***
— Просто будьте самим собой, — наставляла ведущая. — Мы не хотим, чтобы вы кривлялись перед камерой. Забудьте о нас. Эти неуклюжие советы лишь подстегивали недовольство мужчины. Ему, человеку с огромным опытом, человеку, который дал уже с десяток таких же интервью, не нужно напоминать о всех колкостях. Рихард легонько наклонился к нему, но тут же слегка отодвинулся, почувствовав запах вина и одеколона, казалось, усилившийся от его ярости. Он подождал, покуда трясущийся кулак не разжался, и ласково положил на него свою руку. — Пауль, ну чего ты так сердишься? Хочешь - езжай домой. Ландерс смотрел на него широко раскрытыми глазами, как и он. На его разгоряченном и усталом лице было какое-то недоумевающе огорченное выражение, когда Круспе сказал это. Он ведь восхитительно поет, умеет мило и энергично занять общество, и вот, как нередко бывает, музыкант, ритм-гитарист, становится любовником обворожительного мужчины, при виде которого у всех девушек, да и не только у них, просто напросто дамбу рвет. — Нет уж, я не оставлю тебя здесь одного, — он весь ушел в созерцание божественного лика, который смутил его душу. Молодой человек сблизил кончики всех пяти пальцев с костяшками Пауля, продолжая говорить что-то о самом интервью, и машинально начал двигать сложенные таким образом руки по тонких пальцах гитариста. Непринужденная улыбка на его губах странно контрастировала со складкой между бровями и лбом. — Заебали меня эти журналисты, сценаристы, хуеристы, — нахмурился Ландерс. — Всё им интересно знать: когда у тебя первый зуб выпал, что ты чувствуешь на сцене, какой бумагой подтираешься… Рихард рассмеялся прямо ему в плечо: — Ты позабыл зачесть в заслугу свое собственное рождение. — Ах, как я мог забыть. Душу из тебя вытрясут, пока не узнают, где и при каких обстоятельствах ты родился. — Очевидно, воспоминания играют важную роль в творчестве, — с неменьшим сарказмом ответил Круспе. — Ладно, иди уже, а то мы наводим на подобающие и неподобающие размышления. — Мне кажется, что окружающие сами теряются в своих догадках и фантазиях. — Будем считать это смягчающим обстоятельством, — улыбнулся Пауль и отодвинулся от него.***
Что может быть веселее, чем предавать своих фанатов? Есть ли удовольствие более каверзное, чем ускользать от них, не даваться им в руки, оставлять их в дураках, — есть ли что-нибудь смешнее, чем видеть их разинутые рты, когда ты одерживаешь верх над их теориями и завоевываешь свободу? Только строгая самодисциплина, только отречение, только ненарушимый порядок, призывающий к труду и к мысли, может быть противопоставлен этой разрушительной силе, ну и плюс добавьте ещё немножко вранья и вуаля! Слушать, как ведущая пытается говорить о музыке, была мука мученическая. Фальшивые ноты, нестройные аккорды словно не достигали ее ушей. Она спрашивала о довольно-таки глупых вещах с выражением абсолютной умиротворенности. Парни зашли в квартиру и смеялись до упаду. — Господи, что ты ей наплел? Я думал у меня там инфаркт будет, — хохотал Пауль, вытирая слезы смеха. — У неё еще молоко на губах не обсохло, поэтому пусть, — улыбался Рихард, снимая пальто. — Не боишься, что тебя больше не позовут? — рискованая штука говорить, что Раммштайн — это брак, только без секса. Он, как раз таки, в группе играет немаловажную роль, в особенности, благодаря ему между гитаристами не возникает конфликтов. — Наоборот. Позовут и не раз, — глаза у Рихи потеплели и стали влажными, веки были словно осколки блюдца, когда он взглянул на Ландерса, который, усевшись на тумбочку, пытался стащить ботинки. — Ммм ах, наконец-то! — он криво ухмыльнулся, обнажив верхние зубы — правая нога была свободна. — Черт побери, придумают же такую обувь! Круспе продолжал испытующе смотреть на это представление. Глаза Пауля опущены, губы плотно сжаты в предвкушении. И вот тело подается вперед, назад, он ерзает задом туда-сюда, потому что соскальзывает с поверхности мебели. — Ооо, дааа! — ботинок благополучно поддался. — О, даа, детка, — он запрокинул голову назад, чтобы перевести дыхание. — Чёрт, Ландерс, ты даже в постели так не стонешь, — улыбается Рихард, бросая ключи от квартиры на полку. — Неужели ты такого