Новый Ресдайн

             1.              Альмалексия Джарун тренируется в Соборе Капеллы.       Двойные клинки рассекают воздух, время, призрачную плоть.       Она призывает лучших поединщиков всех времён - и она недовольна.       Никто не может одолеть её уже которую неделю.       Призраки не слабы - просто Альмалексия, вернув свою прежнюю плоть, сделалась слишком сильна.       Она не понимает, как это работает. Она хочет позвать Векха, чтобы поговорить, но он занят; она хочет позвать Сота Сила, чтобы осыпать колкостями, но тот занят; она хочет позвать Хортатора, чтобы перезать ему горло - он занят тоже, но он отзывается.       И поединок с Ллераном Атерасом хорош.       Их маски отражают что-то очень-очень старое. Даэдрическое Лицо Альмалексии Джарун; застывшее Погребальное Лицо Неревара Моры. Театр теней для тех, кто уже давно имеет иные имена.       Их клинки целуют друг друга, их силы обманчиво-равны, их мастерство из одинаково глубоких источников. Они фехтуют перед зеркалами, с открытым разумом, и считывают комбинации ударов до их начала, вступая с середины.       В момент, когда разум становится бесполезным, начинается настоящий поединок; не видя лица, не отвлекаешься.       Они общаются без слов, рассуждая о соперничестве и старой неблагодати.       Раскрасневшаяся, словно после любовной игры, Айем скалится; снимает даэдрическую маску, облизывает губы.       Атерас отшвыривает свою.       Они оба с обнажёнными именами; пламя Истины и пламя Надежды.       Но Атерас-Ворин-Неревар слишком болезненно-прям в своем мастерстве, и Айем не может удовлетвориться только этим старым противостоянием-притяжением.       Если она сможет, то уничтожит-познает всех троих (не)снова.       Если она захочет, она остановит это.       Но ей одиноко.              Завершив поединок, Атерас уходит.       Айем остаётся.       В Соборе Капеллы так пусто, что каждый шаг Хортатора вызывает гулкое эхо.       Альмалексия слушает эхо: эхо шагов мёртвого мужа, эхо связи с Ви и Си…       Их триединство сломано. Морровинд по-прежнему нуждается в Матери и в Отце… но стройная схема взаимодействия идей изменена; Тезис и Антитезис уже иные. Вивек перестал быть Синтезом.       Теперь ось нового мира - Хортатор, а кто… кто Мать Морровинда теперь такая? Так легко было симулировать сумасшествие прежде, чем уйти в отнорок Нового Ресдайна.       Айем пытается позвать Сила, но он занят…       Айем пытается позвать Векка, но он занят…       Не зная зачем, Альмалексия открывает портал, что связывает Морнхолд с Вварденфеллом.       Заводная Башня теперь на месте Алой…       Храм Хортатора теперь на месте Храма Трибунала.       Город Мечей по прежнему существует, но зовётся не Вивеком.       Новый Храм, Новый Ресдайн, Новое Начало. Снорукав, который переписан проклятым Атерасом - тем, кто, кажется, теперь понимает больше них всех - но делиться не станет. И исчезать - тоже.       Наглядный пример того, как пребывать повсюду, не обретая нуль-сумму. Он играет нечестно; но только так и можно играть.                     2.       Утрата бессмертия похожа на инъекцию самой смерти.       Сота Сил утверждает, что если в мирное время принять малую дозу болезни, можно потом спастись от чумы. Наверное, поэтому Сота Сил и переживает своё падение безропотно.       Бессмертие не исчезает сразу.       Сперва утрачивается связь с тонкими планами. Больше не получается проникать туда, где не оставалось загадок. Пульс Мира больше не звучит в крови; Барабан Рока утихает. Чудовища, порождённые Шарматом, слышали его пульс, как дитя в утробе слышит пульс сердца матери: оглушительно, неостановимо; Песнь Отравленной Крови была для них самой жизнью. АльмСиВи слышали Ритм Барабана иначе: снаружи, но внутри себя.       