Моя Кровь

      Изучая холодный рельеф камня, Дени провела по нему дрожащими пальцами. Снова. И ещё раз. Сверху-вниз.       Хаос преследовал её в разуме и мыслях. Они перестали быть гибкими, они были черствыми, зацикленными на одном и том же, ей было сложно начать думать по-другому. Дени не могла представить, почему.       Каждый выступ оставлял на ее пальцах незаметный отпечаток. Рука исследовала камень. Он был тверд и не подчинялся. Драко не был глуп, чтобы оставлять тайный ход без защиты. Драко умен, никто так просто не обойдет его просьбу к Комнате. Пока он внутри, туда попасть никому не дано. Но с Драко что-то творилось, и она не могла ждать.       Рука в тысячный раз попыталась разгладить каменные складки. Дени прижалась к стене щекой, чтобы та обожгла холодом её лицо. Глупо было пытаться убедить Комнату в том, что она не причинит Драко вреда. Дени предполагала, что Комната её даже не слышала. Магия была к ней глуха.       Она вздохнула, и пламя в факелах затрепетало. Прикрыв веки, Дени как наяву увидела взгляд Драко. Холодный. Отстраненный. Она резко вскинула голову, зажмурив глаза, и не позволила горячим каплям сорваться с подрагивающих ресниц. Дени не плачет.       Она повернулась к стене, чуть ли не прижимаясь к ней носом, открыла глаза, приказывая своему дыханию успокоиться. То ли каменная стена перед ней была такой холодной, то ли воздух в её легких был слишком горячим, но Дени была почти уверена, что вместо воздуха перекатывает на языке пар.       Тепло лилось по её венам, впитывалось в кожу. Дени чувствовала, как пламя в факелах трепещет, а камень противится её воле. Магия была глуха к ней, но огонь слышал её прекрасно. Пламя лилось через край, выплескивалось наружу, Дени чувствовала, как защита Комнаты трещит и сопротивляется. Огонь слышал её, и Дени улыбалась.       Дени вспомнился сегодняшний сон. Настоящий брат кивал и протягивал ей руку, и хотя она не видела его лица, почему-то она знала, что это был Рейегар. Пробудившись, она в панике бросилась к чемодану, чтобы убедиться в неприкосновенности медальона её брата. Ей не хотелось знать, что случится, если вдруг его найдет кто-нибудь догадливый. Кто-нибудь, вроде Гермионы Грейнджер, которая уже явно разглядела что-то подозрительное в её расписании и после вечера у Слизнорта то и дело искала поводы с ней заговорить.       — Дени, пожалуйста, прости нас за то, что произошло на вечеринке, Гарри был так расстроен за Кэти, он не должен был так давить на тебя!       Дени тогда ответила, что всё в порядке, в надежде, что Грейнджер не станет к ней приставать. Но Гермиона продолжила достаточно прямолинейно:       — Знаешь, после Хогвартса я хочу попробовать себя в сфере магического правопорядка. А что после школы будешь делать ты?       Дени остановилась, так и не дойдя до двери кабинета зельеварения. Она пристально глянула на Грейнджер, пытаясь понять, не издевается ли одноклассница:       — Дядя моей мамы был виноделом, от него мне достанется несколько гектаров приличных лоз и дом в придачу, — подчеркнуто равнодушно проговорила Дени. — Думаю, мне будет чем заняться.       Гермиона воззрилась на неё ещё пристальнее:       — Поэтому ты не собираешься сдавать экзамены?       Не подавая вида, что волнуется, Дени медленно сглотнула.       — Почему же, — она кивнула в сторону кабинета перед ними, — я сдаю зельеварение. Профессор Снегг специально занимался со мной на летних каникулах.       Гермиона останавливаться не желала:       — Ты сказала Гарри, что не винишь нас в аресте отца, — судя по тону, Грейнджер не очень ей верила.       — Я сказала Гарри, что ему следует заняться другими вещами. Его возросший к нам с Драко интерес меня беспокоит.       Дверь кабинета зельеварения внезапно раскрылась, привлекая их внимание, и из-за неё выглянул помятый Слизнорт. Он напомнил девушкам о скором начале урока.       — Нам нужно уладить кое-что с расписанием Даниэль, профессор, — улыбнулась Грейнджер, которой из-за страха пропустить важный материал обычно претили опоздания. — Позволите нам задержаться ещё ненадолго?       Слизнорт, пребывавший после рождественских вечеринок в безотказном состоянии, позволил лучшим ученицам немного отлучиться и скрылся, щелкнув дверью. Дени ощутила себя в ловушке.       — Врать преподавателям нехорошо, — заметила Дени, не слишком довольная чрезмерным пониманием учителя. Снова повернувшись к Грейнджер, она спросила: — Чего ты хочешь от меня?       