не испытываешь? Сладостная свобода, — ему вдруг вспомнился один случай, как Круспе однажды перецеловал каждый палец на его ногах, показывая свою преданность. Он и в самом деле этим действовал на него, Пауль испытывал дьявольское наслаждение, видя, как тот выворачивается для него. — Ну, наверное, моя обувь сделана из антиоргазменного материала. Выпьем? — словно стряхивая паутину, двинулся Рих на кухню. Видно было, что он слегка обескуражен. Он надеялась на что-то более основательное. — Давай. После тяжелого дня в самый раз, — внезапно Ландерс понял, что резкий, слепящий свет висевшей под потолком огромной лампы — ничто в сравнении с его идеей. — Рихааард? — Что? Разум должен быть ясным. Разум должен знать, что творит. — А можно я у тебя интервью возьму? — произнес Пауль все с той же мягкостью и решительностью, хотя сам тихонько засмеялся.***
POV PAUL Скрипнул пол, и своей обычной скользящей поступью в коридор вошел Круспе, в руках у него бутылка виски и два бокала хайбол. Выражение лица сразу же изменилось. Он откинулся к стене, и глаза его наполнились теплом и нежностью. — Каким образом? — пока он подносил мне алкоголь, наблюдать за ним было сплошным удовольствием. Что бы он ни делал, все он исполнял с достоинством. Чем грязнее доставалась ему работа, тем более достойным он выглядел. Его нельзя было смутить или унизить. Он всегда был верен самому себе. — Обычным, — пожал я плечами, принимая бокал. — Нууу, я подумаю, — протянул Рихард, усмехаясь. — Пойдем в гостинную. И пока он медленно опускался в кресло, я скинул своё пальто и быстро спохватился, взяв со стола первое что попалось под руку. — Итак, меня зовут Пауль Ландерс и сегодня у меня в гостях супер — пупер-ахуенно сасный мужчина, — проговаривал я в маркер. — Большинство людей писают кипятком при виде… — Эй-эй, что? Я в гостях? Вообще-то у нас тут всё поровну, — окинув взглядом мою небрежную одежду и типа «микрофон», заулыбался он. — У нас проблемы с финансированием, герр Круспе, — приподнял я брови, усаживаясь рядом. — Ну, что же, вы одеваетесь, как художник, похожи на живописца, но вы не художник. Совсем другие руки. — я схватил его руку и быстро осмотрел ее. — Вы, чертов музыкант! — Господи, Пауль, ты — дитя, — он накрыл мою руку своей лапищей, — давай напрямик… — Ох, какой вы нетерпеливий! — я решил и в самом деле идти напрямик. Проткнуть его одним решительным выпадом, а там положиться на свою находчивость. — Значит, вы хотите, чтобы я сразу перешёл к самым интересным вопросам? — улыбка моя была до ушей. — Конечно, конечно, — он встрепенулся и подхватил мой тон. — Давай смелей, — Круспе начал неплохо мне подыгрывать. — Скажите, Рихард, ваш член больше, чем этот микрофон? — я ткнул ему под нос маркер, пока он пробовал виски. — Если вы действительно хотите знать, что я думаю, что ж, я вам скажу. Думаю, да, он явно больше, — он внимательно оглядел меня всего и рассмеялся. — Вот это новость, дорогие друзья! Это серьезная заява, герр Круспе! Что ж вам придется это продемонстрировать или же окажется, что вы лжец! — продолжал я уверенно и властно. — Продемонстрировать? — переспросил Рихард, приподнимая брови. — Именно! Он снова улыбнулся, затем наклонился ко мне и крепко сжал мою ладонь своими железными пальцами. — Вы же работаете только ради удовольствия? Скажу больше… Ладно, не имеет значения… Дайте-ка мне… — Круспе повел мою руку и положил себе на пах. — Ну, как? Чувствуете? Он разжал свои пальцы, а я не спешил отдернуть руку. Кисть совсем онемела. Я судорожно соображал, к чему он клонит. Должно быть, он угадал, что творилось в моем мозгу, потому что согласился на эту игру. — Ну, на правую руку я определенно охромел, не могу понять, — нахмурил я брови, наблюдая за его реакцией. — Пауль, да что ж вы всё не верите, — прошептал он, уже весь взмыленный, и стиснул ладонь. — Подержи его там и покрепче прижмись. Не так сильно… Вот так. — Круспе вновь схватил мою руку. — Теперь двигайся, давай… вот так… вот так… Глаза его закатились, он задышал часто и коротко. — Бог мой, да здесь все пять микрофонов! Герр Круспе, вы не боитесь, что об этом узнает ваша вторая половинка? — Мы просто дурака валяем, — заулыбался он, выпивая