Ночь

      Гавриил привык по многу раз прокручивать в голове предстоящие разговоры, привык выучивать заготовленную заранее речь, привык знать и планировать всё наперёд, чтобы не встретилось в его жизни что-то непредвиденное, способное выбить почву под ногами. И сейчас, в сотый раз раз идя по улице к дому Вельзевул и уже досконально зная, что произойдёт внутри, он всё равно повторяет. Всё равно волнуется.       Он оправдывает себя тем, что с Вельзевул, как на бочке с порохом, а вокруг её семьи вечно витают какие-то слухи. Кроули рассказывал, что бабушка Вельзевул страдала шизофренией, а дед кого-то убил, и отец девушки умер при странных обстоятельствах. Сама Вельзевул напоминает ходячий труп, уже не одно столетие полежавший в гробу: тощая и бледная, с неровно постриженными волосами, наверняка, жёсткими, как солома, с обкусанными губами и обветревшей кожей, даже если на дворе стояло лето; её голубые глаза казались тусклыми стёклами, хотя могли сиять как маленькие звёздочки. Гавриил видел на одной из фотографий, в рамочках висевших на стене в столовой и коридоре. В других комнатах, кроме ванной, он не бывал. Вельзевул ни чем не интересовалась, ни с кем не дружила, не расстраивалась и не радовалась, застыв в невесомости. Излишне замкнутая, с тяжёлым взглядом бывалого зека, она дёргалась от чужих прикосновений, как от ожогов, и за шесть лет совместной учёбы не сказала ни слова. Ни разу.       Странная девочка стала странной после первого урока математики, когда учительница пытала её у доски, заставляя вслух объяснять шаги решения уравнения. Вельзевул хмурилась, пальцами скованно цепляясь за края кофты, и смотрела в пустоту, явно представляя в своей голове места и звуки куда более приятые, чем класс математики и крик учительницы. Гавриил посчитал это жалкой попыткой бунта и привлечения внимания, а потом школьный психолог попросила всех не задирать Вельзевул и не лезть к ней с вопросами, и учителя больше не спрашивали её устно. На вопрос, почему девочка не учится дома или в специализированной школе, ответили тогда что-то пространное про социализацию и адаптацию.       Сейчас Гавриил понимает, что это такое, не понимает только, что с Вельзевул случилось. И внутренний голос настаивает, что знать об этом Гавриил не хочет. Только последний год он ходит к Вельзевул домой и не обращать на неё внимание получается с большим трудом.       Он приходит, чтобы заниматься с ней математикой два раза в неделю. Мама Вельзевул платит ему чисто символическую сумму, чтобы всем было спокойней, и для этого же сидит вместе с ребятами в столовой. Гавриил уже научился не замечать до нельзя нервную женщину с дрожащими руками, которая два часа, не проронив ни слова и будто бы окаменев, проводит на другом конце стола для шести человек, попивая дурно пахнущий чай и уставившись в пустоту. Она встречает Гавриила и провожает его, не оставляя наедине с дочерью ни на секунду, и всё натужно улыбается, так, словно сейчас заплачет. И Гавриил, раскладывая учебники и свои конспекты, не перестаёт задавать себе один вопрос: миссис Флай делает это для собственного успокоения или для Вельзевул?       Наверное, женщина и сама не знает. Но в чём Гавриил уверен, так это в том, что за Вельзевул переживать нечего. Страха в её глазах Гавриил не видел тоже ни разу, чтобы с ней не случалось, а в школе случалось многое: от криков физрука-имбицила, которые и здоровому человеку были неприятны, до грубых приставаний парней. Несмотря на свой тщедушный вид и явный психоз, именно Вельзевул является тем, кто заставляет бояться.       Её немые взгляды резче и громче слов, её угловатое тело будто наполнено смертоносным ядом. Она пугает, как паук или пиранья, как что-то незаметное и именно потому опасное. В ней точно демон живёт, думает Гавриил, и это всё его жутко бесит. Ему хочется, чтобы Вельзевул умела драться, чтобы он мог её побить в честном бою, хочется, чтобы она вмазала ему хорошенько промеж глаз за такие мысли. А потом поцеловала, до крови прикусив губу.       Она в его жизни — таинственная переменная, кусочек мозаики, который не хочет встраиваться в общую картину, колючка, так и норовящая незаметно оцарапать палец. Гавриил лишь опасается, как бы всё не испортилось, как бы он всё не испортил. Только портить нечего, между ним и Вельзевул — оглушающая тишина и шуршание карандаша по листку бумаги. Между ними глубокая пропасть недосказанности, которую не перейти, не разбившись. И это Гавриила тоже бесит.       Сегодня миссис Флай впервые выходит из столовой, отвлёкшись на телефонный звонок, пока Гавриил собирает свои вещи. Он не знает, стоит ему дождаться женщину или можно уйти, и начинает впадать в панику.       Вельзевул осторожно касается его плеча, привлекая внимание. Гавриил вздрагивает от неожиданности и ничего не может сказать, только смотрит на Вельзевул. И он готов поклясться, что она одними губами шепчет ему:       — Пойдём, — и берёт его за руку, чуть сжимая вспотевшую ладонь.       