1. Хати
- Я благодарна, - первое, что Нелс Дравен слышит от Ирет Дагот, когда им организовывают аудиенцию по всем правилам. Ирет, сидящая напротив Архиканоника за столом, одета очень просто - в рясу послушницы, подпоясанную простым верёвочным шнуром. Иные одеяния она сама пока что отвергает. Морвин одет так же, но устроился на полу, у стены, и - обманчиво - ни на что не реагирует и ни в чем не заинтересован. Маленькая комната для очень важных переговоров так напичкана чарами, что в ней почти что сложно дышать. - Морвин приносит извинения, - говорит Ирет. Ей, конечно же, неизвестен данмерис, и говорят они на айлейдисе - языке, одинаково средне понятном всем, а потому ставящем в равное положение. Голос у Ирет хрипловатый, низкий. В той, прошлой жизни, был иной и она хорошо пела - но здесь об этом никому не известно, кроме Эндаса, который расположился на подоконнике и нервничает. - Мы с братом благодарны Храму за кров и невраждебность. К сожалению, я не обладаю сейчас ничем, кроме своего слова и этой благодарности. - Вы обладаете доброй волей и ясным рассудком. Это уже очень много, сэра Ирет, - Нелс доброжелательно-непроницаем, хотя внутри все более преисполняется тревогой: где Ллеран, он не мог упустить произошедшее, слишком многие нити задеты! - Вы льстите мне, - посмеивается Ирет. - Ибо разум мой подобен сейчас смятому листу. Мы приносим извинения за разрушения внизу. Хорошо - я приношу... Ирет потирает висок. Склеры у нее все еще черные, но начали светлеть. - Морвин пострадал сильнее. Я позабочусь, чтобы брат не причинил никому вреда. - Думаю, что нам не стоит посвящать всех в то, что Морвин - наш брат, - говорит Эндас на кимерисе, так и не спускаясь с подоконника. - Кому какое дело спустя столько тысяч лет? - морщится Ирет. - Мы оба давно мертвы для этого мира. - Ты лучше меня знаешь, какой истина бывает неудобной. - Верно. Но сейчас мне странно обладать собственной памятью. Я даже не знаю, что мы все уже на самом деле такое. - Ты - как и я - от семени Тейрана. И уж позволь, сестрица… отплатить тебе добром. - Так кто же Морвин тогда будет такой?.. - Твой муж. Этого достаточно. - Как ты скажешь, Эндас. Теперь ты в чём-то старше нас. И я не уверена, что готова признать кого-то ещё главой Дома. - Я - не глава Дома. - Тогда кто же? - Ур-Дагот взял себе Ворина. А Ворин - часть Хортатора. Никому из нас не стоит спорить с Хортатором. Кем был первый, знаем мы все. Ты не видела, чем стал второй… но третьего - пожалуйста… не провоцируй. - Ты недоговариваешь. - Гилвот жив. - Тогда оставлю честь провокации дядюшке. Нелс откашливается. Он понимает кимерис лучше, чем всем кажется, но не уверен, что стоит это афишировать. - Прошу прощения. На чём мы остановились? - На вашем статусе. Они говорят не очень долго и расходятся. Ирет хочет проверить, во что именно она попыталась обратиться там, в стеклянной комнате, когда ещё была не в себе, но это лучше делать в помещении, предназначенном для перепадов магической энергии… и в другой день. Сейчас ей хочется прилечь, но сперва расчесать Морвину волосы и подумать. Всё это подобно выздоровлению от долгой, мерзкой, почти смертельной болезни... Ирет плохо соображает и быстро устает. Они с Морвином уже неделю в Храме. Учатся заново - ходить прямо, разговаривать не сами с собой, не реагировать агрессивно на резкие звуки. Им все непривычно, всë полузнакомо - по крайней мере, Ирет может сказать так о себе: пусть сознание мечется с пятого на десятое, пусть боль и память Прядильщицы иногда затапливают почти по макушку, Ирет очень хочет выжить. Она вспоминает, как быть женщиной высокой крови, пытается запомнить хоть что-то о мире, где оказалась, пусть и понимает малую толику. Морвина словно ничего не интересует, кроме безопасности сестры. Он совершенно безразличен к окружающему миру, лишь изредка разражаясь бурными, но короткими вспышками ярости. Последний раз его гнев вызывают попытки слуг отвести их с Ирет в раздельные термы. Он подолгу смотрит на предметы - иногда даже берет их в руки, но может уронить. Ирет заботится о нем, насколько может, с тихой, великой, радостной нежностью, потому что даже таким - он наконец свободен. Они придут в себя, в этом нет сомнений. Нужно только не наделать глупостей.2. Иб
