MO DAO ZU SHI

                    Постканон, ангст, PG-13       Рядом с цзинши, стоящем в самом удаленном уголке Облачных Глубин всегда было много этого цвета. Много этого цвета было в собственном имени, будто бы и назвала она его так потому, что лужайка у двери одинокого жилища была сплошь усеяна ярко-синей горечавкой. Низенькие кустарники разрослись беспрепятственно, укрыв под собой давно забытую тропинку, и теперь Ванцзи всегда останавливался поодаль, не смея мять цветы и потому не имея возможности подойти к дому. У белоснежных его сапог тихонько колыхались синие колокольчики соцветий, шагу нельзя было ступить. И он не ступал, пускай это и был только сон. Потом он просыпался и, повернувшись на бок, зарывался лицом в чужие черные волосы, возвращаясь в реальность, в настоящее, в свою новую жизнь. Лишь удивляясь тому, что обретя любовь, всё чаще и чаще он возвращается в те моменты, когда отчаянно хотел её, а её всё не было. Удушающе-тоскливый сон не отменяет утренней медитации. Ванцзи легко поднимается и идет на прохладу веранды. Четыре утра. Туманы в Облачных Глубинах спокойны и свежи. Капельки влаги оседают на лице невесомой взвесью, колени расслабляются и, разведенные, легко касаются деревянного пола. Спокойствие и умиротворенность, но под тяжелыми веками горят разливы слишком яркого, отчетливо синего цвета, и так не должно быть. Ванцзи старается не думать об этой женщине, что так любила голубой цвет. Он не пытается забыть, всего лишь хочет избавиться от тревожности и чувства неожиданной неловкости за своего слишком влюбленного когда-то отца, понаделавшего столько ошибок. И, если думать, что он сам - одна из них, становится слишком горько. Да и неправильно, думать об этом именно сейчас и именно сейчас отчетливо помнить свои сны, которые не должны ему сниться. Он слышит, как в глубине спальни в ворохе покрывал копошится неугомонный Вэй Ин, во сне пытаясь найти сбежавшего мужа. Потом жалобно стонет, расстроенно обнимая прохладу простыней, уже остывших от горячего тела Лань Чжаня. Еще немного, и сон слетит с него, а Лань Чжань окажется виноватым, встав на час раньше. Когда-нибудь Вэй Ин заметит его ранний побег, и нужно будет отвечать на вопросы. Ванцзи не знает, что скажет ему. Наверно, то, что медитация впервые не помогает. Но этот ответ, конечно же, Вэй Ина не удовлетворит. Поэтому не нужно попусту его беспокоить. Это всего лишь прошлое. И отчего-то Ванцзи позволяет себе впервые посетовать, какое же оно было у него несчастливое. Он возвращается в постель - холодный и уставший, как будто бы медитация подействовала ровно наоборот. Ложится на спину и прикрывает глаза, боясь заснуть. Боясь снова увидеть пустой одинокий домик среди бушующего синего моря, куда ему дороги больше нет.

