Консонанс

— Иван, запомни: ты должен быть предельно внимателен. Слушай все, что Модрич скажет — он говорит мало, но всегда по существу. Не пропускай ни единого его слова мимо ушей, иначе не видать тебе работы с ним… — Да понял я, понял, сам без тебя все знаю, — Иван чуть ослабил туго затянутый галстук и устало потер глаза. За окном машины мелькали заснеженные поля и деревья, а хмурое серое небо не внушало позитивных мыслей. Впереди виднелись горы, за которыми уже должен был быть берег моря. Город остался далеко-далеко позади, дорога все петляла, и Иван недовольно пробурчал, — Сколько мы уже тащимся? Тут же нет ни единой живой души. — Модрич — очень замкнутый человек. Неудивительно, учитывая то, сколько всего он пережил в детстве, — Домагой внимательно посмотрел в зеркало заднего вида и повернул руль, направляя машину к съезду с основного шоссе. — Поэтому он купил старый особняк на отшибе и старается нигде, кроме как на выступлениях, с людьми не контактировать. — Ясно… — протянул Иван. — Почему-то мне кажется, что я провалюсь. — Выше нос, — Домагой улыбнулся. — Ты классно поешь, думаю, что приглянешься ему. В конце концов, даже если и нет, это не конец света. — Я слышал, что он очень строг к тем, с кем работает, — неуверенно протянул Иван. — Скорее всего, я занервничаю и скажу какую-нибудь глупость или сфальшивлю в ответственный момент, или что-нибудь уроню, или… — Или заявишься с разбитым носом, потому что я готов тебе врезать, — расхохотался Домагой. — Прекрати о плохом думать, подъезжаем уже. — Как?! — побледнел Иван. — Так быстро??? — Ты же только что жаловался, что мы долго тащимся… А впереди и вправду что-то показалось. Поле сменялось рощей или, вернее, остатками роскошного когда-то сада, запустелого теперь, отделенного от внешнего мира изящной чугунной оградой. Ворота были открыты, и Домагой направил машину на подъездную аллею, которая была засыпана недельным снегом. Казалось, будто особняк необитаем — ничто вокруг не указывало на присутствие людей. Сам дом стал виден чуть позже. Это было крупное, в три этажа, здание, выстроенное, по всей видимости, очень давно. Стены, сложенные из красного кирпича, были увиты сухими ветвями плюща, все окна, довольно чистые, закрыты плотными темными шторами, а массивная дверь выглядела так, будто ее не открывали добрых две сотни лет. В целом особняк был похож на обитель какого-нибудь графа Дракулы или кого-то вроде него. — Ого, — присвистнул Домагой. — Я слышал, что он с прибабахом, но чтобы настолько… — Да уж, жутковатое местечко, — согласно кивнул Иван, чувствуя, как внутри что-то сжимается от иррационального чувства тревоги, а по спине ползут мурашки. А может, это просто волнение? — Теперь мне кажется, что он не просто не возьмет меня на работу, но расчленит и закопает на заднем дворе… — Не говори глупостей, — одернул его Домагой, но тоже поежился. — Так, хватай свои ноты и пошли скорее, и так уже на пятнадцать минут опаздываем. — А кто виноват? — возмутился Иван. — Кому приспичило сожрать два хотдога? — Вообще-то, из-за твоего трудоустройства мне не удалось нормально позавтракать, — скорчил рожу Домо. — Так что мы теперь квиты. Не мешкая, мужчины поспешили к крыльцу. Вблизи дом выглядел лучше, было заметно, что за состоянием кладки и чистотой лестниц следят тщательно. Помедлив, Иван взялся за старинный ручной молоток в виде головы льва и дважды ударил им в дверь. Грохот раздался страшный; Ивану даже показалось, что сама дверь каким-то образом лишь стилизована под дерево, а сама сделана из металла. Спустя некоторое время внутри послышались легкие шаги, звук открываемого затвора, и дверь распахнулась. Лука Модрич, «волшебные пальцы», как прозвали его за глаза, один из самых известных в мире пианистов, предстал перед мужчинами… в мятой серой пижаме. Золотисто-русые