что дальше?

      Проходит год. Один чертов год. Внутри него дохулиард событий, но Слава как-то не может зацепиться ни за какой. Он ушел из рэпа, убрал Карелина, Мармеладову, КПСС да и всех остальных. Умертвил всех, кто не он. Хотя кто он — хуй знает. До сих пор он жил на то что пришло после отъезда Окси. Куда лысый мудак делся и как за неделю он мог обрубить все концы и бесследно кануть в небытие не особо ясно. Ясно что он расторг все договоры, перестал выпускать что-либо, удалился со всех площадок и видимо положил хуй на свою прошлую жизнь. Как за один разговор со Славой он все это решил? Славе невдомек. Как невдомек и то что никакой решающей роли он не играл в жизни Мирона Федорова. Напоминанием о реальности существования Императора остаётся бронь уборки могилы Алисы на год вперёд. Единственный вариант связи с жидом это поиск по друзьям, но это уже ни в какие рамки. Узнавать у Маркула, Порчи и им подобных долбеней? Увольте. Своих забот хватает. Славе надо как-то жить. У него под крылом один музыкант и вроде парняга хорош, но пока им не везет. Попасть в сердце публики не так просто. Особенно той, что ждёт возвращения своего бога. Они пишут ему кучу постов в инете. Кто с просьбой вернуться, кто с пожеланием покоя, кто в надежде на чудо, кто просто пишет о своей любви. Интересно, Мирон не всегда поступал верно и не всегда был крутым рэпером, его часто осуждали за чсвшность, но публика все равно его любила. Как можно так осесть в подкорке у целого поколения? Слава не знает. Слава в принципе понял что многого не знал. Например, что он нахуй никому не нужен. Все забыли о нем ещё до того как Мирон свалил. Возможно сразу после их батла. Он ассоциируется с серой массой. Ещё серее, чем Питер, в котором остался жить.       Слава продавал биты, писал стихи и выступал с ними в барах, параллельно проталкивая своего музыканта и это все чем они оба жили. Все было размеренно и обыденно до неожиданной шумихи в СМИ.       Кто-то где-то начирикал, что Великий возвращается на родину. Работник аэропорта то ли увидел его, то ли хакер нашел билет в сети. В общем, вся околорэп движуха начала раскачиваться. Родная земля двинулась к ногам иммигранта ещё раньше, чем он ступил на нее. И хорошо бы было поебать на карлицу, так нихуя. Примерзшие к телефону пальцы крепко его держали, не давая экрану с новостью погаснуть. Янович исчез зимой, а следующей вернулся. Даже чуть ли не в тех же числах. Совпадение ли?       Слава знает одно твёрдо — только в непосредственной близости к жиду он бывает близок к ответам о себе. Слишком многое ещё осталось неоткрытым. Точнее сказать — все.       Когда фото Яновича в аэропорту разлетается по сети ни то что Питер, вся страна словно ходит ходуном. Даже люди далекие от рэпа открывают уши, чтобы послушать. Слава понимает что встретиться с ним не сможет в первые дни, поэтому ждёт. Федоров представляет авторский фильм, трёх новых музыкантов и объявляет о новом творческом объединении. Все это прелестно, но хаос вызывает новый альбом. Сам жид приносит эти новости очень скромно и максимально тихо, но все разбухает как на дрожжах. Слава не хочет ни фильм смотреть, ни альбом слушать, а про новых артистов лучше промолчать. Хотя ему говорят что все это ни на секунду не похоже на прошлое Окси. Жид отказывается от всех интервью и приглашений выступить, кроме интервью у Дудя. Мило.       Слава находит его на кладбище. Жид сидит на могильной плите. Руки в карманах куртки, сгорбленный. Словно не было этих двенадцати месяцев. Словно ничего не было. Машнов нерешителен, но это единственная возможность понять себя. — Здравствуй, Слав, — холодно и как-то совсем безразлично слышится голос Мирона. — Привет. — Нельзя было на входе подождать? — Не знаю, тебя не было два часа.       Жид подбрасывает брови, будто не заметил что так давно здесь. Рядом с ним стоит большой стакан мороженого. Черничное. В голову Славы врезаются воспоминания. Вот чьим мороженым он давился. — Любимое мороженое Алисы?       Жид хмурится и только сейчас Слава видит перемены в нем. Волосы отрасли и теперь на голове ёжик как во времена батла с Джони. Хоть они молодят его лет на десять, но, пусть и очень скромно, все же седина коснулась висков и небольшие морщины возле глаз. — Какой ещё Алисы? — Ее разве не Алиса звали?       