Halocline

Чонгук проплакал, казалось, все слезы. Глаза его не ссушились лишь потому, что в воде это было проблематично. Тэхён тянул его за руку — и Чонгук мог поклясться, что его хвост не двигался, не помогая, и что сирена практически взвалила его на себя. Чонгук был как улитка, присосавшаяся к панцирю рака, но не чувствовал вину за это. Он был разбит — весь свет был ему не мил. Всё погрязло во мраке, вода казалась тёмной, и находиться в ней ему не нравилось. Ему казалось, что отвергнув протянутую руку брата, он отверг и сам океан, и теперь тот хотел выплюнуть его. Они плыли и плыли, водные просторы казались бесконечными, и Чонгук потерял счёт времени. Он не знал, куда они направлялись. Да ему было и не особо интересно знать. Однако время всё же медленно, но ускользало, и вот уже океан глотал в себя огненный шар, а вода подсвечивалась оранжевым. Близился вечер. Это был первый день, когда Чонгук не переживал о возвращении домой. Он мог плыть куда угодно и делать, что хотел. Дома его больше никто не ждал. Да и дома этого у него, по сути, никогда и не было. Поддавшись течению, в котором они плыли, и рукам Тэхёна, направлявшим его, Чонгук практически спал. Однако сон его развеялся, стоило хвосту лечь на мягкое песчаное дно. Это было странно — невозможно с учётом того, что они плыли у самой поверхности. Как можно было достичь дна, находясь от него далеко-далеко, если они плыли лишь поверху? Чонгук растерянно моргнул и начал осматриваться, наконец обратив внимания на то, куда они прибыли. «Край», — всплыло в мыслях, когда глаза распахнулись. Увиденное шокировало. Всё казалось новым и странным. Он видел небо над водой, оно было близко-близко, но также он видел дно — и до него можно было достать рукой. Волны бились о песок в том месте, где заканчивался океан и начинался другой, совершенно чуждый мир. Океан растворялся у берега морской пеной, облизывал сушу, оставляя после себя мокрый узор. Вдалеке виднелась зелень. «Пальмы», — вспомнил русал картинку из книги. Зрелище было невероятным. — Это конец океана? — Чонгук открыл рот и резко поднял голову из воды. Оказавшись на поверхности, он смог вздохнуть влажный солёный воздух. Это было нереально — касаться руками дна, зарываясь пальцами в мягкий мокрый песок, но при этом дышать воздухом. Вот это волшебное место, о котором он мог лишь мечтать. Место, где сталкивались два совершенно разных мира. — Не совсем, — ответил Тэхён, показавший голову из воды, — это лишь маленький кусочек суши. Остров. Клочок земли, окруженный водой. Я подумал, было бы неплохо побыть здесь, когда… «Когда ты в любом случае не вернёшься сегодня домой», — понял Чонгук по глазам своей пары, печально улыбнувшись. Сердце в груди тоскливо заныло. — Смотри. Знаю, это выглядит немного странно, но… — Тэхён приподнял себя на руках и, опираясь на них, стал прокладывать себе путь всё дальше от океана. Его хвост рефлекторно бился, будто тело не могло понять, почему его хозяин им не пользуется. Чонгук знал алгоритм передвижения по суше, потому что ему уже доводилось быть оторванным от воды — на палубе корабля. Он стал следовать за Тэхёном и удивлённо воскликнул, когда руки его зарылись в сухой песок. Рыхлый, рассыпчатый и немного колючий. А ещё горячий. Прямо-таки обжигающий его холодную кожу. Тэхён удовлетворённо хмыкнул, с пыхтением перевернулся и лёг на спину, опираясь на локти и наблюдая за сменой эмоций на чужом лице. — Тепло, правда же? Чонгук кивнул и устало лёг на песок, раскинув руки в стороны. Небо было оранжево-розовым, редкие чайки пролетали в нём: спокойно, красиво, тепло, — а на душе холодно и тоскливо. Хотелось обниматься и лежать, ни о чём не думая. Однако, вопреки желаниям, мысли всё равно донимали. Чонгук не ожидал, что в день, когда ему будет официально позволено быть там, где он хотел быть, и когда он сможет покинуть дом, он будет вынужден не возвращаться. Что он станет предателем своего королевства. Своей семьи. — Я не вернусь домой, — прошептал Чонгук больше даже себе, чем притихшему рядом с ним Тэхёну. — Никогда. Сирена нахмурилась и посмотрела на русала подле себе с очевидным сомнением. Губы у неё были поджаты. — Эй, он твой брат, твоя кровь, — возразил Тэхён, убирая с лица Чонгука мокрые волосы. Тот продолжал смотреть в небо потухшими глазами и на чужие слова не реагировал. — Он любит тебя. — Я всегда был среди всех русалок как пятидесятидвухгерцевый кит*: они не понимали меня, а я не понимал их. Чимин, он… Он не примет меня. Он мог понять и простить меня за многое, но не за это. Наш союз дик и отвратителен