Тишина оглушает.       Затем уходит чувство Народа и Города.       За многие века Альмалексия сроднилась с Морнхолдом, Сота Сил - с Заводным Городом, а Вивек… ну что ж, он всегда называл вещи своими именами. Подобно ещё одному воплощению, подобно ещё одному телу, подобно выраженной в камне и текущих по улицам-венам смертных мысли, Морнхолд был для Альмалексии короной её величия, болью и радостью.       Ей словно отрубили душу.       Велоти не откликаются на её зов; молитвы питают кого-то другого.       В самом конце утрачивается связь: энантиоморфическая триада АЛЬМСИВИ становится всего лишь Айем, Сехтом и Векхом.                     Айем входит в Храм Хортатора, не неся любви.       Конечно, все называют его просто Храмом; здесь молятся и даэдра, и бывшим Трибунам, но превосходно понятно, кому воздают хвалу больше всех.       Атерас может сколько угодно отнекиваться и ненавидеть славословия, но его чтут.       Служители и верующие встречают Альмалексию почтительно; но всё это иначе, чем когда живая богиня ходила средь своих детей.       Айем не знает, что ищет, но найдя верхние покои, понимает: сила предсказания ещё не изменила ей. Существо, что сидит подле своей сестры - кимер древней эпохи, золотокожий сын старого Ресдайна, но ум его мутен.       - Кто ты? - спрашивает Ирет. - Ты дочь Боэты от девяноста девяти мужей?       - Любовников, - усмехается Альмалексия. - А ты жена своего брата. Я пришла посмотреть на него.       Морвин скалится, когда Альмалексия кладёт руку ему на лоб.       Кожа так горяча, что кажется, способна расплавить солнце.       - Его сила стоит у него поперёк горла. Ему нужен вызов, чтобы очнуться.       - Какой?       - Вызов на поединок. От того, кто способен принять его без последствий. Твой брат боится разрушений и смерти, что может принести. Ступайте за мной. Я смогу дать ему то, что он хочет.       - Освобождение?       - Шанс.       Ирет берёт Морвина за руку. Она сделает что угодно, чтобы вернуть его разум.       Альмалексия надевает перстень ей на палец; сияние перемещения окутывает Даготов, и те перемещаются в Собор Скорбной Крепости.       Украсть что-то у Атераса очень приятно. Правда, есть тот, кто немного портит удовольствие; Эндас появляется тихо и незаметно, как только он умеет. Этот мер изумительно действует Айем на нервы, и она даже не скрывает своей неприязни.       - Здравствуй, Снятая Печать, - говорит она Эндасу.       Тот тоже не доверяет ей. Лицезмейная Королева привыкла: недоверие давно сделалось её самой драгоценной валютой. Банк Морнхолда готов принимать её в любых количествах.       - Зачем ты здесь?       - Пришла за теми, с кем мы можем помочь друг другу.       - Морвин не ищет господ.       - Когда он по-настоящему пробудится, ненависть брызнет из него соками голодного никс-вола. Я знаю, что делают с подобным; вы - нет.       - Разве кто-нибудь здесь просил твоей помощи?       - Нет. Но милосердие не ждёт вопроса. А ещё я пришла привлечь внимание, - улыбается Айем, оборачиваясь.       Она представляет - слышит - энергии того, кто на пороге, но видеть его каждый раз… видеть во плоти - в этой новой-старой плоти - невыносимо.       Вивек, одетый в белое, стоящий на ногах, как обычный мер, с необритой головой - непривычен.       - Ты его привлекла. Эндас, пожалуйста, покинь нас.       - Как ты хочешь, - Дагот передёргивает плечами и удаляется - сперва в Тень, потом из комнат.       Он недоволен. Извиняться придётся позже.       Альмалексия делает шаг вперёд.       Ещё один.       