волосы были растрепаны, глаза с довольно заметными темными кругами немного сонно и часто-часто моргали, а еще мужчина был бос. — Вообще-то, существует звонок, — немного охрипшим и недовольным голосом проговорил он, и Иван только тут заметил небольшую белую кнопочку. — Проходите. Прошу меня извинить, я немного проспал. — Да и мы хороши, тоже припозднились, — широко заулыбался Домагой, но Лука уже развернулся. Очевидно, его вежливые слова были лишь формальностью. Мужчины несколько оробело прошли внутрь. — Повесьте свои пальто на вешалку, — указал Модрич. — Обувь можете не снимать. — А красивый у вас дом, — попытался вновь завести разговор Домагой. Он вообще чувствовал себя куда уверенней, чем Иван; впрочем, неудивительно, ведь по профессии он часто работал со знаменитостями — продюссер, как-никак. Хотя с Лукой он лично знаком не был, но знал о нем довольно много благодаря своему кругу общения, куда больше Ивана и вообще куда больше, чем большинство людей. — Неужели? — иронично переспросил Лука. — Ну да… Люблю старинную архитектуру, — вновь заулыбался Домагой. — Какой это век? Восемнадцатый? — Шестнадцатый, — усмехнулся пианист. — Он несколько раз горел и отстраивался, но кирпичные стены остались все теми же. — Ого, — удивился Домагой. — Хорошо сохранились… — Да, неплохо. К чему этот официоз? — изумлённо выгнул бровь Лука, глядя на то, как Иван поправляет туго затянутый галстук. — Привычка, — тихо ответил тот. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке и сильно волновался: ему дико хотелось благополучно пройти собеседование и иметь возможность работать с талантом такой величины. В свои двадцать девять лет Модрич был известен на весь мир; его блестящая карьера началась в двадцать лет, когда он выпустился из консерватории экстерном и устроился работать в театр. Но вскоре его заметил крупный продюссер, Здравко Мамич, который предложил ему хорошие деньги за пару концертов с орекстром Загребской филармонии, и жизнь Луки перевернулась. Публика с восторгом встретила одаренного юношу, несколько замкнутого и нелюдимого, но способного своим исполнением тронуть сердца многих. Филигранная техника, неугасающее желание играть и необыкновенная способность чувствовать музыку привели к потрясающим результатaм: уже в двадцать два года он совершил первый тур по Европе, и с тех пор отбоя не было от предложений концертов. Все свои дела Лука умудрялся устраивать сам, предпочитая ни с кем не общаться; по немногочисленным собранным журналистами сведениям война отобрала у Луки родителей, и музыка стала единственной его отдушиной. О личной жизни он всегда молчал, и она оставалась для публики под покровом тайны. Тем временем Лука жестом пригласил гостей следовать за ним и двинулся вглубь дома. Переглянувшись, Иван и Домагой последовали за ним. Пройдя по недлинному, затемненному коридору и паре практически пустых, но аккуратных комнат, они оказались в неожиданно просторной и светлой гостиной, которая производила впечатление скорее музея, чем жилого помещения. Красивая старинная мебель была накрыта чехлами, на шкафах идеально ровными рядами были расставлены книги в аккуратных, кое-где явно отреставрированных переплетах, а картины на стенах будто по линейке были развешаны на одном уровне. Из высоких панорамных окон открывался вид на засыпанный снегом задний дворик и деревья в саду. — Присаживайтесь, — Лука указал гостям на стоящий у стены диван, и они тут же последовали совету. — Хотите чаю или кофе? — Честно говоря, не отказался бы от чашечки кофе, — улыбнулся Домагой. — Долгая дорога прилично меня измотала… — А вы? — Лука повернулся к Ивану. — Что? — резко встряхнул головой тот, возвращаясь в реальность и отрывая взгляд от миниатюрного гипсового бюста Листа на одной из полок стеллажа. — Чай или кофе? — все таким же