Эндас не нарушает обычного графика - врачует тех, кто обращается к нему за помощью, - но вечером навещает сестру и брата. Он… не до конца знает, как вести себя. Когда-то Морвин учил его читать, писать и творить первые чары, когда-то Ирет была его тайным и верным другом. Когда-то Морвин использовал его, чтобы выхватить власть из-под носа у старшего брата, а Ирет попросила помочь в ритуале, что в итоге уничтожил и её, и их с Морвином ребенка, вобравшего в себя всю скверну проклятья Баларат. Так давно. Так невыносимо давно и невыносимо больно до сих пор. Эндас приходит снова - полутенью, едва различимый, но Ирет привыкла считывать его и вовсе спрятавшимся и обнимает брата - наконец явно, полно, не скрываясь. Тот стоит долго, ощущая себя видимым и хрупким. Он до сих пор старается не прикасаться к мерам и людям больше необходимого. - Что это за место? - спрашивает Ирет. - "Где" это место? - Это новое начало для всех велоти, - Эндас перебирает её волосы, потом отстраняется. Ирет улыбается чуть смущённо. Младший всегда был нужен ей, и всё, что происходит, сон, сон внутри сна, странный, несбыточный сон о свободе… Ирет улыбается и пропускает что-то из слов, потому что слишком наполняется радостью. Словно снова может чувствовать несломанно, так, как должна, а не как ведут её чужие чары. Эндас чуть ниже ростом, всё ещё слишком худой и нервный, так хочется обнять его снова, ухватиться; он смог сделать то, что не сделал высокомерный и отрешённый Ворин. Печать не только замыкает пути, верно? -...с момента твоей смерти прошло около трех с половиной тысяч лет. Мир был изуродован, изувечен самыми разными ошибками. Он истекал кровью, и… трое меров, что стали богами, отдали Силу, Время и Слово, чтобы Хортатор, как алая рука Лорхана, провел велоти в созданное убежище. По иронии, оно близко к нашему “когда”, но далеко от нашего “где”. - Это не Обливион, - Ирет наконец пытается думать, хоть и слишком увлечена проживанием момента. Осознание себя живой проходит сквозь нее, как свет. - Нет. Не Обливион. Новый слой на старой карте. Довольно тонкий. - Я не понимаю, Эндас. - Есть те, через которых мир пытается спасти себя. Те, кто видят новые пути и новые рамки. Со времен Велота мы идем за кровью Лорхана, а может, и раньше. Хортатор теперь несет ее в себе. Расчерчивает местность, а не ищет уже проведённые черты. - Ты веришь ему? - Он уже не мер… и не кин… даже не то, чем мы стали. Не представляю, как он существует или что он такое. - И как… мне говорить с ним?.. - Как со мной. Можешь сперва побыть с Нелсом, Архиканоником. Они близки. - Значит, что-то меретическое в ужасном Хортаторе еще осталось. - Да и нет. Ты тоже иная. - Мне жаль, Эндас, тех решений, что были приняты когда-то. Так странно разговаривать, зная, что нас не слушает каждый камень. - Отец выкрутил нам всем руки. Ирет… позволь мне поговорить с… - Нет, Эндас. Морвину нужно время. Он… был в сознании в том кристалле. Все эти - сколько ты сказал?.. Три тысячи… Не жди, что он снова научится жить быстро. Его время движется теперь иначе. Ирет вдруг тянется и обнимает брата снова. Эндас напрягается, но потом с улыбкой гладит ее по спине. Избегает искушения успокоить ей кровь; ведь он может. Векх никогда не против такой ласки, но их отношения - иные, иные, и о них он расскажет позже. - Прости нас всех, Эндас. Я не могла уберечь тебя. Боль стара и похожа на чёрную воду в бассейне перед троном Консула; боль течет медленно, как смола, горюча, как нефть, и зловонна, словно трупная жижа. - Знаешь, когда Ворин стал Консулом, он дал мне право говорить, - вспоминает Эндас. Он вспоминает Хельгетт; о ней он расскажет тоже. Потом, потом, не сейчас. - А тебя слушали? - Не очень-то. Но я трещал без умолку! - Брат мой. Брат мой, ты принимал жизнь, что я носила в себе... - Ты вытянула проклятье в сына. - Эндас, он… - Ворин все сделал. Ты знаешь Ворина. Он умеет уничтожать очень хорошо, и вам нужен был третий: двое, что породят, и третий, что уничтожит. Ирет кивает и тихо плачет. Ей нужно время, много времени, и Морвину тоже. Эндас готов ждать бесконечно, ведь теперь они могут говорить - но говорить о самом себе он ещё не готов, потому предпочтет слушать. Он - раненый лекарь, потому умеет врачевать самые глубокие язвы.3. Сехт
