The moment of Truth

То, что три года назад Эдвард потерял способность к алхимии ради восстановления своего брата, не значило, что он утратил знания, связанные с ней. И тем более не исчезла бесследно любовь к тому, что было его единственной страстью с детских лет. Он не жалел, что так случилось. Ал был важнее всего на свете, сравнивать его с наукой не имело смысла. Но, с другой стороны, вся жизнь Эдварда была связана с алхимией. Сначала они с Алом пытались вернуть маму, затем – свои тела, алхимия всегда была инструментом достижения их целей. Без нее Эдварду было сложно, особенно в первое время. Словно он лишился обеих рук и к тому же части своих гениальных мозгов, потому что теперь ему приходилось все делать, как остальные люди. Нельзя было больше просто хлопком в ладони открыть дверь, вскипятить воду или восстановить сломанные ступени. Жизнь без алхимии была дерьмом. Эдвард сбежал в Ризембул зализывать раны, как только врачи из Центрального госпиталя позволили Алу уйти. Он дождался, пока доктор Марко восстановит зрение Мустангу, чтобы вручить тому заявление об уходе из армии. По правде говоря, он немного волновался за ублюдка. Пусть тот практически постоянно был несносным мудаком, он не согласился бы совершить человеческое преобразование, если бы его не вынудили. Те несколько дней, что они провели в госпитале, были самыми странными в жизни Эдварда. И это при том, что он месяцы путешествовал с гомункулом и принцем Син, которые делили одно тело, и двумя человеческими химерами. Он никогда не думал, что Мустанг может быть уязвимым. Но человек, которого он увидел в палате был именно просто человеком, не таким раздражающим образцовым полковником, а уставшим мужчиной. Эдвард запер эти мысли от греха подальше. Он помнил, как Мустанг устало тер незрячие глаза, как пытался держать лицо и выглядеть собранным и серьезным старшим офицером. На самом деле он был едва ли не беспомощным. Безобидным, как котенок. Эдвард старался не вспоминать, как Мустанг слепо пытался нащупать стену, потому что просить о помощи он считал слабостью. Глупый упрямый ублюдок. Эдварду пришлось взять его под руку и провести по коридору, ведь иначе идиот мог навредить себе. Один вид такого Мустанга вызывал жалость и гнев. И еще что-то непонятное. Иногда помнить было опасно, страшно. Они с Алом провели несколько месяцев в доме бабули Пинако, наслаждаясь тишиной и возможностью больше ни о чем не заботиться. И все же они оба знали, что не смогут долго жить на одном месте. Только не когда перед ними был целый неисследованный мир. В итоге Ал отправился на восток, что было вполне очевидно, учитывая отношения, что сложились у него с Мэй, а Эдвард поехал на запад. Они осознанно повторили маршрут Хоэнхайма и Отца, только теперь ни один из них не был желающим увеличить свою силу и могущество за счет человеческих жизней гомункулом. Именно поэтому сейчас, три года после Обещанного Дня, Эдвард жил на востоке Креты в небольшом городке недалеко от границы. Он провел здесь последние семь месяцев, изучая местные традиции и совершенствуя разработанные им круги. Пусть он не мог заниматься практической алхимией, Истина не отняла у него все знания, которые делали его одним из лучших теоретиков алхимии в мире. Ему повезло найти в Молане способного паренька, который активировал его круги, и это стало главной причиной, почему Эдвард выбрал этот город, чтобы осесть. Местные поначалу опасались его, но биологическая алхимия, которой он посвятил последние полтора года давала свои плоды. В городке не было врача, власти не особенно интересовались такой мелочью в свете все еще напряженных отношений с Аместрисом. Когда люди узнали, что в Молане появился алхимик, способный исцелять, его быстро и просто приняли в общину. Эдвард не мог не радоваться этому. В конце концов, он пытался доказать себе, что может прожить без Ала. Его младший братик захотел немного самостоятельности и свободы, и Эдвард ни за что не мог ему отказать. Пусть он и предпочел бы путешествовать вместе, желание Ала было важнее. И