Она ведёт его на второй этаж, тянет за собой, не оборачиваясь, а он послушно идёт, словно загипнотизированный. И не верит в происходящее ни на миг. Её рука слишком горячая и маленькая, и Гавриил боится сжать её в ответ, боится погладить большим пальцем, чтобы почувствовать кожу на ощупь, чтобы убедиться в реальности.       Вельзевул останавливается перед дверью, единственной в доме выкрашенной в тёмно-синий. Витиеватым почерком чёрной краской на ней написано имя девушки. Написано так, словно это имя феи из сказки, а не демона. Вельзевул разувается и выжидающе смотрит на застывшего от шока Гавриила. Он сглатывает и поспешно снимает с себя ботинки, ставит к стенке по примеру Вельзевул. Едва не заваливается, но облокачивается на всю ту же стену. Сердце колотится где-то в ушах и под самым черепом, дезориентируя. А Вельзевул снова берёт его за руку, свободной толкает дверь в комнату и входит.       Больше всего это место похоже на убежище ведьмы. Под потолком развешаны гирлянды, мерцая неоново-голубым и окрашивая все предметы в комнате в причудливые тона. На стенах нет обоев, и все они разрисованы флуоресцентными красками: облака и звёзды, планеты светились в сумраке. На шкафах висели плакаты, но Гавриил не мог разобрать с чем, полки были заставлены книгами и статуэтками; кажется, на подоконнике стояли цветы, а в дальнем углу комнаты — что-то, похожее на виолончель или контрабас. Гавриил и не знал, что Вельзевул умеет играть. Интересно, а могла она петь?..       Вельзевул тянет его вниз, усаживаясь на пол. Только сейчас Гавриил замечает, что вместо паркета пол устилает огромный мягкий плед, возможно, даже несколько, вместе с подушками, оставляя только небольшое пространство около письменного стола. Гавриил не понимает, что происходит. Действия Вельзевул сбивают его с толку, только больше и больше изворачивая мир. А она только смотрит на него, смотрит внимательно, в самые глаза, не выпуская его руки из своей, сжимает тонкими пальцами всё сильней — её мелко трясёт.       — Зачем? — только спрашивает Гавриил почему-то шёпотом. «Зачем ты это делаешь, если тебе некомфортно?» — остаётся в его голове.       После долгих минут молчания Гавриил удивляется, почему вообще думал, что она ответит. Вельзевул покусывает губы, то открывает, то закрывает рот и чуть шевелит губами, точно всё же что-то говоря; дышит прерывисто, иногда шумно вздыхая, иногда задерживая дыхание. Кажется, что её тело живёт само по себе, потому что взгляд от глаз Гавриила она не отводит, и от этого у него ледяные мурашки бегут по спине.       — Зачем это всё, Вельзевул? — спрашивает снова чуть громче, и она порывисто закрывает его рот ладонью. В глазах мелькает отчаяние, недовольство, но всё ещё не страх. Гавриил понимает, что мир расколется на миллион осколков, если Вельзевул испугается или заплачет.       Он пытается взглядом извиниться перед ней, хочет успокоить, только не знает как, боится сделать хуже. И не понимает, как вообще может выглядеть это «хуже», как оно вообще может произойти, если это Вельзевул, непробиваемая, опасная Вельзевул. Чёрт, он и сейчас боится того, что в ней, боится, что оно вырвется наружу. Вот оно, это «хуже» — выпустить демонов Вельзевул.       Сейчас ему кажется, что она хочет сказать очень многое, но как будто боится сболтнуть лишнего, как будто лишнее — это вся её жизнь. Ему кажется, что сейчас Вельзевул похожа на самку хищника, вдруг пустившей самца в логово со слепыми детёнышами; показывает самое дорогое, что у неё есть.       — Это особенно место.       Её голос похож на шелест листьев, и Гавриил думает, что это только в его голове, что Вельзевул ничего не говорила. Но её рука соскальзывает на плечо и пальцы впиваются в кожу даже сквозь водолазку. Вельзевул сглатывает, собираясь с силами и продолжает, выхватывая из своей головы самое важное, точно времени у неё нет на разговор.       — Это отец учил меня молчать и терпеть. Мне приходилось быть послушной. А потом я закричала, и у него остановилось сердце, — Вельзевул склоняет голову, и Гавриил буквально слышит мысли, суетливо и взволнованно шевелящиеся у неё в голове. Она не сказала ничего, но по взгляду юноша понимает, насколько ужасны её слова. Желудок сводит спазмом. — Но ты не это хотел услышать, — заключает.       Гавриил резко вдыхает. Конечно нет, но так нельзя отвечать. Он старается ухватиться за правильную мысль, за главную среди ледяного водоворота испуганных и изломанных обрывков образов.       — Я рад, что ты мне доверилась, — он выдавливает из себя улыбку.       Вельзевул кивает. Она осматривает лицо Гавриила, кивает ещё раз, и он понимает, что сегодня она не скажет больше ничего. Но теперь пропасть не такая уж и глубокая.