Trouble-Drabble

      Ты спал на моих коленях. Ресницы подрагивали, отбрасывая тени на скулы. Морщины медленно, едва заметно сходили на нет. Темные многолетние круги под глазами исчезали, растворяясь в бледности кожи и постепенно превращаясь в легкий живой румянец. Образы не могут умереть. И ты умирал, чтобы возродиться. Мне только оставалось ждать, когда откроются эти глаза, подернутые дымкой спросонья. По мере того, как я рос и креп, ты худел, сох, а потом становился все моложе и моложе. Так это происходит. Ты спал на моих коленях, такой беззащитный в руках собственных потомков. При желании я мог бы сомкнуть пальцы на этом тонком теперь горле, на котором сквозь бледный папирус кожи голубели змейки вен. По ним в глубине тела струилась едва ощутимая жизнь. Ты спал долго и тяжело. Ты спал, а я охранял твой сон. Знаешь, как это было трудно? Как тяжело заново возводить крепость там, где остались руины, припорошенные осколками идеологии, впивающейся в босые ноги обнищавшего народа. Как тяжело нести в одиночку последствия твоих ошибок. И все же я не виню тебя – не смею. Ты спишь на моих коленях, здесь и сейчас, и я чувствую только теплое счастье, трепыхающееся мотыльком в груди. Я сам – огромный мотылек, стремящийся на твой огонь. Пока еще только тлеющий уголек, но мы оба знаем, что даже крохотные искры способны в мгновение ока разгореться в пожар. Где твой пожар?.. Где ты сам сейчас, если не со мной? Проснись. Очнись от забвения. Ты нужен мне. Ну же… Образы не умирают. И я знаю, что не смогу избавиться от тебя, даже если бы сильно захотел – только я не хочу. Покрой маской мое лицо и тело. Липкой кровью нарисуй свои символы на моей груди. Вырежи их, если понадобиться: я не хочу больше расставаться. Ресницы трепещут. Из-под них показывается тонкая полоска туманного багрянца. Эти глаза цвета самого яркого заката не перестают сводить меня с ума. Твое исхудавшее, покрытое шрамами тело медленно восстанавливается, кровь приливает к лицу, кожа насыщается розовым, сменяя мертвенную полупрозрачную бледность. Я чуть заметно улыбаюсь. Ну, наконец-то. Ты вернулся. Я так ждал… так ждал! Слабые, дрожащие пальцы тянутся к лицу, стирают дорожку слез. Тонкие потрескавшиеся губы едва видимо изгибаются в ответ. Но глаза – вот что в тебе самое прекрасное! – они смотрят с той же отеческой любовью, что и тридцать лет назад. Воспоминания, душащие, такие горько-сладкие, проносятся перед глазами, капая воском на сердце. Ты умираешь в мучениях за всех своих сыновей и воскресаешь, словно Иисус. Как же глупо и сюрреалистично это звучит, если ты никогда не верил в Бога. Ты был им. Ты верил только в себя. И я не мог не верить тоже.