спокойным голосом переспросил Лука. Казалось, его интонацию ничто не может изменить. — Ох, простите… Наверное, тоже кофе, — Иван смущённо улыбнулся. — Может быть, вам помочь? — Благодарю, — покачал головой Лука и направился куда-то дальше по анфиладе комнат. — Я справлюсь. Подождите минут пять. — Ну как он тебе? — громким шепотом спросил Домагой, как только шаги музыканта стихли где-то вдали. — Не знаю, — Иван пожал плечами. — Он вроде как вежливый, но… ощущение, что не рад нас видеть. — Да, есть немного, — Домагой откинулся на спинку дивана. — А домик у него и правда симпатичный… Только вот все какое-то предельно аккуратное. — Ты тоже заметил? — Иван встал с дивана и подошёл к окну. Как и ожидалось, на стекле не было видно ни пылинки. — Похоже, он перфекционист. Все выскоблено до блеска. — Я всегда говорил, что музыканты чокнутые, — заключил Домагой и сладко потянулся. — Спать хочу просто дичайше… — Ой, не прибедняйся, — фыркнул Иван. — Это вообще-то я, а не ты, сегодня в три часа ночи лег. — А нечего было в нотах столько копаться. — Я выбирал, что спеть! — И заодно репетировал… В два часа ночи в гостинице. Молодец, я едва заснул… — Ой, да ну тебя, — Иван продолжал стоять у окна, разглядывая сад. — Действительно красивое место… Как будто в каком-нибудь романе девятнадцатого века оказался. — Как будто ты их читал, — искренне рассмеялся Домагой. — Смотри, какая картина. Оба умолкли, разглядывая повешенное на стене полотно, изображающее старинный рояль, заваленный нотами. Явно не репродукция, картина выглядела так, будто ей лет двести как минимум. Впрочем, оно так и могло быть, ведь денег у Модрича явно куры денег не клевали. — Неизвестный художник, конец восемнадцатого века, — внезапно раздалось сзади, и Иван подпрыгнул на месте от неожиданности. Лука прошел в комнату и поставил на столик поднос с большим кофейником, тремя чашками, мисочкой с сахаром и упаковкой печенья. — Мне подарили эту картину пару лет назад… Присаживайтесь. Иван осторожно опустился в одно из кресел и взял чашку, с наслаждением вдыхая насыщенный кофейный аромат и украдкой разглядывая Луку. Тот переоделся в джинсы и свитер, который выглядел настолько теплым и пушистым, что вызывал иррациональное желание погладить мягкий ворс. Вообще, видеть его в обычной одежде было странно — Иван осознавал, что это глупость, но ему казалось, что пышный воротник накрахмаленной рубашки и бархатный жилет куда больше подошли бы этому дому и его владельцу. Лука явно уже взбодрился и выглядел не таким неприветливым, рассматривая своих гостей. — Итак, — начал он наконец, глядя Ивану в глаза. — Полагаю, Иван Ракитич — это вы? — Да, — ответил тот, тушуясь под пристальным взглядом. — А это мой друг и по совместительству агент Домагой. — Приятно познакомиться, — кивнул Лука. — Что ж, вы, надеюсь, в курсе, что под программой вокала и фортепиано я подразумеваю не романсы с примитивным аккомпанементом? — Да, конечно, — закивал Иван. — Меня предупредили. — Отлично. И что же вы подготовили для нашего «прослушивания»? — последнее слово Лука произнес с легким смешком в голосе. — Ну., — замялся Иван. — У меня есть один знакомый композитор… Вы могли о нем слышать, он еще учится, но уже известен… Матео Ковачич. — А, это то юное дарование из консерватории? Да, способный мальчик, — Лука поощрительно кивнул. — И что же он? — Ну… — Иван замялся, — Он переложил одну арию… Я попросил его сделать это так, чтобы аккомпанемент был небанален… — Могу я взглянуть? — во взгляде Луки блеснуло любопытство. — Да, да, конечно, — немного нервничая, Иван принялся рыться в портфеле и наконец выудил на свет пачку исписанных вручную нот. — Я переписал их от руки, просто мне так удобнее… Но у меня есть и печатный вариант, если вам нужно, я мог бы… — Не надо, — довольно резко оборвал его Лука и