Подготавливаясь, Гермиона тяжко вздохнула, потом выдохнула, и заговорила:       — Я хорошо изучила этот вопрос, так что надеюсь, что ты меня выслушаешь. Во время Первой магической войны такие несчастья случались сплошь и рядом; взять родителей Невилла — после пыток Круциатусом они потеряли душевное равновесие и до сих пор не могут прийти в себя, испытывают сложности с магическим даром. Также я видела заметку из старого «Пророка»: несколько мальчиков-маглов увидели, как маленькая девочка по соседству играет с магией, и издевались над ней, мучили её. Так вышло, что потом она больше не могла колдовать.       Гермиона остановилась, ожидая реакции. Дени догадывалась, к чему она ведет, но не представляла, как ей из этого выпутаться.       — Очень интересно. Думаю, Невилл смог бы пережить то, что я не была посвящена в подробности жизни членов его семьи. Зачем ты мне это рассказала?       — Я хотела сказать, что по причине каких-либо душевных потрясений или расстройств, маги… могут на некоторое время потерять возможность колдовать. И в этом нет ничего зазорного! Сейчас настало тяжелое время, идет война, гибнут люди, а ты…       — Что я?       — Твой отец в Азкабане, Сама-Знаешь-Кто вернулся и больше не скрывается. После событий в Министерстве… С тобой… что-то случилось с тобой летом, ведь так?       — Даже если так, Грейнджер, это не ваше с Поттером дело.       Свободной рукой от учебников Гермиона сжала её плечо:       — Так… с тобой действительно что-то произошло? — её голос опустился до шёпота. — Это он? Я догадывалась, что события Министерства сказались на вас, но…       — Я ничего тебе не скажу, — жестко отрезала Дени. — Оставь это.       Рука Гермионы соскользнула с её плеча, а Дени добавила:       — Поттер должен отстать от Драко. Дай мне слово, Гермиона.       Краем глаза Дени увидела, как Грейнджер, поджав губы, кивнула, и с пониманием прошептала:       — Если ты так хочешь.       После того разговора Дени с частой периодичностью начала находить между страниц своих учебников волшебным образом оказавшиеся там вырванные листки с рекомендациями вроде: «Как открытые разговоры могут помочь уравновесить чашу вашей души» или «Как восстановить магический баланс без последствий». Складируя порывы заботы Гермионы в своем шкафу, Дени очень надеялась, что после этого интерес со стороны Грейнджер будет умеренным и быть может, она повлияет на Поттера, и тот перестанет буравить взглядом их с Драко спины хотя бы так явно.       Если бы можно было разрешить все проблемы разговором с Гермионой по душам, жизнь стала бы намного проще. Но Дени было сложно, она не знала, что ей следует делать, поэтому, лишенная возможности поговорить с Драко из-за его же отстраненности, она проследила за ним и вломилась в Выручай-комнату, в которую её не приглашали.       Зал за дверью был темным, освещенным лишь мерцающим светом неизвестных, не видных глазу предметов, разбросанных по мусорным башням, которые высились до самого потолка. Они были забиты вещами, уже никому не нужными или сломанными. Это была свалка памяти тех, кто когда-то побывал здесь.       Более или менее благоразумно было посмотреть, остеречься возможной опасности, а не слепо шагать по незнакомым коридорам во тьме, как Дени делала это сейчас. Чувствуя и предполагая, она шла дальше. Она свернула во множество поворотов, рискуя заблудиться. Её слух различил музыку.       Не задумываясь, она продолжила идти вслед за звуками то утихающей, то набирающей высоту мелодии, и уже отчасти позабыла, зачем она здесь оказалась. За следующим поворотом, она, наконец, нашла его.       Его спина в белой рубашке была сгорбленной, согнувшейся от усталости, пальцы скользили по желтым клавишам старого инструмента медленно, как будто каждое движение требовало от него больше сил, чем он мог дать. От того неизвестная ей композиция звучала не так, неправильно, музыка лилась под давлением, а не по желанию души.       — Не думал, что ты сможешь пройти так быстро.       Тело Дени задрожало от звука его голоса.       Драко не обернулся, но его пальцы прекратили свое движение. Фортепиано затихло, вынуждая остановиться и её тоже.       Ей была видна только его сгорбленная в рубашке спина, и Дени не могла сказать, что было у Драко на уме. Она стояла и не двигалась, опасаясь его реакции, боялась снова увидеть холод в глазах. Голос Драко был тихим:       — Прошлой ночью мне приснилась зеленая дверь нашего дома во Франции.       Он произнес это, не дрогнув.       — Я всё утро вспоминал её. Я помню растрескавшуюся краску в месте, где Людивин закрывала её ногой, потому что её руки были заняты подносом с молоком. Я помню медную ручку, от которой на пальцах потом неизменно оставался запах металла, помню скрип петель, которые скрипели всегда, сколько бы их не смазывали…       Несмотря на слова, голос его звучал тяжело. Когда они вместе вспоминали то время, Дени никогда не слышала такой тяжести в его голосе. В такие моменты Драко мечтал, надеялся, но тогда они оба не знали, что им грозит. Дени глядела ему в спину, умоляя его обернуться, посмотреть на неё, но он продолжил:       — Когда-то ты сказала, что это зовётся пересечением памяти и места, в которое мне хочется вернуться, и в которое я пытаюсь вернуться сейчас. Но я уже не могу сказать, сколько времени прошло с того момента, когда я стоял напротив этой двери. Месяцы? Года? Или целая вечность? Если бы я мог вспомнить, возможно, я бы не чувствовал себя таким потерянным.       Дени стало плохо, потому что она не знала, как ему помочь. Драко сидел и смотрел, как его руки бледнеют на фоне старых желтых клавиш; чувство потери захватило его с головой.       Дени было жаль, и одновременно ей было ненавистно, что опустошение в её груди преобладает над состраданием.       Драко, конечно, не знает, как сильно он может подставить и её тоже, если его обман вскроется, и перестанет быть только подозрением. Дени не представляла, как так вышло, что Кэти едва не погибла.       — Ты должен был рассказать мне обо всём.       Драко отрицательно покачал головой.       — Ты должен рассказать мне хотя бы сейчас. Ты знаешь, что за тобой следят?       Он захлопнул клавиши черной крышкой:       — Я всё знаю. Идём.       Дени услышала, как скрипнул стул, когда Драко поднялся, но так и не увидела его лица. Он не желал к ней поворачиваться. В молчании она проследовала за ним, сопротивляясь давлению тишины: в темных коридорах между завалами утопали даже звуки её собственных шагов.       Пройдя несколько поворотов, они остановились у огромного темного изваяния, укрытого изъеденным молью гобеленом. Дени оглядела его и поморщилась: нос защекотал навязчивый запах плесени и старости. Драко подошел к нему вплотную и стянул гобелен вниз; он упал с неприятным шелестом.       — Мы могли бы сбежать отсюда, если бы он работал.       Черный шкаф предстал перед ней, и Дени почему-то ощутила духоту. Драко провел по черной дверце бледной ладонью:       — Я всё испробовал. Но это бесполезно. Предметы он способен перенести, но с живым ничего не выходит. Если попытаться — убьёт.       Дени не была удивлена услышанным: в её глазах исчезательный шкаф не выглядел чем-то надежным. Мысли Драко о побеге сначала принесли ей мимолетное облегчение, но потом…              Дени знала, что совсем скоро их дороги разойдутся. И если её путь был ей неизвестен, то у Драко оставался Снегг и мама. Такой риск с его стороны был слишком велик.       — У нас бы ничего не вышло, Драко. Зачем?       Драко, наконец, повернулся к ней, и Дени увидела непонимание в его глазах, грозившее обернуться осуждением или злостью:       — Раньше ты была другого мнения.       Дени была раздавлена надеждой, которую Драко пропустил в свою голову.       — Ты же сам понимаешь, как всё изменилось. Как только мы пропадем из видимости, нас тут же убьют. Отец…       — Я помню, где наш отец.       — И что?       Драко хрустнул длинными пальцами, подавляя раздражение. Дени раньше не наблюдала за ним такой привычки.       — Отец сам подставился, — продолжил он, обратив взгляд к шкафу. — И подставил нас. Мы не виноваты. Вы с мамой могли бы скрыться.       Откуда у него вообще взялись подобные мысли? Драко не должен так говорить. И уж тем более не должен чинить исчезательный шкаф, чтобы обеспечить ей невозможный побег.       — Мы с мамой? А ты не хочешь записать себя в этот список?       Драко сжал челюсть.       — Нет. Втроём нам точно не уйти.       Тень скорби легла на его уставшее лицо, Дени едва удержалась от желания привести его в чувство парой пощечин.       — Втроем нам не уйти? Какое благородство! В этом нет необходимости, потому что пока мы не делаем ничего предрассудительного, нас никто не тронет!       — И что ты предлагаешь? — разозлился Драко. — Ждать пока нас кто-нибудь спасёт? Рассчитываешь на «Избранного»?       — Уж точно не на сломанный шкаф! Из-за этого Снегг взъелся на тебя, да? Потому что всё время ты пропадаешь здесь?       — У меня есть другие варианты?! — выкрикнул Драко.       Понимая, что не должна злиться, Дени притихла. Она не должна кричать на него. Драко вообще ни в чем не виноват. И уже тем более не виноват в том, что пытается спасти их всех и пытается избежать неизбежного.       Драко единственный, кто вообще пытается хоть что-то сделать.       Дени знала, чем она займется после школы. Дени поняла, что должна исчезнуть, и как можно скорее, и поэтому она сказала:       — Хорошо. Я помогу тебе починить его.       Она готова была порезать себя на куски в ответ на неуверенную улыбку Драко, которой она не заслуживала.

