ЭЭГ

дурак и в углу светится(с)

Автобус периодически громко, натужно скрипел, лихорадочно вздрагивал всеми чёрными резинками на окнах и коричнево-тоскливыми спинками сидений, втягиваясь в плотный и вечерний транспортный поток, и Мирон зацепился глазами нехотя, невольно, не специально, а сам собой — чужая лохматая челка напротив тряслась не в такт. Напротив Мирона чужие пальцы — музыкально-длинные, контрастом какие-то синеватенькие, бледные — судорожно мучали поручень то ли «Полетом Валькирий», то ли музыкой иных сфер, Мирон не собирался пялиться. Рядом сидел мужик, который деловито и сосредоточенно двигал по экрану разноцветные камушки, собирая их в магические ряды, а потом поверх победительного «три-в-ряд» у мужика высветился входящий. Контакт был торжественно и серьезно подписан «Жена» с большой «Ж», а мужик все тем же деловитым мазком смахнул «Ж-жену» в сторону — драгоценные камни как будто засветились ещё сильнее, с заметным довольством, а Мирон поднял ебало от чужого телефона (от чужой жизни) и вляпался в... это. Этого... Бля, да какие Валькирии, нахуй? Мажет пацана конкретно, Мирон Янович, заправился и едет-путешествует в ебеня триповые. Или наоборот — ломается, видишь: личико бледное у товарища, взор горящий, потеет и трясётся подбородочком, ну. Мирон не успел подумать, что как бы охуенно было уже доехать до своей остановки — без эксцессов и профессиональных воззрений-догадок, не успел, потому что пацан напротив — лохматая челка невнятно-русого цвета, потный лоб, тревожные пальцы — пацан красиво завалился на затоптанный автобусный пол. Резко, одним движением и с высоты нормального такого роста, удивительно, как не собрал лохматой башкой парочку выступающих автобусных внутренностей-мест. Заебись, блядь. Мирон не успел воззвать к неведомым силам («да минует меня чаша сия»), не успел спросить: «Почему опять я?» — классическое «на рейсе присутствуют пассажиры с медицинским образованием?» зашуршало в виске и памяти, сука, ну вот почему, а? Почему у дедков в самолете, который нёс Мирона Яновича к тёплому и морю, начинало заваливаться давление, а в электричке, которая несла Мирона Яновича на конференцию «Здоровье Матери и Ребёнка» (несла Мирона Яновича нахуй, потому что на неё он безнадёжно в итоге опоздал), начинались преждевременные роды? Он не успел подумать, а тело уже среагировало — рефлексу «береги пациентскую головушку, чтобы не полетела твоя собственная» было глубоко поебать на то, что в принципе, по всем инструкциям, оказывать помощь не на рабочем месте... Нихуяшеньки, какой тонус! Пацана выгнуло — не кинематографической другой-радугой, все-таки не столбняк и не истерический припадок (наверное), но это определенно была тоническая фаза судорожного приступа: Мирон едва не запнулся, но все-таки перелез через какую-то возмущённо пискнувшую пассажирскую часть тела и опустился рядом с чужим ебалом на корточки, отодвигая русый (теперь ещё и слегка грязный) затылок от металлической подсиденьевой конструкции. — Еб твою мать, — сказал кто-то у Мирона над головой, без особого эмоционального компонента и с повествовательной, в общем-то, интонацией, — че, надо водителю сказать, чтобы тормознул? Или... Автобус был нихуяшеньки не по-вечернему пустой — мужик с «три-в-ряд», парочка дремлющих бабок, ещё кто-то — но почти в ебало Мирону (почти незамедлительно) сунулся как минимум один круглый зрачок телефонной камеры, а гипотезы и прочие направления диагностического поиска посыпались как на заправском консилиуме: — В обморок упал? — Да это наркоман, знаете, сколько их таких ходит, ужас, на улицу не... — Молодой совсем! — Окошко откройте... Что может быть. Сознания нет, дыхание в пизде, сердце... да