв брюшины, скрежет зубовный. Фотограф завязал набедренную повязку на Тимуре. Конечно, повязка не аутентичная — длинный узкий кусок серой материи, завязанный по тазовым косточкам узлом на боку, — достоинство Тима она еле прикрывала, а вот полоску волос оставляла камере. Олег подкрасил и шрам, взлохматил и покрыл лаком волосы. — В кадр! Первую сцену выстраивали очень долго. Сначала верхний свет. Потом поза. Тим сидел на коленях, почти спиной к фотографу, руки сзади связаны толстой пеньковой верёвкой по запястьям, на спине Олег нарисовал прямо краской бледно-красные полосы, рядом с «рабом» положил кнут. Завершающим аксессуаром стал ошейник с цепью (чего только нет у фотографа!). Пожалуй, ошейник взволновал Тимура более всего. Он стал нервно дёргаться и тяжело дышать, пока Олег переустанавливал свет. — Тим! Начинаем. Поверни на меня лицо! — откуда-то сверху крикнул Олег. Он встал на табуретку. Снимал раба на коленях сверху, взгляд хозяина-великана. — Тим! Это очень жалкий раб! Не нужно скорби в плечах! Ты не сдался! Что с глазами? Не бледней! Попробуй со злостью… — Тим! — орал Олег (но при этом кадр, кадр, кадр). — Тебя били только что какие-то твари, тебя хотят унизить, растоптать, как клопа, сопротивляйся! Тим, где глаза! Что за щенячье слюнтяйство! Блядь, ты слабак, а не Спартак! Ты сам напросился! Вдруг Олег спрыгивает с табуретки и ударяет ногой Тима в спину, и хоть тот и не ожидал, но тело-то натренировано — парень валится вперёд, успев подвернуть плечо под себя, чтобы не разбить подбородок. А Олег пинает ещё, ещё и кричит: — Давай, скажи ему, если не скажешь всё, что думаешь, он оживёт, ты хочешь этого? Говори ему правду, туда — в ад — он услышит! Давай рви эти верёвки! Режь его в лоскуты, сделай больно! Олег за ошейник, за цепь поднимает Тима снова на колени, которому больно (и мне больно, и мне!), который шипит, кашляет и хватает воздух ртом (и мне воздуха? и мне!)… И вновь на табуретку… — Ты охуел, урод! — орёт и кашляет в ответ Тимур. — Ты для этого меня связал? Олег, ты… развязывай живо! — Я ещё выебу тебя! Буду трахать, и посмей мне не подмахивать! — Олег был очень убедителен. — Ты? Убери свой фотоаппарат! Грязный ублюдок! — Буду трахать, а ты будешь стонать: люблю, люблю тебя! — Ты, блядь, думаешь, связал мне руки и можешь всё? — Тимур извивался, изрыгал проклятия, извергая слюну, искривляя губы, сверкал серым глазом и рвал верёвку, выворачивал руки. Блядь, крепко связал ублюдок! Нужно встать, а без рук трудно. Ярость даёт адреналин, Тим вскакивает, идёт на чокнутого фотографа. — Прекрати снимать! — орёт Тим. — Что за урод? Олег спрыгивает с табуретки, отпинывает её ногой и, не выпуская марковку из рук, ступнёй бьёт связанному в грудь, Тим отлетает на задницу, рычит, вновь надо вставать, боль в запястьях, за грудиной. Ярость! Гнев! — Ты не сможешь со мной так! — Смогу, Влад смог — и я смогу! — Вла-а-ад? Он сдох! Сдох! И ты сдохнешь! Долбоёб… Кадр. Кадр. Кадр. Лицо искажено, злоба, ненависть, яд из рта, из глаз, из шрама… Кадр. Кадр. Кадр. Линия рта в нитку, ноздри в спазме, брови в улёт, шея в колоннаде жил… Кадр. Кадр. Кадр. Краска со шрама потекла, размазалась, как кровь, бронзовое масло у пупка, как желчь… Кадр. Кадр. Кадр. Рёбра раздуваются и опадают, Тим изрыгает, выталкивает то, что грызло его и убивало, он рожает себя вновь… Кадр. Кадр. Кадр. Он готов убить своей ненавистью и агрессией, дыхание рывками в такт сердцу, из уха кровь? Разве он обо что-то ударился? Кадр. Кадр. Кадр. Долго борется с верёвкой, сидя, потом на коленях, и мат в лицо камеры, долбоёбу за линзой фотокамеры и подонку за линзой льда на реке, а цепь от ошейника дзинькает, подпевая. Кадр. Кадр. Кадр. На руках