Холодный ветер гонит пыль и листья по каменным плитам дворика. Будет буря; не пыльная, не моровая - обычный шторм, который приносит очищение и новую надежду. Дух, что пытается пропустить через себя воздух, кажется почти обрисованным - юноша в тяжелой одежде пробует коснуться оборванной лозы, поправить свисающий конец… но пугается чьего-то появления на галерее. Путаясь в длинной юбке, Эндас преследует духа до зала усыпальницы и там загоняет в угол. - Да погоди! Не убегай… Дух дрожит. Он не желает проявляться совсем видимо, потому что такое проявление растратит его силы. Мир нов для него, пугающ, в нём нет зацепок для памяти и само-воспроизведения. Духи не могут долго черпать память из самих себя; они - лишь слепки, которые рано или поздно истощаются. - Ты знаешь моё имя, говорящий с тенями? - едва слышно мыслит дух. - Да. Я его помню. Я попробую найти тело для тебя… если пожелаешь. - Только если оно достается мне не злом. - Я знаю, как починить то, что только что оставили; ты пройдешь через болезнь, но будешь жив. Эндас манит его за собой в лечебницу. Дух пытается войти в тело мальчика, что сильно ударился головой и не помнит себя, но обнаруживает, что память можно вернуть - и покидает его, исправив. Дух пробует войти в тело рабочего, что умер от остановки сердца - оно начинает биться, но по какой-то причине дух не может заставить оболочку двигаться или говорить. Дух пробует ещё три тела, а потом отказывается пробовать. - Кажется, я слишком другой, - говорит он, извиняясь. Попытки ещё более сократили его время. - В неудаче нет нашей вины. Эндас размышляет, и медитирует, и говорит с тенями, и тени отвечают: сын ушедшего народа не сможет войти в тело иное, чем собственное или созданное для него. Но Эндас знает, как мучительно для живого сознания пребывание в клетке атронаха из плоти - и он отвергает такой путь. Решения нет, и Эндас уходит из лечебницы в их с бывшим богом прибежище - Векх как раз завершил дневные дела и отдыхает. Дух движется неуверенно; жилище защищено мощными чарами. Эндас впускает его и разрешает питаться от исцеляющей энергии места сколько потребуется. Векх ничего не говорит, но в душе не рад новому жильцу. Дух словно повсюду - не хочет мешать, но мешает, созерцая то, чего ему созерцать не положено, внося гармоническое искажение туда, где тона выверены идеально. Векх желает уединения; века он пребывал символом и примером, потому ныне размышляет, как начать действовать снова, но не публично. Дух же отвлекает, бередя сознание на самой границе. - Нам стоит найти ему достойное прибежище, - морщится Векх утром, ощущая присутствие духа в здании, словно занозу в собственном теле. - Это ведь не член твоего клана, зачем ты украл его тоже? - Я мог помочь, - говорит Эндас. - Кем бы мы были, действуй из одной лишь необходимости? Горестно мне видеть, как он распадётся снова, потому что в Спиральном Мотке дух остался собой лишь потому, что не было забывчивым его сердце, и смотрело на моих сестру и брата, к которым привязано. - Воистину ты отмыкаешь пути. - Векх, мы не можем дать ему задохнуться снова. Я трогал его смерть эры назад, но она всё ещё звенит несправедливостью. Спустя время, прошедшее в иной беседе, Векх совершает утреннее омовение и с неудовольствием-любопытством призывает духа к себе. Тот начинает уже слабнуть и истончаться, и Эндас беспокоится - не затем он тратил силу, чтобы дать погибнуть столь примечательному отпечатку. - Думаю я, что есть решение, - заключает Векх, желая избавиться от назойливого гостя - но и посмотреть, действительно ли хорош способ. Эндас умеет многое, и иногда пугает даже своего возлюбленного молчаливой способностью и зрением. Они забирают духа к Заводной Башне, и шаги их гулко раздаются под латунными сводами. - Что вам опять понадобилось