***

      Смотря в глаза других, люди ожидают увидеть свет, искру, всё то невыразимое, что обычно называют душой. Но любой, кто открыл бы тюремную камеру на верхнем этаже Азкабана и заглянул бы в лицо Барти Крауча Младшего, не увидел бы в его глазах ничего, кроме кромешной тьмы. Посмотрев в его лицо, сложно было поверить в то, что этот человек когда-то обладал человеческой сущностью, мог мыслить, страдать, испытывать страх или радость.       Ведомый болезненным инстинктом, Барти Крауч сглатывал еду, когда ту клали ему в рот, засыпал, когда туманный дневной свет сменялся ночью и не раздражал его глаз. Он не чувствовал вкуса, не испытывал нужды в отдыхе, не знал, что когда-то мог видеть сны. Сейчас прежний ход дел не имел для него никакого смысла. С мёртвым спокойствием вместо души Барти полусидел или полулежал, царапая острой решеткой щеку, и тюремная камера служила извращенной могилой для его пустого тела, которое не испытывало необходимости ни в жизни, ни в смерти.       Его оболочка больше не представляла собой никакой ценности; она не могла принести помощь, как и не могла навредить, а потому никто более не был заинтересован в его дальнейшей судьбе. Тело Барти Крауча Младшего было обречено на бессмысленную старость и гниение, или же на голодную смерть, если какой-нибудь новый смотритель решит, что верхняя камера пуста из-за отсутствия кружащих над ней дементоров.       Телу Бартемиуса было около тридцати пяти лет, но прожил он многим меньше, и мало кто мог представить, какой жизни удостоился когда-то восемнадцатилетний юноша, заслуженно отправленный на пожизненное заключение в Азкабан.       Вся отрава годов селится в самых глубинах. Без души тело мало что значило, но её отсутствие не могло стереть отпечаток прожитых им лет. Воспоминания тела будут спать вместе с разумом до самой его кончины.       Связь очевидна: кто хочет тело без души? Если для человека душа имеет большую ценность, тело не является чем-то важным. Но для того, кому была важна сохранность лишь собственной души, и только её одной, все остальное не имело никакого смысла.       Когда его тюремная решетка открылась, Барти не мог придать этому значения. Для него все растворилось в мутном течении, и всё, на что могли откликнуться остатки его сознания, было лишь внешним и материальным. Худые руки скользили по его плечу, и он не мог знать, чьи. Длинные бледные пальцы обхватили его предплечье, но в немом забытье он не мог его распознать.       Холод просочился в его голову, захватил бесцельное сознание тонкой пленкой чужого вмешательства, расшевелило осколки его памяти и пробудило фатальные угнетения:       Темная татуировка. Жжение в коже. Сладость близкой победы и радость признания. Сиреневый взгляд. Барти бежит, его тело снова начало двигаться, все бурлит под его кожей от всепоглощающей ненависти предательства. Взмах, вспышка, и все вокруг горит. Вопли боли и ужаса слышатся сразу и отовсюду; Барти поднимает голову и видит в объятой пламенем руке блестящее золото.       Барти страшно, из-под его открытых век текут слезы. Он подвёл, не справился.       Взаперти он плакал так же, как плачет сейчас. Он приближался к смерти с каждым вздохом, но когда ты молод, смерть — это друг, безоговорочное спасение, способное прекратить его страдания и которого он был лишен.       Мокрая решетка. Холодные цепи. Грохотание молний, свист из-под их капюшонов. Спасение. Скрытый под чужой кожей, Барти, наконец, почувствовал себя живым.       Метка с черепом запущена в небо. Пусть все знают, что грядет. Его план идеален и будет исполнен в точности, как надо, потому что только он один на это способен.       Хогвартс. Драконы. Озеро. Сиреневый взгляд. Барти пытается убедить себя, что ему просто показалось.       Испуская душу, он подумал о том, о чём не успел рассказать.       На самом дне своей жизни, Барти увидел протянутую руку. Та рука была красивой и белой, она принадлежала такому же красивому телу. Лица не было видно. Он был в состоянии распознать фигуру, но не спросить себя о том, чья она. Как доверчивая девочка, он протянул в ответ свою. Вначале ему было хорошо. Но это оказалось иллюзией. Его тело начало разваливаться. Мертвая материя мрака заглушила всё.       Барти был бы счастлив знать, что в последние минуты своего никчемного существования он смог принести пользу своему обожаемому Тёмному Лорду.