***

      Это седьмой раз, думает Вэй Ин. Седьмой раз, когда его Ванцзи срывается с постели и тихо шурша одеждой, выскальзывает прочь. На холодной веранде он проводит около часа, определяет Вэй Ин каким-то чутьем, чутко сквозь сон отсчитывая секунды и минуты, за которые теплые простыни успевают остыть. Это тревожное, отвратительно чувство - снова переживать даже такую кратковременную потерю; снова перестать чувствовать рядом уютное тепло, к которому слишком быстро привыкаешь. Сегодня он тоже открывает глаза в несусветную рань, слыша привычный шорох и чувствуя колкую ласку ледяного сквозняка, что мимолетно касается его лодыжки, выпростанной из-под покрывала. Сладкому сновидению мешает не холодный воздух, а ощущение нарастающей тревоги, болезненное сопереживание тому праведному рвению, с которым его муж теперь встает с постели так рано. Ночь, наполненная жарким шепотом и объятиями, прикосновениями, близостью, сдерживаемыми стонами, сладостными спазмами выматывающего удовольствия, не заставляет Ванцзи продлить свой краткий сон, даруя беспамятство лишь Вэй Ину, спящему крепко и по-детски безмятежно. Поэтому сегодня, на седьмой раз, он стряхивает с себя дрёму и открывает веки, успевая увидеть, как белая пола ханьфу крылом мотылька скользит в щель закрываемой двери. В Облачных Глубинах разгул осени - холод сквозит в туманах, в сухом шелесте кривеньких сосен, в медленных от тяжелой ледяной воды водопадах, звук которых должен убаюкивать и дарить умиротворение. Вэй Ин с содроганием думает о том, как же холодно наверно на открытой веранде, куда ускользает тень Ванцзи, но сжав зубы, только плотнее запахивается в простынь. Обнаженный под ней полностью, он сонно бредет к дверям цзинши, немного встряхиваясь, пытаясь укутаться еще и длинными своими волосами. Они рассыпаны свободно по плечам, и, спускаясь ниже, немного согревают поясницу, где обрываются неровными прядями, касаясь упругих ягодиц. Пальцы на ногах Вэй Ин старательно поджимает - пол ледяной. И все равно делает шаг на веранду. Туда, где его муж сидит в позе лотоса в тонком домашнем одеянии и медитирует в четыре утра - на час раньше положенного времени. Он знает, видит по напряженной позе, которая совсем не соответствует медитативному умиротворению, что шуметь нельзя. Вэй Ину только и остается, что мягко плюхнуться рядом, на заиндевевший пол, чуть охнув от неприятного ощущения. Он не пытается заговорить и узнать - зачем, во имя Небес, его прекрасный супруг уже которую ночь сбегает из теплой постели, мучая себя размышлениями о чем-то тяжелом? Наверно это как-то связано с тем, как звучит во сне его дыхание - слишком прерывисто, отчаянно; как негромко он стонет, сводя брови в муке; как приоткрывает рот и тихо шепчет одно слово, сначала неразборчиво, но потом ясно. Зовя давно умершую женщину, которая когда-то жила в заброшенном цзинши, что показал ему как-то старший брат Ванцзи. Синего цвета там было так много, что резало глаз. Он молча сидит рядом с Лань Чжанем еще минуту. Не знает, как сказать. Зачем-то вспоминает о прошедшей ночи. О всех прошедших ночах, что провели они вместе. Которые, суммируясь, складываются в простейшее уравнение счастья. Думает о нежных и сильных руках своего мужа. О ласках, которых было так много, что у него кружилась голова и волосы их путались между собой и после приходилось со смехом их разделять, теряя вырванные в процессе волосинки. И о простых объятиях он думает тоже, когда Ванцзи руками и телом укрывал его от всего мира, надежно пряча за своей израненной спиной. Вэй Ин понимает, что нынче его очередь. Быть нежным, сильным. Быть стеной. И он молчит, накладывая сам на себя заклятие молчания, потому что Лань Чжаня нужно лечить только так - без слов, молча. "Я знаю", - хочет сказать Вэй Ин ему, но лишь касается тонкого мизинца мизинцем. "Я знаю, что ты скучаешь по ней", - шепчет неслышно губами и крепко берет за руку. "Ничего страшного. Это нормально - не забывать. Это так... по-человечески - печалиться", - склоняется он к ровно держащему спину Лань Чжаню и обхватывает его застывшие плечи руками. Кажется, что пережив столько всего, глупо теперь вот так сентиментально возвращаться в смешные беды далёкого детства, но Вэй Ин так не думает. Если его любимому нужно - пусть вернется. Все мы люди. Он чувствует наконец, как под руками его расслабляются мышцы - великолепные мышцы великолепного заклинателя - и как становится подвижным стальной позвоночный