Инквизитор и чума

Холодно. Скользко. Темно… Движения практически не издают звуков. Ладони направлены в бесконечность впереди. Высокий мужчина идёт вслед за своими мыслями, что опережают его на несколько шагов. Всего на пару шагов опережают движения ног и ведут вслед за собой. Инквизитор чувствует движение толщ воздуха в плотной оболочке из тьмы. Он старается дышать ровно и не поддаваться голодной панике, стремящейся пожрать и тело, и душу, и разум мудрейшего святого отца. Он ощущает что-то странное всем своим телом, каждой клеточкой организма. Он чувствует мир вокруг так, будто бы может пощупать и ощутить в сплетении протектора ладоней пространство. Он чувствует тонкую субстанцию того мира, в котором он очутился, как линию, как нить, как мысль, которая чуть опережает, заставляя следовать за собой. «Почему?.. Почему я чувствую руками воздух, но ничего не могу увидеть?» — появляется вопрос в голове инквизитора. — «Куда и зачем я иду? И почему я вообще иду? Почему мое тело переполнено такими странными ощущениями? Что я чувствую?!» — Высокий мужчина занимается самокопательством, пока его тело самостоятельно движется вперёд. Каждый шаг смачно шмякает по поверхности под ногами. Нет никаких отражений звука… хотя, то ли отражений нет, то ли звуков нет, а то, что он слышит, лишь раздаётся в голове. Звучит в голове каждый раз, когда стопа касается холодного и скользкого покрытия под длинными, худыми ногами. Холод проникает в нутро через раскрытый рот и сквозь небольшие дырочки ноздрей, которые будто прорезаны на пирамидном отростке в худом, грубом черепе. Внешний холод проникает внутрь равномерными порциями по несколько секунд. Холод внешнего мира, такой приятный и родной, как квинтэссенция собственной натуры высокого человека, заполняет полости, образованные двумя мешками легких. Инквизитор идет мерными шагами, пускай ломаными, но равномерными. В его мыслях упорядоченный хаос. Такой, который рождается в умах спящих и растворяется так, как растворяется на языке марка, заправленная ЛСД. Высокий мужчина идет в какую-то определенную точку, в которую его ведет инстинкт. Глубинный, неосознанный, истинный. «Что там, впереди?» — возникает мысль, когда где-то вдалеке мелькает странный блик. — «Неужели это был свет? Отблеск? Или же это моя фантазия?» Воображение, которое играет в прятки… Или же салочки?.. Наверное, в салочки… Ведь, дотронувшись до сознания, фантазия спряталась в этой мягкой, холодной, скользкой темноте. Однако же, теперь его тело двигалось как раз в ту сторону, где что-то мелькнуло. «Что же это было?» — думает святой из всех святых, оставшихся на этой прогнившей и пропитанной проклятьем земле. — «Неужели это был свет?» — Инквизитор не видит, потому что не может видеть, он лишь чувствует пространство своими руками. — «Но я же не могу видеть… словно на глазах повязка…» — Мужчина поднимает руки, чтобы потрогать свое лицо. Впервые за все время своего пути он проявляет интерес к самому себе. Впервые за долго время своей жизни он посвящает несколько секунд тому, чтобы подумать только о себе. В это время ладони направляются к лицу, чтобы досконально изучить причину внезапно приобретенной слепоты. — «Ведь не может же быть так, чтобы в темноте ничего не было видно», — думает высокий мужчина, который прекрасно знает то, как глаза привыкают к тьме и начинают различать не только очертания, но, в некоторых случаях, и целые предметы. — Мои руки… мои ладони, они будто бы сжаты… зажаты… словно содержат, сохраняют в себе нечто ценное, дорогое… подаренное самым близким, уже почившим человеком. «Да, но ведь я чувствовал ту нить, пронизывающую пространство», — раздается в голове инквизитора, когда тот пытается понять, почему его руки сложены в плотную структуру кулака. Внезапное понимание того, что все время, пока он шел, его ладони были зажаты в кулак, служит причиной легкого головокружения, которое, однако, не останавливает остальное тело от движения в неизвестном направлении и не отпускает руки, поднимающиеся к лицу. Начинает звучать молитва. Она вырывается изо рта святого отца, она звучит странно, протяжно, тяжело и устрашающе. Его рот искривлен в непонятной смеси страха и непонимания, но тело продолжает шуршать собственной кожей в ту сторону, где было замечено сияние. «Что я делаю?» — появляется вопрос. — «Почему я двигаюсь туда, где промелькнуло что-то… если промелькнуло?» — Каждый мускул напряжен и не желает повиноваться. Каждая фасция работает так, как нужно ей, а не так, как этого хотелось бы высокому мужчине. Паника потихоньку заполняет полость в пустой камере души. Страх просачивается внутрь так, как вода впитывается в грунт. — Остановись! Остановись! — он пытается кричать, но слышит лишь собственную молитву, в которой нет ни единого настоящего слова. — Тело! Остановись! — Если бы у него была возможность почувствовать себя, он бы смог остановиться, но импульсы не проходят по связующим дорогам. Инквизитор медленно продолжает своё движение, совершенно забыв о своём