Изломы

Она помнит обветшалые обои, оконные рамы, выкрашенные белой краской, которая трескалась и рассыпалась меж пальцев, липла кусочками. Герда садилась у окна и колупала ногтями угол, выглядывая в вечернюю мглу, как в провал бездны, где единственными светлячками были мерцающие фонари. Зимой от них искрился снег, а в квартире было холодно: старые трубы ни на что не годились. Кай возвращался со своих подработок продрогший, с красными пятнами на лице и напрочь обледеневшим носом. Но руки у него всегда были тёплыми, и он обнимал в узкой прихожей Герду так крепко, что трещали кости. И он приносил ей что-то вкусное и сладкое, от чего она потом совсем не как леди облизывала пальцы, подтянув колени к груди на кухне. Было тепло и сыто. И надёжно. За стеной лежали недописанные лекции, конспекты и невыученные, несгрызённые гранитные талмуды, но она никуда не спешила, сидя с братом до поздней ночи в маленькой комнатушке с единственной, мигающей над головой лампочкой в облезшем, смешном абажуре. Вместе они мечтали о лучшей жизни. Кай строил планы, Кай придумывал и брал новые высоты, чтобы расшибить себе колени. Герда поддерживала, чтобы после держать его лицо в своих ладонях и отогревать, мягко целуя ледяной нос, лоб и щёки. Он никогда не отстранялся, только улыбался и млел. И обнимал её, и рассказывал на ухо сказки о том, как они будут жить. О вкусных круассанах на завтрак, красной рыбе, дорогих нарядах и десятках пар туфель — блестящих, замшевых, на любых каблуках, чтобы Герда могла менять их каждый день, словно принцесса. — Я бы заключил любую сделку, чтобы ты была счастлива. Красивое обещание. Страшное. — Главное, в погоне за призрачным счастьем не потерять себя, — сказала ему Герда. — Но ты ведь всегда меня найдёшь? — его руки сжались на её талии, прижали к себе, как что-то драгоценное. Словно ничего больше не имело значения, кроме них двоих. — Всегда. Сердце Герды было преисполнено жара. Возможно, ей вовсе не была нужна лучшая жизнь. У неё был Кай. А с ним — весь мир.

***

Обветшалые обои сменились идеально выкрашенными стенами, высокими потолками с дорогими, массивными люстрами, ювелирным орнаментом на лепнине, а оконные рамы с обкулопанной краской исчезли — вместо них появились витражи. И много, много стекла. Холодного, отталкивающего. Герда никак не может согреться в новом доме и в их новой жизни, словно оказавшись во дворце изо льда, который взирает на неё из каждого зеркала, из каждого осколка с осуждением, пускай и принадлежит им с Каем. Он исполнил свою мечту: построил им новый мир. Роскошный, на зависть окружающим. Герда не знает, какой ценой. Герда не уверена, что хочет знать. Герда не настолько глупа, чтобы не прислушиваться к звучащим за стенами именам. О тех людях (ли?), что зовут Чудовищем или Синей Бородой, или Ведьмой. Герда не настолько глупа, чтобы не знать: Снежным Королём зовут не просто так; и жестокость в Кае наращивается айсберговой наледью. — Я тебя совсем не вижу, — говорит она, когда тот появляется на ужине спустя долгое время, полное, ха-ха, пустот из коробок-комнат. Он стал ещё выше, худее и бледнее. Словно другим человеком, а не тем мальчишкой, что возвращался с подработок затемно и стаскивал с себя шарф, едва переступив порог. И белизна его кожи подчёркивается окружающей их роскошью. Герда себя среди всего этого который год чувствует не к месту. Ей в этом доме холодно. Ей этот дом не рад. Она в империи брата даже с осколком своего маленького дела, шитья платьев, всё равно лишняя. — Много работы, Герда, — он садится напротив, и улыбка у него напрочь лишена тепла. Герде хочется взять его лицо в ладони и снова отогревать, как раньше. В последний раз Кай не позволил этого сделать, захлопнувшись так резко, что Герду обдало стужей да заиндевевшими осколками: острыми, вспарывающими. Больно. Несколько раз они ругаются. Герда кричит, и летят во все стороны иглы, кисти, куски тканей для будущих платьев, блуз и прочего-прочего, что когда-то было одеждой для кукол. Герда кричит и почти плачет, а Кай так спокоен, словно мертвец. Сейчас же хочется разбить бокал с этим красным вином из бутылки за несколько сотен? тысяч? Ей всё равно. Разбить бы и оживить эту мёртвенную обледенелость. Герда держится, комкая в пальцах салфетку. Кусок в горло не лезет — только вино. И оно, испитое почти всё, даже не окрашивает Каю щёки пьяным румянцем, делая похожим на живого. Только дыхание сбивается, когда Герда на своём настаивает и усаживается прямиком ему на колени, как в те тёплые, далёкие годы под мигающей лампочкой в облезшем, смешном абажуре. Кай целует ей основание запястья, не отводя взгляда. От губ расходится узор инея — или то воображение рисует невозможное? То, что она никак согреться не может? Холоднохолоднохолодно. — Я всё время мёрзну, — говорит Герда, целуя его скулы, ровный нос и обжигаясь морозом. У неё наверняка синеют губы. — Здесь холодно. Кай хмурится. Не отстраняется. Не согревается. Снежный король. Но руки сжимает крепко, и Герде чудится то самое чувство собственной абсолютной значимости — его любви к ней. Нерушимой. — И у меня чувство, что я тебя теряю. С каждым ушедшим днём. Стены давят со всех сторон: мебелью, массивными люстрами, едой, на вкус похожей на осколки стекла, что изрежут ей весь рот. Герде хочется разрушить всё до основания и в руинах найти сердце своего брата. Пальцы Кая вплетаются ей в волосы. Немногим жёстко, крепко, но правильно. Как если бы он боялся остаться без неё одному в этом дворце изо льда. — Ты не можешь меня потерять, — с нажимом говорит он, второй рукой проходясь по спине. Столп мурашек омывает приливом позвонки. — Всё, что я делаю, чего бы это ни стоило, я делаю для тебя. Для нас. — Не ценой себя, — шепчет Герда практически ему в губы. Другие осудят, другие — проклянут, но Герда осознаёт вместе с волной жара, бросившейся в лицо, словно бешеной гончией: каждый её поцелуй должен был закончиться именно так. Она хочет согреться. И его хочет согреть. Чтобы гораздо позже, глубокой ночью сидя у горящего камина и грея руки едва ли не в самом огне, вслушиваться в его треск и глубину чужого дыхания: Кай спит, отвернувшись к стене, и заглядывающая в окно луна окрашивает его кожу в белоснежное, сверкающее чуть ли не снегом. Герда горячо выдыхает в свои ладони, кутаясь в старый свитер брата. Зябко поджимает ноги. Кай выполнил своё обещание. Теперь её черёд.