ещё один бокал — Вы считаете нашу телепередачу недостаточно профессиональной? — фыркнул я, продолжая все действия внизу. — Я не о передаче. Я о второй половинке, он не поверит в это, — зажмурил Рих глаза, чувствуя как растет напряжение. — Так ты с ума сошёл? Пользуешься моим доверием? — я молниеносно убрал руку. — То есть, кмх, в смысле «он»? Ваш партнер мужчина? — Угу. У него самые красивые глаза, самый чувственный рот, и самые хваткие пальцы, — у Рихарда на все случаи жизни была припасена такая сказочка. Я их обожал: они словно простые лекарства, драгоценные крупинки истины, облаченные в неказистое одеяние. Но вопреки самому себе я не смог удержаться от улыбки, выслушав эту притчу. — Знаете, Рихард, на мече кровь не застывает, она течет, как из свежей раны, — я театрально надул губы и гордо отвернулся, выпивая наконец-то свой виски. — Хотите сказать я недостаточно его люблю? — он расценивал это как личное оскорбление, клевету, позорящую его индивидуальность. — Вы ни разу не говорили о нём, — теперь я почувствовал неловкость из-за того, что так грубо набросился на него. — Ну, я глубоко уважаю его чувства, нам эта публичность ни к чему, — с вкрадчивой улыбкой и ласковым голосом произнес Рих. — Даже так? Хмм, ладно. Отойдем от темы вашей личной жизни, нашим зрителям это не интересно! Скажите, сколько раз в интервью вы употребляете «ю ноу»? У вас есть какой-то лимит? — мне самому стало уже ужасно смешно, когда я снова поднес к его рту маркер. Круспе ещё больше разулыбался и взял к себе стаканы, наливая себе и мне: — А можно другой вопрос? — Нет! — Ну, это всё потому что айм Ричард Зи Кей фром Рамштайн, — провозгласил он, а тень от света пробежала по его лицу. Такая прямота вызвала у меня взрыв смеха. Очень искреннего, пожалуй, слишком искреннего, подумал я. — Ну и последнее! Каково вам, когда вокруг вас постоянно бегают девушки и просят расписаться на груди? — специально беру и на себе показываю как, это выглядит. — Ой, Рихард, вы не могли бы поставить автограф? …Ахх, простите у меня нет с собой ручки! — проговариваю всё это нежным женским голоском, а затем швыряю маркер и разрываю четыре верхние пуговицы на рубашке. — Ну же! Я жду!***
Круспе улыбается, не делая огромную паузу после сказанных слов, и с тем проворством, которого я заранее ждал от его умного рта, он запечатлевает поцелуй на моей ключице, на собственном дыхании. Губы его словно застыли на коже и кристаллизировались. — Вот тебе один автограф, — усмехается он, рассматривая багровое пятнышко. Затем он прижимается и начинает оставлять отметину на шее. — Вот второй. Его засосы можно сравнить только с одной вещью… Когда он это делает, чувство такое, словно ты сжимаешь в кулаке теплый никому не принадлежащий прибрежный песок, а потом ощущаешь, как он высыпается из твоей руки. Рихины губы — настоящая крапива, способная жечь всема прелестями вожделения. Я отвлекаю его и припадаю ко рту, начиная работать языком. Я совсем забыл, что и он умел выделывать языком всякие выкрутасы. Он, бывало, засовывал язык мне в глотку так далеко, что я мог вполне проглотить его, а потом вытягивал его обратно и мучительно сладко принимался ходить по деснам. Я удивлялся, возмущался, пытал, откуда у него такие глубокие познания. Признаюсь, ревновал — хотелось, чтобы все, что было до меня и будет вместе со мной, проходило через меня. — Рихард, думаю у нас неограниченное эфирное время, можете не спешить и доходчиво всё объяснить, — в перерыве улыбаюсь я. — Какой же ты ребенок, — глаза его сверкали от смелости, приобретая почти безумное выражение. Он подтолкнул меня на диван и я упал на подушки. Дыхание у меня совершенно захватило. В это мгновение он прекрасен: мы прекрасны только в это мгновение. И это мгновение принадлежит мне! У меня неважная грудь, не то что его — белоснежная с выпуклыми розовыми сосками, но зато у меня «отличная задница», как любил он говорить. Не выдерживаю пока он раздевается и хватаю его за талию, с силой притягиваю к себе. Руки мои скользнули под шелковую рубашку. Я целовался с такой томной медлительностью, чуть ли не урчал, как кот, поглаживая Рихарда по бедрам. — Выглядит так, будто ты устраиваешься