Трибуны предпочитают находиться как можно дальше друг от друга; так лучше. Правильнее.       Альмалексия подходит почти вплотную.       - Ты забираешь себя из Альм-Си-Ви. Это больно, Векк. Мы давно уже не близки, но это… больно.       - Любое разъятие болезненно.       - Сота не будет с тобой спорить. Или жаловаться. Он давно привык к необходимым процедурам, размыл понимание приятного и неприятного. Но ты, Векк… ты идёшь быстрее нас. Мы не можем… отсоединиться так просто.       У Вивека отросли волосы. Белые, ещё слишком короткие, чтобы быть заплетёнными или собранными. Айем касается их.       Она помнит, как распутывала тугие косы.       Она помнит, как желала вцепиться в них, но Векх-и-Векх уже облачился в траур.       - Альм-Си-Ви больше не единое целое. Мы снова Айем Джарун, Сил из Сота… и ты. Кто ты? Кем ты стал? Ты стирал себя тщательнее нас всех.       - Я никогда не лгу, ты же знаешь. Потому что мне не о чем: пустота апофатична.       - Ты выстраиваешь новую систему. С этим мёртвым Даготом.       - Мефала тянет за мной руки, но только Эндас может… помочь мне. Ты же помнишь, что пыталась, Айем.       - Я помню. Ещё со времён Криков и своего сиротского легиона. Потому и спрашиваю сейчас. Как же ему удаётся? Он состоит из трещин.       - Когда Прядильщица протягивает свою иглу, чтобы насадить на меня и пропустить сквозь Гобелен, то постоянно вдевает чужие нити. Моей силы хватит на сотни душ; Эндас считает себя Печатью на двери, но он - Дверь.       - В которую ты обожаешь входить, - усмехается Альмалексия. - И прятаться. Вы оба воры и любите сбегать за грань произнесённого.       Потом берёт его за запястья; прижимает разноцветные ладони к своему лицу.       Вивек убирает с её лба локон; убирает из её волос шпильки и нити; целует её в висок, в скулу. Не сплетается разумом, но гладит невесомо, словно прикасается дыханием к росе на лотосовом бутоне.       Это неожиданно сладко.       Это будит другие воспоминания.       - Прости меня, - шепчет Вивек. - Мы все слишком долго были рядом. У нас не осталось тайн, чтобы по-настоящему любить друг друга, а главная была слишком горькой.       - Я не прошу тебя что-то исправить. Ни о чём не прошу. Даже остаться братом. Ты никогда не связывал себя ни с кем, и даже в Триединстве ушёл дальше нас.       - Я дал вам почувствовать.       Альмалексия целует его в губы.       Ей достаточно.       Ей всё ещё хочется вырезать Поэту сердце и высосать частички мора; но она - Мать, и потому просто кусает его у кимерски-золотой ключицы и оставляет так - с потёком смертной, густой, божественно пахнущей крови.                     3.       Альмалексия Джарун танцует с клинком, поражая молнии.       У Нового Ресдайна есть враги, но они таятся в тенях, и Воин молчит.       Чтобы провести ритуал, нужны новые знания; достать их непросто, и Айем восходит по молниям, как по качающейся воздушной лестнице.       На алтарь возвышения Боэты всегда должен быть принесён невинный; тот, кто доверяет; тот, в ком нет подозрений. Если ты способен отнять жизнь, не взирая на её полярность, ты сможешь стать чемпионом.       Айем принесла свою жертву давным-давно…       Айем ненавидит своего Мать-Отца; хочет превзойти и пожрать. АЙЕМ когда-то смогла притушить голод, но теперь она снова смертна.       - Я призываю не Тебя, - говорит она, возлагая на алтарь-среди-гроз клинок в осыпавшейся чёрной крови Хортатора-предыдущего. - Призываю плод Твоего чрева. Такого же как я. Я должна бросить вызов Безумию; и я знаю, что один из баронов изменений - ты сам, кузен.       Фа-Нуит-Хен является ей; он озадачен сверх меры, но ступает по клубящемуся не-измерению твёрдо.       