столб, позволяя хозяину своему немного обмякнуть и стать одного роста с сидящим рядом Вэй Ином. Лань Чжань косит на него золотым глазом, оценивая и хаос на голове, где кривой антенной торчит непослушная прядка, и остальной бедлам. Смятая как попало простыня перекрутилась в районе бедер и кое-где видна белая кожа с мягким черным пушком. Но в сонных глазах мужа Ванцзи видит что-то настолько важное, что это заставляет его не обращать внимания на остальной манящий беспорядок. Плечи Вэй Ина расправлены, и они упруги и сильны, Лань Чжань знает это на ощупь. И еще... Они надежные. Очень. - Иди ко мне, - шепчет Вэй Ин ему, чуть надавливая руками, вынуждая потерять равновесие благопристойной позы и склониться к нему, сидящему чересчур для себя ровно. Ванцзи послушно клонится к плечу своего мужа, вдруг выдыхая с воздухом всю боль и горечь, всю сдержанность последних тринадцати лет, которой, на самом деле, было намного, намного больше. Он выдыхает тоску по утраченному, грусть от рефреном повторяющегося сна, заставивший его нежданно, в самый счастливый момент жизни печалиться. Он тихо кладет свою аккуратно причесанную голову на подставленное плечо, и тут же, будто падая в спасительную бездну, роняет ее Вэй Ину на колени, зарываясь лицом в складки простыни, чувствуя тепло знакомого тела и его сонный, уютный запах. Он закрывает глаза, слышит ровное уверенное биение чужого сердца, четкое, как метроном, и медленно достигает того состояния покоя, какого не мог достичь слишком давно. Вэй Ин нежно склоняется над уставшим от бессонницы мужем, гладит его по голове, по шелковым волосам; очерчивает пальцами скулы и соболиные стрелки бровей; он видит маленькие морщинки в уголках глаз и отчетливую разницу, временную пропасть в целых тринадцать лет между ними. Морщинки Лань Чжаня тонкие, как паутинки. Вэй Ин почти жалеет, что не имеет таких же. Жалеет, что подаренное в приступе отчаяния глупым юнцом его лицо юное, двадцатилетнее. Что шрамы и рубцы остались в прошлой жизни на прошлом теле, отпечатавшись на теле Ванцзи до боли идентично. Он молча баюкает его и, прикрывая ресницами глаза в тягучей полудреме, ежится от холода. Смотрит на взрослое лицо Лань Чжаня и хочет впервые вернуть исчезнувшего навсегда пятнадцатилетнего мальчишку, с мягкими детскими щеками и чуть вздернутым кончиком носа. Еще не растерявшего утонченной женственности и обманчивой хрупкости, запечатленного в памяти Вэй Ина с невидимым цветком в волосах. Там, канув в пожаре, юный Ванцзи так и остался неприкосновенным - еще не таким высоким в свои пятнадцать, с красивой миниатюрной кистью, гневно сжимающей Би Чэнь. Под пальцами - стальная линия челюсти. Вэй Ин уже не обнаруживает под ней ни мягкости, ни округлости, ни трепетности. Обманчивой миловидности давно нет. А жаль. Такого - хорошенького - каким Лань Чжань был, его еще можно было повалить на лопатки и жарко зацеловать, коленом раздвинув ноги. Лечь на него, заставить заплакать от стыда, первым отбирая дыхание юности, не позволив сделать это войне. Она, их юность, давно отцвела, и время закономерно превратило Ванцзи в красивого сдержанного мужчину, чью голову теперь так трудно уложить к себе на колени... Тем более ценно сегодняшнее утро и теплые соленые слезы, что ощущает Вэй Ин внутренней стороной бедра, в которое Лань Чжань уткнулся, замерев в неблагопристойной позе. Вэй Ин целует его в висок и обнимает крепче, заглядывая еще глубже; листая назад страницы прожитых лет. Минует прекрасные мгновения их общего пятнадцатилетия, и видит маленького незнакомого ему ребенка, которого редко кто обнимал и вряд ли гладил его шелковистые волосы. Он смотрит в его большие ясные глаза с непролитыми янтарными слезами. Он чувствует отчаянное желание этого тихого ребенка озорничать и бегать с кем-нибудь в салки; не дышит - задыхается его одиночеством, бьющимся в детской груди синей птицей и осязает яркую лазурь неприхотливого цветка, которая останется в имени мальчика навечно, как и его забавная способность к идеальному послушанию, заставившая выпрямить спину слишком рано. - Лань Чжань, - зовет он его по имени, возвращая из глубин прошлого, возвращая себе. - Вэй Ин, - без промедления отзывается на его зовущий голос Ванцзи и, не поднимая головы с чужих колен, крепко и благодарно обвивает мужа руками. На веранде становится тепло, еще теплее. Тяжелый и чистый звук колокола звучит откуда-то издалека, поднимая молодежь на учебу. В Облачных Глубинах пять утра.