Мирон смотрит на надгробный камень, обращая внимание Славы туда же. Затем разводит руками. — Блин, ошиблись в ритуальных услугах… — Я думал что Алиса, — Машнов понимает как по-идиотски выглядит сейчас. — Не знаю почему. — Кира.       Ее коротенькое имя он произносит так трогательно, словно имя ребёнка. Даже у Славы в сердце что-то щемит. Лучше не молчать. — Почему ты вдруг вернулся? И почему Дудь? — У неё день рождения сегодня. Он ей нравился. Считала лучшим журналистом последних лет.       Точные ответы говорят о раздражении. Слава не хочет под раздачу. Хрупкое спокойствие лучше бесконечных атак. — Понятно. — Дашь мне пять минут? Я подойду.       Слава кивает и уходит. Пять минут Мирона растягиваются на полчаса, но Машнов решает в этот раз не вмешиваться. Терпение не лопается, а Мирон уже идёт по кладбищенской тропе к выходу. Увидев Славу, он прикрывает глаза и выдыхает короткое: господи. — Хотел убедиться, что ты в порядке, — дружелюбно улыбается Машнов, но полученная в ответ улыбка совсем не про дружбу. — Ты же в свою доброту охуеть как поверил, — Мирон смотрит откровенно и затягивается. — Ты злой и жалкий, Слав, и пиздец завистливый. — Охуенно, — чего уж врать, такого Слава не ждал. — А ещё потерянный. Ты ни людей не знаешь ни себя.       Слава откровенно хуеет под липким взглядом Федорова и чувствует себя пойманным с поличным. Но в чем? Жид продолжает: — Ты же думал что увязался за мной чтобы помочь мне и верил главное в это во все. — Федоров выпускает дым из легких и смотрит точно в глаза собеседнику. — Нихуя не так. Тебе бы хотелось чтобы было так, но мы с тобой знаем что тобой двигало. — Я хотел помочь и все. Разве нет? — Нет.       Слава искренне потерялся в простых вещах и чувствует будто потерялся давно. Так давно что уже и не помнит какой дорогой ходил, зачем и куда направлялся. — А что я хотел сделать тогда? — До баттла ты верил в себя и в своё направление, по которому струячил по жизни. А потом встретил меня на баттле, узнал чуть больше, увидел с Ней и тебя заклинило. Ты увидел того, у кого действительно есть направление. И понял что у тебя его не было никогда. Ни целей, ни мечт, ни стремлений. — Пока он говорит дым выползает сквозь пухлые губы и зависает в воздухе. — Ты думал что есть, а думал потому что вокруг себя собирал исключительно таких же дятлов, которые нихуя не знают и которым нехуй сказать, но кричат громче всех обо всем. — Слова жида словно языки пламени вылизывают черепную коробку Машного, заползая через уши. Противно слушать, но надо знать. За этим ведь явился. — А тут я, нашедший все о существовании чего ты никогда даже не задумывался всерьез. И ты подумал, неосознанно, где-то глубоко, там где ещё есть что-то, за что можно тебя вытащить из задницы, на долю секунды подумал, что если ты узнаешь меня лучше, через какую-то точку воздействия, то ты обретешь то что ищешь, то на что надеешься. А точка все не находилась, и ты три года провёл в подвешенном состоянии и тут на, манна небесная — Она умерла. Вот тебе точка — сострадание.       Разве все что Слава делал можно подгрести под это? Он же тащил жида пьяным из клуба, он пытался его накормить, спас от казаха. Это все не могло быть только для себя. Ведь он делал это для другого человека. — Ну и нахуй мне это было надо? — Потому что ты не знаешь насколько тебе надо все остальное из чего состоит твоё существование. — Окси указывает на Славу двумя пальцами с зажатой сигаретой. — В первую очередь ты не знал нахуй тебе упал рэп. И это тоже причина прилизаться к тому, кто рэп воспринимает как жизнь, а не какую-то часть ее. — Ты думаешь что все что я делал я делал только ради себя? — Очень на это надеюсь, — Федоров выкидывает окурок. — Потому что иная причина, по которой один человек, не очень добрый от природы, начинает проявлять сострадание к другому, мне не особо нравится. — А может я добрый? — Нихуя. — Слава даже замечает мгновенную злость на лице жида, но она испаряется, не успев потухнуть в глазах. — Иначе ты не приперся бы сюда, стоять над моей душой. — А как ещё с тобой связаться? — Каждый знает где я и как со мной связаться с момента моего приезда. Даже Дудь. — Я не Дудь. — Ты хоть Слава? — Че? — Нашёл себя? Хоть зацепился за что-то? — Я… — громко начинает Машнов, но пожалуй, громкие заявления кончились давно. — Не знаю.       