это не значило, что он хоть на секунду согласился с тем, что им обоим нужно время, чтобы найти самих себя. Эдвард и так знал, где его место в мире, потому что оно всегда было рядом с Алом. Братья Элрики, вместе против всех остальных. На самом деле он был немного рад, что у него появилось время подумать, что он хочет делать со своей жизнью дальше. Приспособить аместрийскую алхимию для лечения показалось ему достойной задачей. В империи Син были свои техники, но, судя со слов Ала, обучаться им было слишком сложно для человека, который всю жизнь использовал другие формы алхимии. Весенние вечера были все еще прохладными, чтобы работать при открытом окне, но Эдвард предпочитал свежий воздух тяжелому запаху свеч. Электричество в Крете было слишком дорогим удовольствием, чтобы проводить его в самые захолустные городки на границе. Это было одной из причин, почему Эдвард сделал свой кабинет на первом этаже. Подвал ему слишком напоминал о неудавшемся человеческом преобразовании и о Шу Такере, чердак оказался непрактичным, учитывая, что, как только о нем стало известно в городе, в его дом начали стекаться травмированные и больные. Зачастую им было слишком сложно подниматься наверх, поэтому Эдвард превратил чердак в пространную спальню, а первый этаж посвятил работе и больным. Именно открытое окно стало одной из причин, почему Эдвард услышал посетителей до того, как они постучали в дверь. Он выбежал на крыльцо и замер в шоке. – Доктор, – громко позвал Мартин, довольно высокий и крепкий в свои четырнадцать, но слишком неуклюжий. – У нас двое раненых, доктор. – Хирда, беги за своим братом, – коротко распорядился Эдвард. Хирда, курносая десятилетняя девочка, кивнула и быстро убежала вверх по улице. Оставалось надеяться, что маленькая сорвиголова не поранится, пока сбегает за помощью. – Заносите их внутрь, – распорядился Эдвард и сам первый бросился в дом. Ему нужно было подготовить материалы для перевязок и медикаменты: не все в мире лечилось алхимией. Он остановился у большого шкафа в коридоре, трясущимися руками вытягивая чистые бинты, бутылочки с антисептиком и жаропонижающее. Если бы Марк был здесь, он мог бы трансформировать воду из воздуха, но его не было. Оставалось надеяться, что Хирда найдет его вовремя, иначе придется пытаться спасти этих двоих без алхимии. Пусть Эдвард и был на это способен, он имел хорошее представление о функционировании человеческого тела еще когда они с Алом готовились к возвращению мамы, куда лучше было соединять поврежденные ткани и кости алхимией. Но он не собирался медлить, ведь каждая минута могла стоить жизни человеку. Пока он грел воду, услышал краем уха, как мужчина на ломанном кретанском пытался объяснить Мартину и Лиону, что он здесь делал, а Лион на таком же бедном аместрийском – что им окажут врачебную помощь. Эдвард глубоко вдохнул, пытаясь успокоить нервы. Ну и что с того, что к нему притащили двух аместрийских военных? Он все равно был готов помочь им, и как только они поправятся – отправить на все четыре стороны, подальше из его дома. Пусть они напоминали о его прошлом, он не собирался позволять неприятным воспоминаниям поставить под угрозу жизни людей. Он вошел через боковую дверь, держа в одной руках медный таз с теплой водой. Краем глаза он заметил светлые волосы одного из пациентов, уложенного на дальней койке. – Помогите моему капитану, – услышал он все тот же хриплый голос. – Она приняла на себя основной удар. Пожалуйста, она может просто не выжить. – Нужно лечь, – попытался по-простому объяснить Лион. – Доктор все исправит. – Лион, Мартин, – позвал Эдвард. Моментально внимание обоих было обращено к нему. – Принесите еще свечей и кисточку с краской. Если Марк все же придет, лучше быть подготовленным и нарисовать круги до его прибытия. Он двинулся к дальней койке, где лежала та самая капитан, которая могла умереть, когда услышал слабое: – Вы поможете ей? Вы врач? Эдвард повернулся, не зная до конца, собирается он успокоить надоевшего раненого или послать пешком в Аместрис, но слова застряли