взял ноты. С минуту он внимательно вчитывался в листы, время от времени кивая или шепча что-то беззвучно. — Вижу, вокальная партия тоже подправлена, — усмехнулся он. — Вы убрали пассаж в конце… Побоялись, что не справитесь? Иван густо покраснел и опустил глаза: — Ну да… Просто я не так давно взял эту арию, и решил, что лучше убрать его вовсе, чем спеть грязно. — Правильное решение, — Лука улыбнулся, пожалуй, в первый раз за все время их разговора. — Вы допили ваш кофе? — Да, — Иван быстро отставил чашку. — Мы можем приступить? — Пройдемте, — кивнул Лука и обратился к Домагою, — я попрошу вас подождать нас здесь. Вы можете погулять по саду или дому или почитать любую книгу… — Спасибо, — кивнул Домагой. Лука поднялся с места и, жестом пригласив Ивана следовать за собой, направился к выходу из комнаты. Они довольно быстро пересекли несколько коридоров и поднялись по лестнице на второй этаж. Он оказался ещё светлее, чем первый; длинный коридор, по левой стороне которого виднелось несколько дверей, являл собой странное зрелище: правую стену будто стерли ластиком и освободившееся пространство застеклили. — Во время войны правая часть верхнего этажа была разрушена бомбой, — не оборачиваясь и не сбавляя шаг, произнес Лука, очевидно, догадавшись, что Иван не мог не обратить внимания на необычную архитектуру. — Поэтому дом долго стоял без хозяина. Я решил не отстраивать стену, а сделать панорамное окно. Здесь хорошо играется на скрипке, акустика превосходная. — На скрипке? — удивлённо переспросил Иван, глядя сквозь толстое (и так же идеально чистое изнутри) стекло на заснеженный сад. — Вас удивляет, что я играю не только на рояле? — прохладно усмехнулся Лука, останавливаясь около одной из дверей и доставая из кармана связку ключей. — Открою секрет: большая часть музыкантов играет не на одном инструменте. — Нет-нет, я вовсе не то имел ввиду, — Иван смутился и густо покраснел. — Просто не думал об этом раньше… Лука быстро отворил дверь ключом и пропустил Ивана вперёд, на ощупь нашаривая выключатель на стене. Наконец раздался щелчок, и комнату, а вернее, залу, озарил яркий электрический свет. Это было помещение всего с тремя окнами, закрытыми плотными шторами, довольно просторное, в котором помимо пары картин на стенах, шкафа и пюпитров в углу и громадного рояля прямо по центру не было ровным счётом ничего. Помещение выглядело безжизненным, будто им никто не пользовался вот уже лет десять минимум. Иван провел рукой по крышке клавиатуры, и его пальцы прочертили линии в толстом слое пыли. Лука тем временем подошёл к окнам и быстро раздвинул шторы на всех трёх, скрываясь на мгновение в огромном облаке пыли и тут же выныривая из него с весьма кислым выражением лица. — Я редко пользуюсь этим залом, — пояснил он в ответ на немой вопрос, мелькнувший во взгляде Ивана. — Подумал, что моя музыкальная комната нам сейчас вряд ли подойдёт. Он быстро поднял крышку рояля, пока Иван вытаскивал на середину зала один из пюпитров. Лука спокойно уселся на банкетку, поставил перед собой второй комплект нот и взял для начала несколько аккордов и пассажей в тональности, чтобы чуть-чуть разыграться и настроиться. — Распевайтесь, — спустя пару минут велел он и задал тонику. А на Ивана вдруг накатило такое же сильное волнение, как на его вступительном экзамене в консерватории. Он с трудом взял себя в руки и исполнил несколько несложных упражнений, разогревая связки. Лука не слушал пока или, во всяком случае, делал вид, что не слушает; он перебирал ноты арии, правой рукой выводя партию над клавиатурой, не касаясь клавиш и пока только прикидывая. Иван прикрыл глаза и старательно представил, что он в этом зале один. У него это даже почти получилось, и голос тут же обрел нужную силу. Пассажи зазвучали звонко, и даже пара мелизмов получились с