что дальше?

      Слава не очень понимает зачем задерживается в Питере, но ответ на это не приходит и месяц спустя.       В Питере мерзко и холодно, а ещё гавенная интеллигенция не такая уж приятная, какой может показаться когда ты только приехал. Славу нигде не берут даже на подработки. Он перебивается подачками от друзей, которые сам перекрывает записью двух откровенно дерьмовых треков. Но публика хавает. Все думают что эти песни какие-то другие и Слава даже читал фанатскую теорию, что Гнойный умер внутри их кумира и сейчас все наблюдают за его похоронами. Машнов не ебется со смыслом своих же выпущенных новинок. Он написал их сразу после того, как ушёл из дома Федорова. С того дня жизнь словно бы остановилась. Замай звонил раз, может два, но разговор не клеился. Придумывать причину своего побега Слава не стал, да и не хотел врать другу, а говорить правду, от которой воротит его самого он не осмелился.       Знаешь, дружище, я вас всех опрокинул, потому что поехал к жиду. Заебись заявочка. Пацаны оценят.       К тому же, к Фёдорову он больше не ходил. Слава узнавал о жизни крестного отца рурэпа через социальные сети и папарацци. Федоров работал. У него на запуске был новый артист, который неделю назад стартовал с первых строчек всевозможных музыкальных площадок. Суд Самаридинна, на котором Янович тоже был и который прошёл успешно для обвиняемого. Второй совместный трек с отсидевшим. Три последних города из тура. Политический протест в виде очередного открытого концерта, объединившего кучу артистов. И вот двое суток тишина. Слава не был курочкой наседкой, просто хули пропал. А ещё Слава совершенно точно не будет его искать. Нахуй надо. Но ещё через трое суток в ленте всплывает новость о пьяном вусмерть жиде, который разгромил номер отеля.       «Рэпер возместил ущерб нанесённый заведению, но всех волнует другое. Неужели все что он делал весь месяц для других — это лишь ответственность, которую он взвалил на себя ещё до смерти любимой, а то что происходит сейчас — это боль, которую он, наконец, себе позволил?»       Красочный пост в инстаграм. Ладно, возможно, чтобы не проебать хотя бы какой-то мизерный смысл своего приезда, Слава должен увидеться с Мироном и узнать все ли у того нормально. Поэтому Машнов уже греет руки на остановке.       Возле массивной входной двери жаться и трусить как-то не комильфо, раз уже припер, но какого же хуя? Стучит. — Так, блять, и знал — выдаёт, открывший дверь Федоров. — Никто настолько не еблан, чтобы хуярить в дверь, где есть звонок. — Мило. — Хули пришёл? И как ты, блять, в подъезд попадаешь каждый раз? — Соседи твои не соблюдают никакой безопасности. — Ладно, — Мирон кивает, но скорее сам себе. — Ты, будь добр, сделай шаг назад.       Слава послушно выполняет просьбу, а затем с охуевшим ебалом наблюдает, как дверь идёт аккурат мимо его носа и отрезает от хозяина квартиры. Поворот замка. — Янович, хуйлом не будь?!       Тишина в ответ. Так интеллигентно Славу нахуй ещё не посылали. Надо бы пойти что ли. Не нахуй конечно, а от дома негатива подальше. Естественно Слава никуда не уедет. Федоров выглядел странно. Как будто не спал хуеву тучу лет или дело в сером цвете кожи, а может похудевший был, или злой на весь ебанный мир, или как будто месяц назад потерял самого родного человека. Да, определенно последнее. Машнов решает дать ему ещё сутки, которые магически (нерешительно) растягиваются в почти неделю. Ну, а что Слава может? Припереться снова к дверям, которые нахуй не хотят открывать? Ни то чтобы Машнову, а вообще всему миру. Да и этой ночью Слава не собирался никуда. Ну так случилось что он стоит возле двери Императора и собирается постучать. Лучше позвонить. Двери открывает тепло одетый, злой, растрёпанный и удивленный Федоров. — Нихуя себе личностный рост, Карелин, — странная улыбка, вызывающая у Славы неприятные ощущения за шиворотом, приклеивается к лицу жида. — Ты нашёл мой звонок? — Не вовремя? — Как и всегда, — улыбка все не сползает. — Я бы тебя пустил, но, а — я сам ухожу, и б — у меня беспорядок. Выбери любой и пока. — Можно с тобой? — Куда? К бабам? — А ты к бабам? — Я бухать и дальше как пойдёт. — А дома не бухается уже? — Не, — ухмыляется. — Проблем хочу. Дома их не встретишь. — Чего?       