для всего подводного мира. Для моего брата океан за пределами королевства всегда был опасностью. Даже когда ему было позволено всплывать на поверхность, он не делал этого — оставался на дне и не видел особого смысла заплывать куда-то дальше. Он ненавидит сирен, потому что ужасно боится. Если я вернусь домой, то больше не покину его, — прошептал Чонгук с отчаянием, а у Тэхёна сердце разрывалось от его слов. — Всем… Всем комфортно в королевстве, а я там задыхаюсь. — Чонгук поднял грустные глаза на свою пару, такие кристально чистые, что Тэхён тонул в них. — Я не могу продолжать жить с ними. Не теперь. Не после того, как узнал тебя и… это. — Он взял горсть песка в ладонь, песчинки посыпались сквозь его пальцы. — Хочешь… — Тэхён откашлялся и набрал в грудь побольше воздуха. — Хочешь уплыть отсюда? — предложил он, сжавшись от напряжения. — Океан бескраен, есть места… более безопасные. Там нет ни акул, ни пираний. И глубины большой там нет, — взмахивал он ладонью, рассказывая о чём-то дальнем и для Чонгука даже нереальном. Безопасность в океане? А она существует? — Можем уплыть в место настолько холодное, что там твоё зрение всегда будет идеальным. А если не хочешь в холод, я могу стать твоими глазами в ночи. Чонгук разинул рот. Он смотрел на свою пару в безграничном удивлении. Ему предлагали другую жизнь. Ту, о которой он мечтал. Свободную. Без каких-либо ограничений. Он чувствовал, что сердце у него билось в районе желудка. Тэхён так любил его, что у него возникало желание задушить сирену. От волнения мысли путались, расплывались от него во все стороны — без возможности зацепиться хоть за одну. — Ты… Ты готов покинуть свой народ, чтобы быть со мной? — Хвост у него от волнения бился, кружевные плавники разбрызгивали пенную воду у берега в стороны. Та, отливая золотом, летела в воздух и падала вокруг них, осыпаясь на песок искусственным солёным дождём. Тэхён нагнулся над Чонгуком и заглянул в его бездонные, затягивающие в себя, как водоворот корабли на самое дно, чёрные глаза. — Я от тебя никуда не денусь, малёк, — прошептал в сердцах он. — Мы теперь с тобой как две створки у ракушки, понимаешь? Неразрывно связаны. А потом Тэхён в доказательство лёг на Чонгука. Тот впервые за день улыбнулся. Он даже был готов захихикать. — Ты тяжёлый, — отбивался Чонгук, но бесполезно — его силы по сравнению с Тэхёном были не равны. — Скатись с меня. Ну же. — Не-а. — Тэхён ухмыльнулся, глаза озорно блеснули. Серебро в них было раскалено. Его острые зубы, показавшиеся с улыбкой, больше не пугали. — Знаешь ли ты, что делают сирены, если берут свою пару на берег? — Строят песочный замок? — Думай глубже, — проворчал Тэхён, начав тереться носом о нос Чонгука.— Серьёзнее. Чонгук свёл брови к переносице. Его хвост продолжал беспомощно трепыхаться под хвостом Тэхёна. Их кожа груди и живота крепко соприкасалась, и он мог чувствовать, как дышал Тэхён. Это было… волнительно. — Что русалки обычно делают после обмена ожерельями? — От вопроса Тэхёна Чонгук покраснел. Он понял намёк. Его глаза широко распахнулись, на Тэхёна он теперь смотрел расширенными зрачками. Его дыхание участилось, он почувствовал, как их хвосты сплелись плавниками на самом конце. — Р-разве мы можем это делать? Мы же… разные, — спросил Чонгук дрожащим голосом, пальцы Тэхёна тем временем гладили его по щекам. Он чувствовал, как его чешуя, а затем и чешуя Тэхёна, пошла рябью, и вздрогнул — щекотно. — Я не знаю. — Тэхён покачал головой. Его глаза не врали, широко распахнутые для Чонгука. — Мы могли бы проверить это. Только вот… — Что? — Зрачки у Чонгука беспокойно забегали, пытаясь понять что-то в выражении нависшего над ним лица. — Возможно, это будет немного жестко, — сказал Тэхён и перевернул их. Чонгук ахнул, оказавшись сверху. Его тело нервно дрожало — от самых кончиков плавников до кожи головы всё казалось предельно чувствительным. — Ты весь вибрируешь, — прохрипел Чонгук. Его пальцы зарылись в песок по обе стороны от головы сирены, он нависал над Тэхёном и глядел на него обвиняюще. — Ты тоже. Посмотри на свои плавники, — самодовольно сказал Тэхён, его пальцы зацепили топорщившуюся плавательную юбку, вросшую в кожу на копчике у Чонгука, и погладили по ней самыми кончиками пальцев. Она на ощупь была мягкой, скользкой и тонкой. Все плавники Чонгука топорщились, как, в принципе, и у Тэхёна. Их тела чувствовали друг друга, подавая сигналы притяжения. Русал ослаб. Руки его перестали держать — и он полностью упал на сирену. Его чешуйки магнитом тянулись к чужим; он чувствовал, как они