в горле, когда он столкнулся со взглядом знакомых темных, чуть раскосых глаз. – Стальной? Мать его, гребанный Рой Мустанг смотрел на него и часто моргал. Эдварду захотелось истерически рассмеяться. Ну конечно, блядь, из всех военных Аместриса судьба должна была подсунуть ему именно Мустанга. Просто его везение. Ал в жизни ему не поверит. Он мотнул головой и взял себя в руки. – Уже три года, как не Стальной, – твердо ответил он. – Потерял способность к алхимии, если не помнишь. Слова отдавали горечью на собственном языке. Эдвард не любил вспоминать о том дне. Как и о многом другом, связанном с тем периодом в его жизни. Ведь на какую-то секунду все жители Аместриса, все его близкие были мертвы. Дерьмо. Он обернулся и внимательно посмотрел на капитана, подтверждая свою догадку. Конечно, если одним из военных был Мустанг, второй должна была оказаться Хоукай. И она реально была на грани смерти. Эдвард с грохотом поставил таз на землю и бросился к ней. Синяя военная форма была насквозь пропитана кровью. То, что Хоукай все еще дышала, было следствием невероятного упрямства и наложенных тугих повязок. Кто бы в нее ни стрелял, он знал, что делает: обе руки были прострелены в локтях, что значительно уменьшало шансы на самозащиту. Два других ранения пришлись в грудь и живот. – Мартин, помоги мне. Лион, давай сюда бинты и инструменты. Вдвоем они стащили с Хоукай форму, осторожно, пытаясь не растревожить раны еще больше. Ее дыхание было прерывистым и слабым. Эдвард громко выматерился и бросился к своему столу. Чертежи экспериментальных кругов разлетелись под его руками, но он не обратил на это внимания. Черта с два он позволит Хоукай умереть у него на руках. Даже если придется использовать недоработанные круги, он может закончить их на ходу, главное, чтобы она держалась. И чтобы Марк пришел, напомнил себе Эдвард. Хотя он мог попытаться объяснить Мустангу, как работает круг, если не будет другого выхода. Захватив чертежи, он быстро вернулся к Хоукай. К счастью, его помощники зафиксировали раны и остановили кровотечение. Эдвард уже давно не чувствовал себя мальчишкой, хоть ему и было всего девятнадцать. Пока Мартин и Лион краснели и отворачивались, он окинул Хоукай внимательным профессиональным взглядом. Ранение на животе было простым и обыденным, никаких важных органов стрелок не задел. Должно быть, оно было случайным: Хоукай бросилась на защиту Мустанга и получила пулю в живот. Сосредоточенно нахмурив брови, Эдвард принялся вытягивать пулю. Весь процесс занял какую-то минуту, которая, впрочем, ему показалась вечностью. Когда наконец он справился с заданием, наступило время очистить и зашить рану. Эдвард терпеть не мог возиться с иголками, ему приходилось надевать очки, а это делало его слишком похожим на Хоэнхайма. Жизнь Хоукай определенно была важнее, чем его гордость. Все это время Мустанг молчал, и это было странно. Насколько Эдвард помнил, он не мог просидеть несколько минут, чтобы не прицепиться к какой-то мелочи. Он закончил с первым швом и оглянулся на соседнюю койку, чтобы увидеть, что Мустанга вырубило. – Приведите его в сознание, – распорядился Эдвард, осматривая рану на груди Хоукай. Если он собирался ее спасти, следовало разобраться с этим немедленно. – У кретина может быть сотрясение мозга. И мне нужно знать о его повреждениях. К счастью, с ним никто никогда не спорил. За чуть больше, чем полгода, в городке научились любить и уважать своего единственного врача. Особенно учитывая, что Эдварда пытались переманить из других городов, даже предлагали открыть для него целую лечебницу. Ему не хотелось этого, он чувствовал себя комфортно в Молане, где у него было время на саморазвитие и отдых. Он быстро обмыл грудь Хоукай, убирая засохшую кровь оттуда, где должен был появиться круг преобразования. Он не видел ничего смущающего в прикосновениях к ее телу, он видел и трогал многих женщин, и все – исключительно в рабочих целях. Почти три года назад, когда они остановились в Ризембуле, Эдвард попытался встречаться с Уинри. Они оба