Федоров поджимает губы. Так он и думал. Очевидно же. Он хлопает Машного по плечу. — Удачи тебе, Слав, — вздыхает. — У тебя не хватило смелости не проебать все, но найди смелость признать это и идти вперед. — Ну признаю я, что дальше-то? — Не знаю. — Пожимает Мирон плечами и мотает головой. — С чего ты взял что я должен все знать? — Ты же разобрался в своей жизни как-то? — Нет, Слав, не разобрался. — От этого немного сводит в желудке. Ведь уверенность была здесь, рядом с этим хуилой жидовским. — Ты все ищешь конечную цель. Забудь про неё. Суть в попытках. — Прекрасно. — Хоть разберись в том, что тебе точно не нужно, если не можешь понять что нужно. — Сделано. — Так неужели тебе ничего не хочется? — Хочется! — Слава такой злой, что готов все выложить что бесит. Да и поток дерьмища уже не остановить. — Хочется, бля, кем-то быть. Хочется значить что-то для других. Хочется барменшу пригласить на свидание. Хочется, чтобы кто-то, пусть даже из блядских корыстных целей, заботился обо мне. Хочется просыпаться и не думать о том, как приду домой спать. Хочется знать, что я что-то значил в твоей огромной и важной жизни. Хочется вообще в принципе что-то значить. Вот, достаточно? — Пригласи девушку на свидание, а то так и останешься… — Кем? Дятлом, ждущим тебя на кладбище? — Машнов взрывается как фейерверк. — Ох, Слав, сейчас очень по гейски было, — а жид улыбается так озорно. — Иди в пизду, Мирон Янович. — С твоего позволения, я все же поеду в отель. Соберу вещи и покину родину.       От очередного откровения у Машного пропадает весь энтузиазм, направленный на ссору. Голос даже садится, он слышит это когда говорит: — Вернёшься в небытие?       Федоров усмехается одним уголком губ и даже не собирается юлить. Ну что тут такого? Впервые не играет в свою еврейскую рулетку. — Мое небытие — это пригород Парижа, Слав, только и всего. — Снова на год? — Славе похуй где, все равно ведь не поедет навещать. — Планирую навсегда. — От такого у собеседника брови ползут вверх и Мирон чувствует острую ответственность за того, кого приручил. Потому пускается в объяснения: — Здесь я все уладил. Деньги капают, артисты растут. Фильм вышел. Она мертва. — Список интересный, конечно, но обидный. — Меня ничто здесь не держит. Сколько бы я не приходил, она будет мертва. Неважно сколько я плачу, сколько принесу мороженого, как долго я просижу с ней… Ее нет. Я приехал не потому что надо презентовать фильм, альбом или артистов, я приехал к Ней. Я скучаю по ней. Ни духи ее, ни телефон ее с кучей воспоминаний, ни блокноты, в которых по паре записей — самая идиотская привычка, которую я в ней знал, напокупаться блять блокнотов и нихуя не писать в них… — Окси шмыгает носом, в глупой попытке спрятать слезы, выступившие на глаза. — Ничего уже не спасает. Я знаю что не умру без нее, я же жил до нее, и я пережил год без нее, но бля, — Мирон проводит по ежику на голове, — да, хотелось бы чтобы было легче.       Слава кивает и осознает всю бессмысленность своего присутствия в жизни Федорова. Ничто это не имело значения. Мирон сам идёт через свою боль и настолько Ее любит, что никому не позволит забрать.       Федоров словно оглушен мыслями собеседника. Поэтому выдавливает из себя вполне осознанное и принятое давно: — Прощай, Слав.       А потом навсегда исчезает из жизни Славы Машного, словно какой-то персонаж комиксов, удачно придуманный и доведённый до идеала.       Слава не против. Сердце тяжелое, но уходит из него все дерьмо очень легко. Работа над артистом дает плоды и первый альбом стартует с лидирующих позиций. Его ставят в противовес Мироновским ребятам, но продукт очень разный, а Слава на эти соревнования не реагирует. Он составляет программу, с которой поедет выступать по городам. Его работы начали цениться и шагать вперёд, вытаскивая Славу из жопы. Все движется своим чередом и о Мироне нет думать времени совсем. Вот только альбом его решается послушать лишь полгода спустя. Альбом, слепленный из боли, любви, одиночества, стремлений, новых горизонтов. Почти фигура Давида, но Слава про себя отмечает недостатки. Фильм проходится по телу мурашками в определённых моментах. Откровенный, смелый, но надо сказать претенциозный. Ну, а что, боготворить что ли жида? Пошёл он в пизду. Пусть концерты собирают мало зрителей, а за успешным альбомом протеже следует глухая череда неудач, зато Слава впервые видит куда идёт. Сейчас у Славы все заебись, и впервые его не ебет что будет дальше.