лице, к которому было приковано внимание. Сейчас вся концентрация тратится на попытки остановиться и на белую точку, которой не было и которая теперь есть и становится все больше, все ближе. «Что там?» — возникает логичный вопрос. — «Что меня там ждет?» — думает он и тут же, внезапно почувствовав укол из прошлого, он вспоминает то, как кричит на Мору, называя ее ведьмой. Обрывками он видит, как наяву, как чужачка, взяв его святое распятие в руки, воспевает молитву, в попытках доказать отсутствие связи с лукавым. Инквизитор помнит, как щелкнуло в голове и запрокинуло назад. Высокий мужчина не помнит контакта с холодной и твёрдой землей. «Значит, к тому моменту моя душа уже покинула тело, чтобы подняться к ангелам и побыть там, с ними, в безмыслии, в легкости и расслаблении… Но куда я попал после?» — Очередная попытка взять власть над собственным телом заканчивается досадной неудачей, которая лишь подбивает мысли поддаться страху.  — Господи! Спаси! — пытается произнести инквизитор, но его рот настойчиво продолжает петь что-то страшное. Небольшой источник света приблизился. Теперь высокий мужчина, который не мог видеть, но мог ладонями чувствовать пространство, понял, что он подошел к завалу, возникшему перед ним. Одинокий луч света пробивается сквозь щель и ощущается ладонью инквизитора. «Как это странно… чувствовать свет», — думает он, пробуя его на ощупь и ощущая тепло и яркость, переполнившие его изнутри. — «Это так странно, так интересно, так необычно…» — В высоком мужчине просыпается детское любопытство, и он отпускает ситуацию в тот момент, когда тело хватается обеими руками за свет и начинает следовать по тому пути, которым тот его поведет. Организм разбирает завал, и инквизитор чувствует в своих руках стулья и столы, разные обломки, тряпки, обрывки, и его вводит в ступор само понятие того, что он ощущает все ладонями, которые транслируют полную картинку предмета прямо в сознание. Долго. Без остановок. Без устали. Святой отец продвигается вперед, пока не оказывается в каком-то подобии комнаты, полностью состоящей из яркого света, который струится сквозь ладони прямо внутрь высокого мужчины и подводит его к прозрачной преграде. «Это стекло… это стеклянное окно», — думает инквизитор, и ему мгновенно становится страшно. Сердце подскакивает в грудной клетке и ударяется о ребра с такой силой, что межреберные мышцы сковывает судорога. Мысленно он начинает читать молитву, которая отличается от той, которую напевает его непослушное тело. Мужчина не видит, но прекрасно чувствует то, что происходит перед ним. Руки еще раз разрешают поуправлять собой, и мужчина, не теряя ни единой секунды, направляет их туда, где должны быть глаза, которых нет. Есть лишь две гладких впадины, затянутые упругой кожей так, будто бы там ничего никогда не было. Крик страха, отчаяния, непонимания разрывает мысли инквизитора, но звука нет. Кажется, даже дыхания нет. Руки сползают ко рту, но не успевают коснуться того места, где должен быть рот, так как какой-то инстинкт, импульс, вновь берет управление телом на себя и устремляет вперед отростки, которыми высокий мужчина может чувствовать свет так, будто бы видит его. Пальцы касаются прохладной поверхности, появившейся перед ними, после чего ладони дотрагиваются до нее, и новая волна ужаса прокатывается, но уже не по телу инквизитора, теперь по его душе. Его руки, ладони, видят тело инквизитора… Его собственное тело, облаченное в страшный наряд чумного доктора. Он трясется от страха и наблюдает чудовище, появившееся в окне. И это чудовище — он сам. Скелет, плотно обтянутый кожей, на черепе которого всего две дырки на том месте, где должен быть нос. Совершенно голый скелет, лишенный половых признаков, лишенный волос и сходства с человеком… с вытянутыми руками, касающимися стекла. С глазным яблоком алого цвета, исписанным тонкими паутинками сосудов… расположившимся в центре одной из ладоней этого нечто, которым и был, и не был в то же время инквизитор. Язык, протянувшийся длинной линией изо рта, что расположился в центре второй ладони, растянулся на стекле слизняком и ощупывал его, будто щупальце. Крик его настоящего, находящегося по ту сторону прозрачной преграды, раздался сквозь странную песню, которую не могло разобрать порождение из-за отсутствующих отверстий для ушей, но сам инквизитор знал, слышал, отчетливые голоса ангелов: — Ангелы на иконах кровью плачут, Чёрные капли смолой на крест капают, Плесень осела на образАх налётом, Книга изнутри, как яблоко, гниет. Касикандриэра, Астарот, Астарта, Вельзевул Десницами воссели вокруг владыки. Буфовирт, Лилит, Аббадон, Бегемот, Левиафан По левую руку, там, где указал властитель. Они пьют воду, чище слез младенца, Вкушают антидор, макая его в теплую кровь. Пирующие сжигают замороженный артос, Подбрасывая просфору в качестве дров. Касикандриэра, Астарот, Астарта, Вельзевул Десницами воссели вокруг владыки. Буфовирт, Лилит, Аббадон, Бегемот, Левиафан По левую руку, там, где указал властитель.