Его мечи в ножнах.       Альмалексия выше ростом; Фа-Нуит принял излюбленный облик демонического босмера с тёмной кожей даэдра.       - Зачем, ещё раз, я тебе понадобился? Мы не разговаривали с тех пор, как ты заплатила Отцу за свою свободу. Разве Королева велоти теперь хочет разговаривать с даэдра?       - Множитель Известных Движений, ты попробовал на вкус каждую фехтовальную технику в Нирне, и создал собственные, усовершенствованные, опровергая существование изначальной Золотой Идеи…       - Это так. Я всегда стремился заместить собою неидеальное.       “Расскажи мне о семени моей Матери”, - запрашивает Айем у Сехта.       Сота Сил говорит в её уме чуть скрипучим и размеренным голосом, а Айем транслирует его слова:       - “Фа-Нуит-Хен собирает известные движения, перекрещивая и объединяя их, чтобы получить ещё больше движений. Результаты воплощаются в Баронах, каждый из которых представляет окончательное воплощение военной дисциплины. Фа-Нуит-Хен собрал известные движения каждой военной дисциплины в Нирне”.       - Да, и это так. Что с того?       - Ты должен помочь мне, кузен-ансей. Мне нужна техника, иная, чем использование Символической Комбинации. Шехай, неудержимое оружие огромной силы, которое можно отнять у его хозяина, только отобрав его разум. Векк, бывшая часть триединства, учился у тебя и твоих баронов, и у чёрных святых меча. Но мне нужно нечто большее.       Сота Сил продолжает нудить:       “Используя меч, Фа-Нуит-Хен способен нарушать законы природы, разрубать атомы, наносить удар под любым углом независимо от положения меча и вовсе игнорировать понятие угла, а также совершать и парировать удары за несколько микросекунд. Гм. Я думаю, он и правда овладел частью третьего пути. Сильнейшие защитные способности Шехая позволяют оказывать сопротивление удалению из реальности, то есть Зеро-Сумме. Некоторые приёмы Шехая выбиваются из системы и даже блокируют способность предвидения будущего...”       “Заткнись уже, пожалуйста. Отвлекаешь”, - просит Альмалексия.       “Осторожнее. Ты не Вор и не сможешь перещеголять Ви в искусстве неопределённости”.       - Каждый из Баронов способен создавать в Карманном плане Вихря Водоворотов собственный внутренний карман. Я попрошу тебя создать свой собственный для меня и для того, кого я хочу исцелить битвой и сделать собственным Бароном.       - Что же мы будем там делать, сводная сестрица? - усмехается Фа-Нуит, и его глаза полны предвкушения.       - Не следует нам отрекаться от нашего пути, мы следовали ему испокон века. Ведь и кимеры не откажутся от своих связей с господами и госпожами Обливиона.       Альмалексия возжигает пламя Надежды, словно драгоценную смолу, и надевает Лицо Ярости.       Фа-Нуит обнимает её выше бёдер и увлекает вниз, в разверзающиеся челюсти Зубов Мира.       За секунды, минуты, часы поединка они порождают новых Баронов, а те порождают Новые Миры, отсекая от старых препятствия несовершенной формы. Мать и Отец, снова; Разрушение внезапно и правда способно не только к репликации, но и к заточке боевых метафор.       Альмалексия Джарун танцует среди Изменяющихся Движений, словно веками была оторвана от настоящей стихии битвы; она смеётся. Она счастлива.        У Нового Ресдайна есть враги, и пока они таятся в тенях, у Воина могут быть свои развлечения и свой способ созидать. Эт’ада никогда не говорят правды и никогда не лгут.       Лицезмейная Королева вернётся, чтобы сразиться с частицей мора, но лишь тогда, когда справится с собственным легионом; кузен неожиданно щедр на подарки, ведь лишь для одинокого новые эмоции происходят исключительно от знака безумия.