Федоров не отвечает, лишь закатывает глаза, машет, мол черт с тобой и идет к лифту. Долго, пока ждёт лифт, пытается что-то сказать, и лишь когда двери железной коробки открываются, решается: — Слав, иди домой, собери вещи и езжай обратно в Хабу. Тут и без тебя все славно будет.       Именно в этот момент Машнов понимает в каком пьяном умате сейчас собеседник. Возможно Федоров все это время не то что не просыхал, а смешивал все это с наркотиками и куревом. Поэтому идёт за Фёдоровым след в след, стараясь оставаться незамеченным. Жида ведёт вправо, а затем влево. Никакого центра тяжести нет. Слава не понимает масштабов трагедии, пока у входа в клуб, Янович не вцепляется в возможность проблем. Имя этой проблеме — Адиль Жалелов. Проблема, которая явно сама не в духе. В яблочко, блять.       Слава толком не слышит, но подходить не спешит. До него долетают некоторые фразы и этого хватает, чтобы оценить ситуацию. Со Скриптонитом Слава не водил знакомств, но в тесных кругах знали о взрывном характере казашонка. — Я не ебу че те надо вообще… — Скрип отодвигается от Яновича и пытается держать его на дистанции. — Просто отойди нахуй. Я тебя по человечески прошу, не доводи. — И что тогда? — Окс… — толчок, на который казах надо сказать реагирует очень тревожно, но сдержанно. — Какие у тебя со мной проблемы? Давай поговорим, ну?       Видно что Скрип не настроен агрессивно и пытается мирно решить идиотскую ситуацию. Бодаться с пьяным, скорее всего, ему не в кайф. Жид что-то невнятно втирает оппоненту и снова его толкает. — Мирон… — Ты ни за слова свои не можешь быть в ответе, ни за семью. Сын твой знает вообще тебя в лицо? — Не лезь туда. — Предупреждающе осаждает его Адиль. — Очередной плод блядства, который…       Наверное это и есть предел для Скрипи. Слушать грязь о своей семье он не намерен и прямой в нос летит с такой силой, что стоя достаточно далеко, Слава слышит противный хруст костей. Затем без передышки в корпус и сложившемуся пополам Окси, который никак не заткнется, достается третий в челюсть. К этому этапу успевает Слава. Глаза Жалелова уже полны ярости, а руки все ещё в кулак. — Так, тихо! Давай на этом все? — Съебался отсюда! — казах злой и даже голос меняется. — Да он уже ничего не может сказать! Все! Хорош.       Ложь. Лёжа на спине, весь в крови, Мирон хохочет. И возможно именно это отрезвляет Скриптонита. — Че с ним? — Ты новости не смотришь? — казах неоднозначно ведёт плечами. Не смотрит. И нахуй ему твой Окс не упал. — Девушка его, ну в общем, умерла. — Ну бля, — Жалелов проводит по волосам. — Ну хуя-то какого…       Казах подаёт жиду руку и усаживает его на парапет. Наблюдая за безуспешными попытками Федорова убрать кровь, снимает с себя авиатор, клетчатую рубашку и остается в одной белой футболке. Слава про себя думает, глядя на все это — матрешка что ли ебанная, а вслух выдаёт: — А под футболкой че?       Жалелов наполняя, своего рода авоську из рубашки, снегом, оглядывается на Славу: — Супермен.       Передает рубашку со снегом Яновичу и объясняет что надо приложить к носу. — Наверняка сломан, — добавляет он. — Сигу.       Единственное что выдавливает из себя Янович, но Слава понимает и достаёт из кармана пачку сигарет. Предлагает и казаху, но тот отказывается. Смотрит на дело рук своих. На кровь на снегу. — Блять, — жмурится и потирает переносицу двумя пальцами. — Я же вообще не за такое.       Слава и Окси смотрят на музыканта и не очень понимают что тот пытается сказать. Но то что он расстроен тем что сделал очевидно. — Насилие — это не мое. Хули прикапался вообще? — Извини. Надо было. И за малого прости, не знал как ещё вывести. — Ладно. Этому, — указывает на Славу, — спасибо скажи. Не он и я бы тебе хуильник раскрасил ещё красочнее. — Надевает авиатор и ёжится. — Если докурили, залезайте в тачку, поедем в травмпункт.       