цеплялись друг за друга, посылая по телу тёплые импульсы. Чонгук как-то коснулся пальцем бьющей лёгким током медузы — сейчас это было похоже, но только приятней и теплей. Он тяжело дышал Тэхёну в шею, когда тот поднял его голову за подбородок и приблизил к себе. Чонгук не сопротивлялся, ощущая себя в чужих руках беспомощным и хрупким. А после Тэхён нашёл его губы и поцеловал. Его ладони осторожно направляли голову Чонгука, зарываясь в ещё влажные волосы пальцами. Чонгук довольно рокотал, закатывая глаза под веками. Его ресницы дрожали, а пальцы тянулись к лицу Тэхёна, зажимая его щеки и удерживая на месте. Как плохо, что дыхания не хватало и им то и дело приходилось останавливаться — в воде они могли целоваться хоть целый день. До тех пор, пока губы не онемеют. Неприятные тягостные мысли забылись. Звенья цепи, что тянули Чонгука якорем на дно, разорвались. Тэхён, казалось, так сильно хотел вырвать его к свету, что они не выдержали напора. У Чонгука в ушах звучала песнь волн, бьющихся о берег. К ней приобщался нарастающий, пока тихий голос прекрасной песни. Чарующей и завлекающей. Она поглощала разум, и вот он уже не помнил ни себя, ни того, что сегодня происходило. Как дурман, песня сирены опутывала. Их языки тем временем сплетались, и каждая часть их тел, казалось, стремилась соприкоснуться. Хвост у Чонгука спиралью всё крепче сжимал Тэхёнов. Они обнимали друг друга руками и переворачивались, переворачивались, переворачивались… До головокружения и синяков на боках. От них на песке оставался продолговатый след. Форма поменьше сменялась той, что побольше, а потом половину силуэта смывала отчего-то нарастающая пенистая волна. Горячий шар нагревался меж их тел, и они не знали, что произойдёт, когда он взорвётся. Казалось, они разлетятся или, наоборот, намертво сольются. Верно, сольются. Так это и называлось. Две любящие души скрепляли слова любви не только ожерельями. Акт слияния должен был объединить их тела, после чего они принадлежали друг другу не только душевно, но и физически. У тех, кто особо отчаянно чувствовал, чешуя отрывалась от тела и врастала в чужой хвост. Это обозначало абсолютное соединение. Две русалки или же две сирены отдавали друг другу часть себя, становясь с парой одним целым. Обменивались чешуей и чувствовали друг друга всегда. Когда один умирал, умирал и другой. Чужие чешуйки отрывались от тела — и это грозило гибелью. Таким парам сама природа давала добро на союз. Они могли чувствовать друг друга из различных уголков планеты. Будь один в Атлантическом океане, а другой в Тихом — это не помешало бы им ощущать присутствие друг друга. Такие союзы были крайне редки в природе. Настолько, что слыли легендой, сказкой. Маленьким русалочкам и сиренам рассказывали такие перед сном. Ведь где это видано. Обмен чешуей, да вы, верно, шутите. Однако в каждой сказке и в каждой легенде есть своя правда. Ведь откуда-то же они берутся. Как, например, легенда о перламутровом принце, покинувшем царство. Все в океане рассказывали небылицы об одном странном, непохожем на других русале. Расходились однако эти истории, разветвлялись в разные стороны. Не похожи они были друг на друга, а где правда — никто не знал. Одни говорили, мол, искал странный молодой русал приключений. Уплывал он из дому на запретную территорию. Влюбился он там в чудовище без памяти, а то обманом приманило его к себе и слопало, обглодало красивый перламутровый хвост до косточек. Не было больше того русала, исчез он, как только пересек границу. Эти истории рассказывали глупым малькам, чтобы те носу из королевства совать не думали. Другие же, в основном молодые русалки-сплетницы, говорили, мол, не любил русал дом свой, казался он ему чуждым, стремился он к солнечному свету и просторам. Повстречал он как-то раз на поверхности такого же одинокого, как и он. Был тот отвергнутым и изгнанным из своего дома. Не разрешался принцу такой союз, нельзя было ему иметь связь с изгнанником. И тогда отрёкся он от королевства и уплыл со своей любовью далеко-далеко, чтобы никто не нашёл их. И другая есть сказка. Никто не любил её, потому что казалась она всем мерзкой и противоестественной. Говорили, что плыли, рассекая просторы морей и океанов, два создания. Разные, как на них не посмотри. Хвосты у них лишь окрасом одинаковы. В них перламутр смешался с серебром. Смеялись и хохотали сирена и русал в той сказке, и было весело им, счастливо. Ходили легенды, мол, рассекают они водные просторы вместе и по сей день. И что изредка видят их, поющих друг другу дивные песни, среди дельфинов.