поудобней, — язвительно заметил Круспе. — Наверное… — я выдал ему ехидную улыбку и схватился за ремень. Он закрыл мне рот поцелуем, обхватил за шею и прижался, выгибаясь и извиваясь. Я снова запустил руку к штанам, и там мне ответили горячо и призывно. Но тут же его ладонь вцепилась в меня, и я услышал голос: — И про меня не забывай. Так. Значит, начинается: кто кого. Джинсы мои были как хорошо натянутая палатка. И он выдал мне обезоруживающую улыбку. Ясное дело, этот малый знал, как себя подать. — Дай мне раздеться, — закинув руки за спину, Рих уже стаскивал свою рубашку. Я пробормотал какую-то чепуху и отпустил его на секунду, чтобы и самому стащить одежду. Мы гнались друг за другом, как дикие звери, кружились, размахивали руками, как спорящие глухонемые. Я расслабился. Сначала растянул рот до ушей, потом почувствовал, как он укусил меня за тазовую косточку, снимая моё бельё. Мы переплетались друг с другом, как цветок с цветком — нежно, мягко, ласково. Надо сказать, что у него был длинный изогнутый пенис, который молниеносно проскальзывал внутрь. Он давал мне почувствовать, что я в его власти… Рих смотрел, как я, с раскинутыми ногами, ждущий его, заставлял любоваться собой. Брать в рот — вот в чем была для него самая сладость, но он умел сдерживаться, сохранял полный контроль над собой. На этот раз лишь скромно поцеловал. — Мне нравятся твои бедра, — Рихард смыкал на мне свои челюсти, он пожирал не спеша, кусочек за кусочком. Я улыбался во весь рот и гладил его плечи, пока Круспе поочередно целовал мои ребра, я был очень доволен им, ну просто в полном восторге. До меня донесся звук смачного поцелуя, а потом он нырнул руками к пояснице. — Круспе, сними носки, — усмехнулся я, чувствуя правой лодыжкой ткань на его ноге. — Что? — он приподнял лицо, отрываясь от ублажения. Темный, можно сказать воспаленный цвет, губы немного вздулись от частых поцелуев. Я потрогал их пальцами и слегка потер, как трогают мягкие лепестки цветка. — Прежде, чем начнешь, сними носки, — я предвкушал, как, уладив такую маленькую неприятность, мы сразу же займемся этим. — Ты ведь их даже не чувствуешь, —он наклонился надо мной и внимательно осмотрел мою улыбку. — Какая разница? — Ну…когда ты в них, ощущение не такие, — я не удержался от смешка. Рих заулыбался и послушно выполнил просьбу, пустив в ход обе руки. — Доволен? Маленький чертенок… — алчный рот впился в меня. Теперь Круспе был куда мягче, шелковистее, мои лодыжки резвились с его лодыжками. Я запустил пальцы ему в волосы, ласкал мочки ушей, пушок на шее, пощипывал грудь, пока соски не отвердели. Он яростно вжимал мою задницу в диван, разведя ноги, словно стрелки часов. Только сейчас я понял, зачем Рихард тогда так пристально выбирал в мебельном этот диван. Здесь могло поместиться, наверное, четверо. Он отнял губы от меня и наконец-то потянулся за лубрикантом. Мы сплелись так тесно, как сплетаются только любовники. Затем Круспе скользнул рукой к ложбинке над моими увесистыми ягодицами, намекая приподняться. И началась быстрая, чистая работа — ни слез, ни любовных заигрываний, ни обещаний того-этого. Рих внимательно изучал все, что было внутри меня, каждый разрыв, каждую трещину, каждую нежную припухлость размером со съежившуюся устрицу. Он вчитывался во все это своими испытующими, как у слепца читающего по Брайлю, пальцами. Круспе был похож на животное, хотя дрожал и мурлыкал, не скрывая удовольствия. — О-о, Рих… — застонал я. У меня сейчас внизу все полыхало и ныло. Это хорошо ощутила моя дрожащая рука, которая, погладила его грудь, помяла мягкие плечи и сделала какое-то кругообразное движение. — Да никто ж не видит, что мы тут делаем, смелей… Конечно, он тут же оживился, стоило только мне это сказать, как, я немедленно ощутил горячее прикосновение его члена к моему входу. — Резинка, Круспе… — мои пальцы перебирали жесткие завитки его волос и продвигались все дальше и дальше. — В ней ощущения не те, — низким, постельным голосом проговорил он. Мы оба заулыбались. Теперь — ни одного неловкого движения, никаких грубых попыток разорвать тонкую нить блаженства. Глаза налились полным, безграничным наслаждением. Когда я начал двигать тазом, он уже