стало мокро, в глазах сухо, внутри холодно, на коже горячо. Кадр. Кадр. Кадр. Вдруг Олег увидел, что Тим вывернул запястья из верёвок, на руках кровь. Пусть! Олег понял: пора. Прыжок к столу, фотик всё-таки очень дорогой, надо не разбить. Обратно. Прыжок на Тима. Тот стискивает, отталкивает, бьёт в челюсть, у-ё-о-о-о! Но нужно доигрывать. — Тим, я исправлюсь, не бей меня, Тим, я люблю тебя, Тим… — жалобно залепетал Олег и пополз к разъярённому натурщику. Цепляется за ногу, хотя тот пытается пнуть, целует в пальцы ног, направляет губы выше, ловит руки Тима… и на того наполз ступор. Как на скорости врезался в стену: у-у-у-у-х! Что он делает, этот несносный фотограф? Я сплю? Какой странный сон! Тима тянут вниз, руки этого парня везде… Что это за парень? Это не Влад? Это не Влад! Что я должен делать? Сердце ещё не остановилось? Я хотел его только что убить? За что? За то, что руки связал? Какая ерунда! Что он делает в паху? На животе? Чем это он? Языком? Разве такое может быть? Это сон… — Возьми меня, — шепчет Олег. — Я хочу этого… — Кто ты? — вдруг шепчет в ответ Тим. «Он бредит? Я не перестарался? Ещё сойдёт с ума!» — пронеслось в голове Олега. — Я твой раб, твоя тень… — Мне не нужен раб… Омммм… Как это ты делаешь?.. — Тогда просто твой, просто твой… Олег успевает избавиться от одежды, что оказалось нелегко, хватает масло для тела и смазывает розовый член Тима, поднявшийся почти к животу. Поливает маслом свою руку, массирует свой анус. Отлично... задница будет бронзовой! Нужно хотя бы три пальца засунуть… блин, давно этого не делал… Тим заворожённо смотрит на манипуляции Олега, распахнув широко глаза. Тим лежит на полу, словно статуя — он шрамированный Давид Микеланджело. Даже левая рука прижата к плечу, но в ней не праща, а верёвка, запястья в крови… Титан Возрождения сошёл бы с ума от такой реинкарнации Давида. Олег целует своего Тима, в губы, без зубов, вкус масла. Трогает языком за щекой, на нёбе, ищет его язык, всё ещё вкус пломбира. И потом, поддерживая твёрдый бронзовый член, садится на него, медленно, сжимая и разжимая мышечное кольцо сфинктера, шипит… всё же больно. Начинает двигаться, а Тим стонет, поднимается, теперь они оба сидят — один на другом. Тим вновь не помнит, кто это рядом. Он ловит соски, ловит его кадык, впадинку на шее, замечает родинки: раз, два, три… Одна в форме сердца, или это масть червей? Кто этот белокурый валет червей? А «валет» подхватывает руку Тима и кладёт её на свой член: — Пожалуйста… — выдыхает он в ухо любовнику. Напольный танец рук, губ, ног, тел, сопровождаемый локтевыми, коленными, пяточными ударными перестуками, завершается стоном и криком. Чьим? Не важно! Раба и… раба. *** — Как охота жрать! — Прости меня! — Ты идиот? За что? — Тебе было больно! — Ты идиот… Молчание. — Как охота жрать! — Зачем ты это сделал? — Ты дурак? Просто хотел тебя! — Разве можно этого хотеть? — Ты всё-таки идиот… Молчание. — Слушай, может, роллов закажем, ты ешь их вообще? — Ты эти фотографии уничтожишь? — С чего это? — Ну, ты же не для них всё это затеял! — Да нет, вроде не совсем идиот… Я думаю, что это будут лучшие фотографии! Всё я пошёл заказывать… — У тебя есть силы? — Голод — страшная сила… — Тогда я в душ! Грязь тоже страшная сила... — Я тобой! — Неа, ты за роллами… — Сколько тебе заказать? — «Филадельфию» и «Канаду» по восемь… — Ясно, закажу… И вдруг в районе двери раздаётся чёткое, усталое, раздражённое: — Мне тоже «Филадельфию»! Парни подскакивают. У стены, скрываемая сумерками, сидит Ольга, слилась с плинтусом, с разбросанной одеждой, укрылась чужой страстью. Крыса! Только глаза горят. Яростью или слезами? *автор Александр Кочетков - реально крутое стихотворение.