от меня? - вопрошает Сехт, который теперь ещё менее расположен появляться из своей лаборатории, чем раньше. Физическое тело, кажется, раздражает его самим существованием. Сехт упрямо питается лишь восстанавливающей смесью, избегает пиров и вечеринок, избегает и Айем, и Векха, и Хортатора, и всех, кого только может избегать, общаясь лишь с фактотумами-подмастерьями и Пуллией, которая не особенно уже и рада служить. Заводная Башня требует его внимания и получает почти весь возможный объём. Дивайт Фир и Ягрум Багарн навещают это место, но Сехт не рад им. Кажется, он вообще ничему более не рад, кроме логической задачи построения мира. - Брат мой Сехт, мрачен же ты стал, - говорит Векх, касаясь его обнаженного предплечья, и Отец Тайн стряхивает его ладонь. Они все еще сохранили связь разумов АЛЬМ-СИ-ВИ, но давно научились задвигать ширмы. Сота Сил сделал свою непроницаемой. - Не мрачнее, чем должен бы. Заводная Башня должна была стать моей частью; Хортатор помешал мне, и ныне я вынужден оперировать, как посредник. Должен я излучать веселье? Ты не о радостях плоти напоминать мне пришёл, Векх-и-Векх без Дома. На Эндаса он не смотрит; палач и бальзамировщик, работающий с телесными тканями, притягивает и отталкивает на грани отвращения. - Чёрные камни душ. Ты проводил с ними опыты, насколько я знаю, - вкрадчиво начинает Векх. - С Олмсом. И Делином… - Не особенно удачные. Сознание должно быть готово к переносу и существованию в механической оболочке. Даже моё собственное трансформировалось долго. Есть лишь единичные успехи. - Не сходили с ума лишь те, кто уже обуздал земные страсти? - Вроде того. - Что если я предложу тебе попробовать ещё раз - с душой уникальной, уникальнейшей, подобной которой тебе больше неоткуда взять на Нирне? - Что же это за душа? Я работал со святыми и с даэдра, чем ты собрался удивить меня? - Последний двемер, и речь не о Ягруме. Сота Сил молчит. Нервные золотые пальцы трогают-гладят панели управления и колбы, нервные веки подергиваются, тонкие губы словно постоянно меняют сложение. Сота - перетянутая медная нить, связывающая слишком много. - Так вот что за призрак пытается сейчас сделать вид, что существует лишь в двух измерениях, - ворчит он наконец, и резко разворачивает особенную лампу, что делает видимыми все тени. Призрак становится очень чётким в лучах аппарата. Это молодой ещё двемер утончённых черт, безбородый, с подведёнными глазами и характерными губами и носом; одежды его плохо различимы. Он застенчив и смущён. - Сколько дней? - Пять. - Какой период? - Со смерти Тейрана, примерно. - Плохо. - Да не будет забывчивым сердце мое… - шепчет призрак ритуальную формулу. - Нам стоит поторопиться. Распад движется всегда в геометрической прогрессии. Сехт, что принял решение, всегда начинает двигаться быстро и точно, не тратя времени даже на лишний вдох. Сехт, что принял решение, подобен Сепу, что поглощает все препятствия на своем пути. Векх удаляется за камнем, что может вместить разумную душу (лучше не знать, где он собирается достать подобное в Новом Ресдайне, но даже у бывших богов остаются свои дороги). Эндас же остается в Планисфере и впервые видит Сехта за работой, воссоздающим плоть из не-плоти, конструирующим сосуд для живого из того, что может подчиняться командам разума и снабжать его необходимым для чувств. Живые руки Сехта слушаются его не так хорошо, как слушались механические; живые руки соскальзывают, дрожат и болят, поскольку им нет отдыха, и Сехт недоволен собой, но не прерывается. Проходят часы, и тело-вместилище готово; Отец Тайн же принимает из рук Векха камень и создает из него механическое сердце; то притягивает в себя духа. - Я влагаю вновь сердце твое в тело твое, предназначенное для тебя, чтобы помнил ты то, что забыл, - произносит Сехт, и звонкий щелчок обозначает начало жизни. Глаза фактотума загораются ровным синим огнём. - Я жив? - произносит он металлическим голосом, и движется, и садится, непроизвольно прикрываясь, словно его нагота всё ещё имеет значение. - Какой сейчас год?.. Эндас называет ему и год, и место, пока Сехт