быстро поняли, что ничего из этого не получится, и их дружба гораздо важнее неловких попыток. Потом Эдвард признал, что его больше привлекают мужчины, Уинри в шутку назвала это Большим Гейским Откровением и иногда пыталась поговорить с ним о парнях. Когда Хоукай была готова, Эдвард обмакнул кисточку в краску и сосредоточенно принялся выводить элементы на ее коже. Марк все не приходил. Заметив краем глаза, что Мустанг зашевелился, Эдвард почувствовал легкое облегчение. Если бы ублюдок умер, пока он спасал Хоукай, она бы пристрелила его. – Доктор, он пытается встать, – пожаловался Мартин. – Либо ты немедленно ляжешь обратно, либо я вытащу один из пистолетов Хоукай и отстрелю тебе яйца, – пригрозил Эдвард, не отрываясь от работы. Затем, завершив одну из сложных секций круга, он все же оглянулся и заметил, что все трое остальных присутствующих с интересом рассматривают его. – Мартин, Лион, спасибо за помощь. Дальше я сам разберусь. Он попытался говорить как можно мягче, чтобы скрыть свое недовольство. Конечно, мальчишки оставались мальчишками: краснели, отворачивались, а потом все же бросали украдкой жадные взгляды на обнаженное женское тело. У Хоукай была отличная фигура, что привлекало их внимание. И ей, скорее всего, было плевать, кто на нее смотрел, когда речь шла о спасении ее жизни. Но он должен гарантировать ей хотя бы минимум приватности. Мальчишки не спорили с ним. Зато пообещали поискать Марка, если Хирда еще не отправила его сюда. Это было помощью даже больше, чем их тщетные попытки совладать с Мустангом. Как только они отправились, Эдвард вернулся к работе, вскользь замечая: – Тебе придется разговаривать со мной. Не хочу, чтобы ты снова вырубился, это слишком опасно, при подозрении на сотрясение. – Что ты делаешь? – сипло поинтересовался Мустанг. – Я, кажется, не просил отвлекать меня от работы, – раздраженно ответил Эдвард. – Можешь просто описать свое самочувствие. Насколько сильно у тебя кружится голова? – Я в порядке. Главное – спаси Ризу. Ризу, заметил Эдвард. Не Хоукай, не капитана, а Ризу. Насколько близки они были? – Я это и собираюсь сделать. Ты сможешь активировать незнакомый круг? – Что? Эдвард, что ты имеешь… – Блядь, – прошипел Эдвард. Стоило ему вытащить пулю, как из раны вновь пошла кровь. Он недооценил опасность. – Блядь-блядь-блядь. – Что случилось? – в голосе Мустанга прорезались панические нотки. – Эдвард, что… Почему Мустанг просто не мог заткнуться? Да, точно, Эдвард же сам сказал ему говорить. И теперь помимо умирающей Хоукай у него был истерящий Мустанг, не понимающий, что происходит. Он не готов был сталкиваться со своим прошлым в любых формах, тем более – с такими сложностями. У него самого начиналась паническая атака, руки мелко подрагивали и сложно было вдохнуть. Но он должен был сделать что-то, он не мог позволить ей умереть. Эдвард смирился с тем, что иногда люди умирают, иногда он не может их спасти, но только не Хоукай. Она всегда была добра к ним с Алом. Остановка сердца – худшее, что могло случиться в этой ситуации. Либо он начнет делать ей искусственное дыхание и рискнет смертью от кровопотери, либо попытается быстро зашить рану и рискнет не успеть до момента отмирания головного мозга. Мать его чертову, гребанное дерьмо. Эдвард ненавидел необходимость делать такие выборы. Мустанг все еще что-то бормотал на фоне. Эдвард тихо зарычал и решился. Хоукай – сильная женщина, но если он сможет ее реанимировать позже, а ее мозг до этого времени умрет, он не простит себе этого. Он положил руки на ее грудную клетку и нажал. Раз, второй. Сердцебиение под его ладонями все не восстанавливалось. Он уже не думал, что может смазать круг. Какая к черту разница, если некому его активировать? – Живи, Хоукай, – бормотал он в полуистерике. – Живи, пожалуйста. Почему эта гребанная херня не помогает? Внезапно он почувствовал давно забытое, но такое дорогое ощущение энергии, что проходит через всю его сущность и концентрируется на кончиках пальцев. Полутемное помещение озарил электрический свет преобразования.