Мирон встаёт, все ещё держит рубашку с тающим снегом на лице, но слышно что ржёт. Убирает ее и кидает в снег. Смотрит на парней и пожимает плечами. — Хуй тебе, Скрипи, и тебе Слав, — улыбается, а зубы в крови. — Сами знаете какой. Я пошёл. — Куда?       В ответ привычное молчание, а идёт он внутрь клуба и Слава вздыхает. Смотрит на Скрипи, тот поднимает руки, мол меня это вообще ебать не должно. — Стой, блять!       Быть мамкой мужику под сорокет как-то нихуя не входило в мечты детства, но Слава упорно следит за жидом. А тот хуже семнадцатилетки на вписке. Пьёт чуть ли не все, курит ещё больше и ржёт как имбицил. Машнов привозит его домой в половину первого ночи, что удивительно. Не рано ли? Янович сразу идёт в ванную и оставляет Славу охуевать от некогда чистой квартиры. Везде окурки, переполненные пепельницы, вырванные исписанные листы, полупустые бутылки, какие-то смеси. Где ебанная еда? Слава хватает один из листов: «нахуй мне выбирать мир, где кроме тебя я ничего не любил?» Вот тебе и мысли о суициде подъехали. Заябись.       В комнату проходит чистый и закуривающий Янович. Он сразу выцепляет взглядом лист в руках Машного, но молчит. Слава решает не думать, а говорить: — Поесть-то что у тебя? — Мороженое в морозилке. — Мороженое? — Окс только кивает в ответ. — Заябененько.       Мороженое на вкус не очень. Черничное. Слава давится. Федоров находит более или менее чистые стаканы на столе с кучей алкоголя, потом открывает вискарь. В ссученном интеллигенте просматривается бомж. А Славу заябало молчание философа: — Хорош смотреть в пустоту, какого хуя ты творишь вообще? — Хуй знает. Просто… — вздыхает. — Я же не ее похоронил, Слав. Я похоронил все во что верил, все что любил. Можешь нытиком считать, можешь кретином, но… — останавливается, словно подавившись воздухом. — Я ни прошлого, ни настоящего, ни будущего не понимаю и не представляю без нее. — Поэтому ты решил по пизде все пустить? — Я решил насладиться… — Чем? — Я не думаю что я наслаждался сегодняшним собой, Слав, в этом и вся беда. Я всегда хотел чего-то прошедшего. Смотрите какой я был энергичный в 2008 — вот бы вернуть. Смотрите каким я был разрушающим в 2015 — вау. Смотрите какой я с ней счастливый в семнадцатом, посмотрите какой я протестный в девятнадцатом. Все. — Тушит сигарету в свой стакан и ставит его на стол. — Какая же, Слав, это дурость. Потому что потом ты понимаешь абсолютно простую вещь — тебе никогда не быть даже вчерашним собой. Может ты такой же злой, депрессивный, уставший, но не вчерашний ты. Хотя бы потому что ты взрослее на один день. — Яныч, чет ты загоняешься пиздец. Я видел тебя в семнадцатом с ней… — И что? — Тогда я подумал, что в моей жизни нет ничего такого же настоящего — Загоняешься здесь, Славик, ты. Что не любил скажешь никого? — Вот так как ты ее… не любил — И я. — Ну и считай себя счастливым — Да как-то… — и не договаривает, что без нее счастье машет средним пальцем. — А что ты думал, Мироша? Такая не ебаться любовь не могла взять и закончиться. Кто-то должен был умереть. — Но не я — А ты не расстраивайся, дорогой, с такой жизнью, — Машнов пинает стол захламленный всякими кайфами, — тебе недолго осталось.       Федоров кивает, но не отвечает и молчит даже когда под утро Слава говорит что уходит. Машнову приходится уехать на неделю. Просит парня, с которым снимает хату, позвонить если кто придёт к нему в его отсутствие, но сосед не звонит. Слава думает что зря уехал, наконец, наладив контакт. Вдруг Янович приедет, а его нет. А Янович не приезжает, да и адреса его не знает. Неделя тянется долго, отчего билет до Питера в руках ярче сигнальных огней. Слава не знает, что в Питере его никто не ждёт. Слава не знает, что квартира интеллигента выставлена на продажу. Слава не знает, что жид собирается уехать. Слава знает только что впервые за что-то уцепился в жизни. И ему все равно что это — доброта ли, внутренняя чистота, идиотская жажда приключений, а может и вовсе другое. Теперь надо понять, что будет дальше.