деловито осматривает ментальное поле и что-то помечает в таблице. - Ему лучше остаться здесь, пока я не проведу все тесты, - ворчит Отец Тайн. Векх подталкивает Эндаса прочь. - Иди, иди, любовь моя. Сехт получил новую игрушку. Поверь, теперь лучше нам и правда не отвлекать его. Сехт не спрашивает ни имени, ни рода занятий; он проверяет, сверяет, подсчитывает, поправляет - и задает вопросы о реакции. Векх уже внес как-то коррективы в Прекурсора - такие, что пришлось забыть о глупой поделке! Фактотум на столе перед ним имеет пластику не автоматона, но живого и смущённого мера, и когда солнце за стенами опускается низко, тот просит дать ему пройти хоть пару шагов. Сехт разрешает, но неохотно. У фактотума нет как такового лица, но душа двемера и правда хорошо подходит для тональной настройки на подобную оболочку; лишь временно, разумеется - лишь один Отец Тайн способен был вынести бремя без-чувственности. - Ты не сможешь создать настоящей синтетической плоти, - когда-то доказывал ему Дивайт Фир. - Лишь потому, что не имею необходимости, - отвечал Сехт. Необходимость неуклюже ходит по его лаборатории, пытаясь не наступить на скиватона. Необходимость обозначает ментально улыбку - и просит найти ему хоть какую-то тунику или тогу, потому что даже закованным в металл он хотел бы соблюдать приличия. Сехт думает о том, что Векх и его бальзамировщик дорого заплатят за это нарушение покоя.4. Хекау
Ирет выходит в центр комнаты. Архиканоник и ещё двое боевых магов стоят наготове; Морвина отвлекли до этого и усыпили маковым соком. Ирет скрещивает руки, молится, делает усилие, но ничего не происходит, лишь вдоль её позвоночника прорастают уже известные ей шипы. Нелс пытается атаковать - но чары, которые он использует вполсилы, не приносят Ирет никакого вреда, поглощаются, впитываются, растекаясь по коже сияющей плёнкой. Обнажённая женщина с чёрными волосами до пояса молится по-кимерски и делает ещё попытку, но вдруг вскрикивает: в дверях, позади архиканоника, стоит ур-Дагот Атерас - наблюдает и не вмешивается, сократив свою ауру до минимума. - Серджо, - полупоклоном здоровается Нелс, оборачиваясь. Ирет потихоньку пытается принять человеческую форму, сократить свою тень, тянется за одеждой, но Ллеран молча входит в залу, сбрасывает тяжёлый плащ на пол, встаёт в боевую стойку. Ударяет так быстро, что Ирет едва успевает справиться - и потом ударяет еще, не давая опомниться, ещё, ещё… Грозное шипение заполняет залу; женщина сгибается, трансформируется, кричит и ревёт, и на её месте переступает с конечности на конечность изящная и смертоносная прядильщица - даэдра, паучиха, служанка Мефалы… Она шипит, но не нападает, рассматривая свои руки, перебирая лапами, моргая жёлтыми глазами. - Хортатор, - голос её богат свистящими, ломкими нотами. - Ур-Дагот. - Ты не будешь продевать этой иглы сквозь пряжу без необходимости, - цедит Атерас. Ирет шипит - и медленно, словно её давят, склоняется перед ним, постепенно теряя паучий облик. Как только она уже напоминает женщину снова, Нелс подходит, чтобы накинуть на неё плащ и помочь подняться. - Прошлое занимает свои места, - произносит Атерас. - Восстановив Ресдайн первой Эры, мы знали, какие синхронности запускаем. - Многие просят у тебя убежища, серджо, - Нелс смотрит упрямо. - Не за этим ли всё? Атерас ничего не говорит, но создаёт разрешающий и запрещающий тон; настраивает саму реальность и тонкую ткань Храма на возможные реакции с братом и сестрой древней крови. “Выдаёт разрешения, чтобы мир тобой не стошнило”, - когда-то усмехнулся Эндас. Ллеран уходит, больше ничего не сказав, а Ирет благодарно держится за плечо архиканоника, таращась на его серьгу, чтобы хоть на что-то отвлечься и приспособиться к карусели перед глазами. В этом мире никто не знаком ей, кроме Эндаса и этого мера с немного странными повадками, словно он ходит на ощупь. Уверенность дочери Консула пока что так же повреждена, как и её разум, и Хортатор её пугает. Когда-нибудь она поговорит иначе - как та, что имеет права, но пока - рада, что их не имеет. Ей нужен отдых. Ирет быстро устаёт в эти дни.