первого раза. — Я думаю, достаточно, — осторожно произнес Иван наконец, и Лука тут же кивнул: — Хорошо. Итак, мальчик мой, с чего начнем? Иван слегка впал в ступор — то ли от неожиданного обращения, то ли от самой постановки вопроса. В конце концов, кто у кого на прослушивании? — Давайте тогда сразу попробуем, мне достаточно будет оценить, как вы подстраиваетесь под мою игру, — не смутился молчанием Лука. Иван кивнул и тяжело сглотнул, ощущая легкую дрожь в коленях. Лука поднял обе руки над клавиатурой, на мгновение прикрыл глаза, настраиваясь, и взял первый аккорд. Иван внимательно следил за движениями крепких сильных пальцев и, зазевавшись, чуть не пропустил начало собственной партии. Из-за этого первая нота вышла смазанной. Лука неодобрительно качнул головой, и Иван тут же залился краской, но петь продолжил. Однако уверенности уже как не бывало, и голос предательски скакал в ненужных местах — волнение взяло над ним верх. Ещё с десяток тактов — и Лука резко убрал пальцы с клавиатуры: — Стоп. Иван тут же замолк и резко опустил глаза в пол, понимая, что, кажется, завалил свое первое и наиважнейшее в жизни прослушивание. Петь с Лукой ему хотелось неимоверно, его исполнениями он заслушивался ещё с первого курса консерватории, за его изящными стремительными движениями кистей Иван был готов наблюдать вечно, а сейчас давняя мечта балансировала на краю пропасти. — Мальчик мой, немедленно возьмите себя в руки, — строго произнес Лука. — Что это такое, ария или блеяние овцы? Успокойтесь, я вас не съем. Иван только и смог, что кивнуть, и откашлялся, готовясь к новому исполнению. — Начинаем? — спросил Лука и, дождавшись ответного кивка, вновь взял аккорд. Иван запел, на сей раз увереннее, и ему даже на секунду показалось, будто лицо Луки посветлело. Сосредоточившись, попробовав представить, что он не в зале дома самого известного пианиста Хорватии, а в простом консерваторском классе, Иван запел куда лучше, сходу взбираясь на сложные пассажи и выводя лёгкие трели. Правда, пару раз голос все же срывался — партию он знал не так хорошо, да и волнение просто так не устранялось. Наконец они закончили. Лука сложил руки на коленях и замер. Его лицо было безучастно, казалось, будто он ждёт чего-то, но Иван не решался окликнуть его. Но с каждым мгновением страх все больше окутывал его: неужели было настолько плохо, что Лука так долго подбирает слова? Неужели его сейчас просто развернут и выставят из этого дома? Неужели… Додумать очередное «неужели» ему не удалось: Лука встрепенулся и резко поднялся с банкетки. — Мне все понятно, — сказал он, и по лицу было не распознать, какие выводы он сделал. Он собрал ноты и двинулся на выход. Иван поспешил за ним, мучительно гадая, что же значит это «понятно». Они спустились на первый этаж и вошли в гостиную. Сидящий на диване Домагой оторвался от телефона и тут же вопросительно уставился на Ивана, стоящего за спиной у пианиста. Тот пожал плечами и принялся ожидать приговора, то краснея, то бледнея. — Значит так, мальчик мой, — произнес Лука, поворачиваясь к нему и смеряя его таким взглядом, что сердце сразу ушло в пятки: кажется, это провал. Лука протянул ему ноты, и Иван дрожащей рукой забрал их. — Значит так, — повторил Лука. — Завтра в полдень будьте здесь. Передайте от меня Матео, что у него определенно есть талант, однако нам с вами эта партия не подойдёт. Я подберу для вас что-нибудь. А сейчас ступайте. На Ивана вдруг навалилась слабость, и он с трудом устоял на ногах. Он даже ушам своим поначалу не поверил, а вот Домо что-то тут же защебетал. Лука выслушал все это с вежливой улыбкой и проводил их до двери. — Блять, просто скажи, что я не сплю, — произнес Иван наконец, когда они сели в машину. — Ты не спишь, — рассмеялся Домагой. — Все, успокойся, я же говорил, что ты справишься…