хуй ты че сейчас услышишь, пульс на сонных хуевый, но есть, вроде. Тонус. Хуенус... Передозировка? Зрачки широкие — против опиатов. С другой стороны — сейчас хуй его разберёт, если ПАВ* какие-то, может и мидриаз**. Дергало заранее — аура? Эпилептик? — А ты че, врач? Че ты делаешь? — У водителя аптечка должна быть... Мирон оторвался от расстёгивания чужой коричневой куртки — пацан быстро терял в цвете кругло-крестьянского еблета, вены на шее у него вздулись совсем нехорошо, а мышцы не собирались расслабляться: — Скорую, — он дёрнул за ближайший рукав со снимающим телефоном, не оставляя шансов для «коллективной отвественности», — ты, давай вызывай, быстро. Адрес, остановка дыхания и сердечной деятельности, реанимация — так и говори. Ну и хули ты пиздишь, нет тут остановки, да и СЛР*** ты чуваку с судорогами ни в жизнь не проведёшь, а он сколько уже не дышит — секунд сорок? Че, пальцем трахею протыкать собрался, какая коникотомия*, нахуй, на... А, вот и клоническая фаза, смотри! У Мирона в руках осталась одна башка — длинное тело конвульсивно задергалось, сверху вниз: от плечей через рёбра и живот до коленей и ниже, кажется, пацан умудрился кого-то приложить бело-затоптанным кроссовком, а ещё, чтобы удержать ему голову, Мирону пришлось опуститься на колени и прижать её всерьёз, фиксируя бедрами — вымахала же кому-то мамина радость. Несмотря на это — и на то, что выкрики вокруг стали громче, а водитель наконец-то умудрился приткнуться к обочине и даже открыл двери (даже притащил серую и пыльную аптечку, из которой достал жгут — в принципе, на нем неплохо было бы вешаться или играть в собачий кайф, не более того) — Мирон обрадовался: по крайней мере, воздух через чужие дыхательные пути со скрипом и свистом все-таки начал проходить. — Он обоссался, что ли, блядь? Точно наркоман, нахуй... По джинсам у пацана реально поползло красноречиво-темное пятно, и тогда Мирон совсем обрадовался, и похуй, что в автобусной аптечке по всяким инструкциям не было диазепама** (ничего, кроме жгута, бинтов и лейкопластыря — хоть организуй конкурс на лучшее противосудорожное связывание). Ещё один плюс за эпилепсию, хорошо, может, и отпускать сейчас начнёт без всяких диазепамов-реланиумов. Бля, хоть бы не статус только, где там скоровики? Сирену Мирон услышал (и мысленно благословил) очень издалека, а в ответ на неё и пацана перестало дергать, он обмяк лохматой башкой у Мирона на коленях и всем длинным телом — в автобусном проходе, сразу переходя от судорог к глубокому оглушению («Нет, не умер... Спит он, да уберите телефоны от лица...). Фельдшер заглянул в автобус и привычно стал выгонять пассажирский любопытный народ, а потом наехал на Мирона с тем, что остановки сердечно-легочной тут, оказывается, и не было, а потом он Мирона узнал и наехал уже с тем, что вот они неслись сломя голову — и к кому? К передозировке или... — Эпилепсия? — переспросил врач, смутно знакомый усами то ли по общебольничным планеркам, то ли просто сталкивались у служебного входа (одного из десятка), переспросил и отправил фельдшера отчитываться в машину. — Забираем тогда все равно, пусть сутки отлежится, тем более, если первый приступ был... Мирон помог вытащить пацана, конечно. Конечно, за ноги — ещё со студенческих времён въелось в подкорку, что «головной конец» тяжелее до пизды, а пацан был не то чтобы жирный — просто высокий и нелепо-крупный. — В первую БСМП повезёте, к нам? — спросил Мирон у коллеговских усов, и отказался ехать с мигалкой (за компанию со «спасённым», бля, пациентом). — Я только оттуда, — сказал Мирон. — завтра все равно... Водитель собрал аптечку обратно, записал его телефон и три раза переспросил насчёт ментов — а вдруг