был наполовину во мне, а теперь скользнул чуть ниже и всадил свой член так глубоко, что я издал глухой стон и голова моя бессильно откинулась на подушку. И в этот горячий момент мой телефон зазвонил. — Твою мать, — прорычал Рихард и скинул на пол мои джинсы, в которых на дне кармана лежал тот самый мобильник. Стенки ануса начали ритмически то сходиться, то расходиться, словно чья-то невидимая рука мяла и выжимала лимон. Он знал, что может трахать меня до бесконечности, сколько ему захочется, особенно вот так, целиком и полностью. В его глазах вспыхивали искры, словно туда насыпали пригоршни звезд. Каждая часть моего тела была податливой и мягкой, а соски торчали так, будто вот-вот взорвутся. Рих вероятно хотел вытащить член, чтобы он немного глотнул свежего воздуха, но я сразу же с жадностью хватал его, вталкивал обратно и так подавался ему навстречу, что он касался самого дна, задевая простату. — Чёрт тебя возьми, Ландерс, — прохрипел он в мою грудь, кусая сосок. Эта пустяковина оказалась для меня сильнодействующим средством: я начал кончать. Это был затяжной оргазм, высшего класса, прямо-таки пятизвездный оргазм. Но Круспе с полным хладнокровием, пока меня сотрясали спазмы, крутился во мне вверх, вниз, вправо, влево, туда и обратно, и снова туда, нырял, выныривал, наступал. Я самозабвенно дергался под ним, впивался в губы, в мочки ушей, повторяя как испорченная пластинка: — Давай, вот так, давай, вот так, — и непрерывно, оргазм за оргазмом, — поддавая навстречу ему задом, вскидывая ноги, смыкая их у него за спиной, я стонал и вопил во всю глотку. — Кончай, кончай, я же с ума сойду… —неподвижный, задохнувшийся, взмокший, обессиленный я молил его об этом. И он ударил в меня такой струей, что все тело передернуло, как от электрического разряда. Изнемогший от собственной муки, он упал на мою липкую грудь и приложил ладонь к своему измученному лбу, а я, обездвиженый от такого бурного секса, только поглаживал его пылающие щеки. — … это было самое горячее интервью в моей жизни, — его рот внезапно опалил мои слабо сопротивляющиеся губы… — … да, ахуенный репортаж получился, — улыбнувшись, ответил я. Мы замолчали, восстанавливая дыхание. Брови над глазами Рихарда нахмурились. Через некоторое время он отозвался: — Пауль, попробуй, у меня по-моему температура, я чёт горячий… — Золото мое, — сказал я, прикладывая ладошку ко лбу, — …все хорошо.***
О, мой бог, утро… Морозное и хмурое зимнее утро, когда желтоватый свет настольной лампочки отражается в оконном стекле между голых ветвей, застывших в ледяной, словно взъерошенной вороньим карканьем, туманной рани… Я вздрогнул от холода, особенно, когда понял, что большую часть одеяла забрал Круспе. За такое безобразие ему положено наказание. Я сунул руку под плед, не привлекая его внимания и стараясь не разбудить сразу. Он лежал все в той же позе и странно сопел. Обычно Рих не издает никаких звуков. Хотя возможно идея ночевать нагишом была для него слишком сладостной, поэтому он так и сопит. Я подул на его висок, взмахнул рукой снизу вверх перед личиком, проверяя точно ли он ничего не подозревает. Затем погладил бедро, поцеловал в макушку и нырнул под одеяло. Скользнул вниз по хребту и укусил за гладкую ягодицу. Он инстинктивно отдернулся и в эту минуту привстал, оторвав от меня зад. — Ландерс, что ты творишь? Через секунду я двинулся дальше, и тут наши руки встретились. — А чего ты одеяло перетягиваешь? — улыбнулся я, и он тут же вернулся почти в прежнее положение. — Хватит уже, что носки снял, — недовольно пробубнил Круспе. — Я заболел. И да, у меня температура. Я промолчал, и он совсем тихо добавил: — Можешь сказать Тиллю, что меня не будет на репетиции. — На какой репетиции? — удивился я. — Телефон, Пауль… твой телефон — Ты на меня не сердишься? — Сержусь? За что? — Что я заставил тебя во время …кмх, — я снова заулыбался, — во время интервью снять носки, — понизив голос произнес я. Рихард усмехнулся: — Ерунда, — он по-кошачьи вытянулся в постели, повернулся ко мне лицом, обхватил поясницу руками, и нежно поцеловал. — И прекрати так называть секс, а то у интервьюера будут проблемы, — и он, улыбнувшись, ещё раз чмокнул меня в носик.