стоило и их приобщить к общественно полезному делу. Пассажиры, оживленно переговариваясь, пересели в другой автобус, а Мирон подумал, что в темноте наступившего ноября все равно не особо заметны его грязные джинсовые колени и врачебный долг, и пошёл пешком. Больше этим вечером никто умирающий и болящий Мирона не тормознул, джинсы он запихнул отмачиваться, а вчерашний кулинарный подвиг в виде куска лазаньи (вот что отсутствие дежурства с людьми-врачами делает, ну) — в микроволновку, и про длинного пацана с лохмато-русой челкой и широкими-широкими (не успел разглядеть цвет радужки, одни ягоды эти смородиновые на пол-белка) зрачками Мирону не чесалось особо и не думалось. Заебись, что реально не остановка. Хуево, что до твоей остановки, не мог ещё минут пятнадцать потерпеть с приступом... На следующее утро Мирон обошёл двенадцатиэтажный больничный корпус с непривычной стороны и через приёмник (ура, пятница: с самого утра контингент наблюдался самый что ни на есть «больницы скорой медицинской помощи» — подбитые в душу и сердце, а больше в лицо, сломанные в конечностях и лучших чувствах, бомж Серёжа, которому холодно ночевать на остановке «Больничный городок») поднялся в отделение первое терапевтическое. Скорее всего, пацана сюда положили, в ПИТ-не в ПИТ*** интересно... — С эпилепсией? — постовая медсестра напряжённо захлопала на него тяжелыми от туши ресницами. — Поступал вчера, да... Только Дмитрий Фёдорович его перевёл почти сразу, сказал на седьмой поднимать. Заебись, блядь. На седьмом этаже гнездовалось отделение гинекологии (и патологии беременности, ну, официально — до двадцатой недели только, они ж БСМП все-таки, потому что родильные дома справедливо посылали с такими маленькими сроками нахуй, в смысле — в отделения-больнички общего профиля). А ещё это было его отделение, в смысле — Федорова Мирона Яновича, в смысле «зачем я подумал, что стать заведующим это хорошая идея». А ещё во вселенной Мирона Яновича не существовало заведующего первой терапией Дмитрия Фёдоровича, ну вот не было такого материального объекта в его картине мира, поэтому выяснять чего-то дальше он не стал. Потолкавшись в очереди у лифтов (давно обещали выделить отдельный, чтобы «для сотрудников», чтобы по карточкам-пропускам и прочим технологиям, но все как-то не складывалось, поэтому пока роль «технологий» играло заветное «врача, пропустите врача»), Мирон плюнул на субординацию и потащился наверх пешком. Всего-то седьмой этаж, зарядка-разминка с утра... Полетят колени в пизду, будет тебе и зарядка, и разминка, и дудочка, и свисток. У себя на этаже ему не успелось, образно выражаясь (по-Ванькиному образу мысли-жизни) «ни дохнуть, ни пернуть» — из ординаторской радостным широким шагом отстрелявшегося дежуранта на него выкатился Ва... Иван Игоревич, хуле. — Наше вам, — сказал Иван Игоревич и улыбнулся кривоватыми верхними резцами, — задерживаться изволите... А я тебе такого интересного пациента ночью принял, всё как любишь, короче. Мирон не успел открыть рот в тоскливо-обречённом осознании себя и своего места в космических координатах, потому что Ванька явно торопился сдать явки-пароли-адреса и свалить домой: отсыпаться и во сне задротить в комп. — С эпилепсией, ну, я в твою палату сразу определил, там койка все равно свободная была. С первого переводом, после приступа привезли — и сразу к нам, я... — Зачем, — Ванькин торопливый доклад пришлось оборвать, — зачем пациента с эпилепсией запихнули в гинекологию, да ещё и в «мою» палату? Иван Игоревич Евстигнеев, врач-гинеколог и просто пиздатый друг, посмотрел на него в ответ с плохо скрываемым ехидным недоумением: — Потому что в первой терапии сразу кровь берут, тем более у омеги репродуктивного возраста, хгч, ну. Потому что беременность плюс эпилепсия это сразу к нам, вернее — к тебе, Мирон Янович, уж не обессудьте... А ещё он спал, понятное дело, после приступа, отходняк там долгий, поэтому я оформил чисто номинально, всю мякотку с расспросом-осмотром тебе оставил, пожалуйста, не стоит благодарности. И ушёл. Че ему, действительно, смена полчаса как не его, в ординаторской тихо и деловито — по-утреннему, до обхода час, планерки общей сегодня не намечалось: казалось бы, живи, ебни кофейку и радуйся последним не-суматошным минутам, вон, Женя дремлет с открытыми глазами перед открытой на мониторе выпиской, можно спрятаться в кабинете с табличкой на двери, можно остаться здесь, но Мирон поскрёб щетину на затылке и пошёл к сестре-хозяйке за халатом. Вчера в джинсах, сегодня со всеми атрибутами врачебного авторитета, но стоило уже познакомиться нормально. Сначала с анализами, конечно. Срок какой? Недели четыре, максимум шесть-семь по такому уровню гонадотропина. В курсе или нет? Если в приступ свалился полноценный, не парциальный, то, может, и лечиться бросил резко, если на карбамазепине сидел, на габапентине... да там куда ни плюнь, всего нельзя, инструкции же все теперь читают, а везде тератогенность* на первом месте, вот тебе, бабушка, и спровоцированный grand mal — как по учебнику. А если это наоборот — первый эпи-припадок? Очажок электрический сидел в мозгу спокойно, сидел... Возраст неподходящий для дебюта, двадцать семь — поздновато. Посттравматическая если только. Окей, какие варианты? На УЗИ точно отправляем, ЭЭГ обязательно, невролога позвать, психиатра запись по протоколам... А потом Мирона выловила старшая и потребовала всех подписей и немедленно, потому что пациентов в отделении следовало не только всячески лечить-обследовать-профилактировать, но и кормить, например, тоже. Потом Женя проснулась и начала советоваться с его усердно склоненным над подписями затылком — насчёт дозировки утрожестана и «утром же фиг встанешь, в отпуск хочу», потом надо было проводить обход: спрашивать-отвечать-слушать-обещать выписку и не обещать легкой жизни «... без капельниц, ну Мирон Янович, невозможно же все время лежать!», поэтому к «своей» палате (с выпестованными в справочниках, редкими в акушерстве с гинекологией на пару сопутствующими заболеваниями-патологиями) получилось завернуть только в десятом часу. — Здравствуйте, — сказал ему с порога заметно выпирающий и тридцатинедельный живот, — Мирон Янович, а когда... Федя, блядь, какого хуя ты скачешь по палате?! Со своей отвратительной плацентацией! Со своими богоспасаемыми (хех) тридцатью неделями! Спихнуть бы тебя в шестой роддом на сохранение, лежал бы и мхом покрывался до тридцать шестой недели как миленький, а то я здесь, кажется, больше за твоего пиздюка трясусь — как бы не отслойка, как бы не кровотечение, как бы, бля... — Когда выражение «постельный режим» перестанет вызывать у вас столь острую реакцию отторжения, и вам доброе утро. Федя Букер все-таки сел на свою кровать, но с непокоренностью на слегка припухшем... Нормально все, к нему когда этот приходил... счастливый второй родитель, позавчера? наверняка же протащил хуйню контрабандную, типа рыбы копченой, пахло на всё отделение. ...ебале, поэтому Мирон оставил его пока — думать над поведением и потенциальным шансом угробить дорогое тридцатинедельное содержимое пуза под натянутой футболкой, а сам повернулся ко второй койке. Которая стояла у окна и на которой лежал его вчерашний знако... — А можно мне уже штаны? Сервис у вас, товарищ доктор, на твёрдую троечку — ночью таскали куда-то, ничего не объясняют, и штаны отобрали, у вас штанов, что ли, мало, вы что...