Sans qu'un remord ne me vienne

      - Моя дорогая Симиляр, вы не поверите, если я расскажу, как ужасно скучал по вас! – красавец подвел цыганочку к постели и усадил рядом с собой.       - О, Феб!.. Вот теперь мне не страшно и умереть. Ведь он говорил, будто убил вас!       - Кто – он? – рассеянно спросил офицер, завладевая маленькой ладошкой и с досадой размышляя о том, что ее прошлый наряд куда как более подходил для свидания – по крайней мере, с ним не нужно было бы столько возиться, а Феб прекрасно помнил, как неохотно эта крепость сдает свои бастионы.       - Монах, - Эсмеральда ощутимо вздрогнула. – Ведь это он ударил вас тогда, монсеньор! Я не знаю, откуда он появился – словно поднявшийся из преисподней призрак!.. Я видела только его горящий взор и вонзившийся кинжал, а потом потеряла сознание. Меня обвинили в убийстве, арестовали, даже… пытали…       Девушка всхлипнула и, вырвав ладошку, прикрыла лицо руками.       - Клянусь Юпитером, ты уже достаточно выстрадала, малютка! – воскликнул Шатопер, найдя эти слезы удобным предлогом подсесть поближе и обнять красавицу за плечи. – Кажется, пришло время и порадоваться, насладиться жизнью…       - Да, да, мой Феб!.. – убрав ладони от чуть порозовевшего личика, Эсмеральда с любовью взглянула на свое Солнце. – Но я теперь ничего не боюсь: ты жив, ты со мной, и я знаю, что все мои мучения были не напрасны: страдать для тебя – тоже блаженство!       - Да ведь сейчас-то нам вовсе не нужно страдать, - голос офицера сделался хриплым, в глазах появился масляный блеск; он быстро запечатлел на смуглой шейке пылкий поцелуй.       - Нет, Феб, подожди! – обернулась плясунья, чуть отстраняясь. – Скажи прежде: ты любишь меня?       - Да разве я не говорил тебе, мой прекрасный ангел?.. Я люблю только тебя, тебя одну, и буду любить до конца дней!       - Тогда… тогда давай убежим?.. Феб, ведь меня осудили за колдовство!.. Поп сказал, что приговор никак не отменить, и, мне кажется, он прав… Уедем, любимый мой! Уедем туда, где сможем любить друг друга вечность!       - Послушай, что это за поп, которого ты вечно поминаешь, дорогая Симиляр? – капитана мало интересовали подробности злоключений маленькой колдуньи, но развивать тему отъезда ему уж точно не хотелось.       - Священник Собора Богоматери, где я нашла убежище, - с дрожью в голосе отозвалась цыганочка. – Он начал преследовать меня еще зимой, а может, и раньше…       Пока Эсмеральда рассказывала о свалившихся на нее по вине архидьякона несчастьях, словно бы заново переживая тяжелые последние месяцы, предприимчивый офицер ослабил шнуровку по бокам сюрко и, запустив туда руки, начал легонько, а потом все с большим пылом ласкать девичью грудь. Плясунья, попытавшаяся было остановить его, вскоре нашла эти ласки весьма приятными и только тихо вздыхала по временам, не прерывая, однако, повествования. Она чувствовала на своем теле горячие руки; порозовевшее ушко ее опалило дыхание возлюбленного, который не стеснялся уже со всем жаром впиваться в нежную шейку. Руки его, сжимавшие секунду назад упругие полукружия груди, вдруг скользили ниже, ласково оглаживая плоский животик через котту и камизу. Пальцы непроизвольно тянулись еще ниже, но капитан не осмеливался пока на более решительные действия, боясь спугнуть эту райскую птичку.       Наконец, пока Эсмеральда с ужасом вспоминала, как монах тащил ее в этот дом и как она пыталась убить его, Феб решил, что медлить дальше нельзя. Он страстно стиснул мягкое бедро, а через мгновение рука его оказалась уже между девичьими ножками.       - Что вы делаете?! – воскликнула цыганка, инстинктивно сжимая бедра и желая вскочить, однако крепкое объятие удержало ее.       - Я люблю тебя, прелесть моя! – пылко ответил де Шатопер, разворачивая цыганку лицом к себе и запечатывая медовые уста долгим поцелуем.       Вскоре девушка перестала трепыхаться; ее изящные ручки обвились вокруг шеи возлюбленного. Посчитав себя победителем, офицер начал потихоньку задирать платье-сюрко, намереваясь избавить красавицу от лишней одежды; та не противилась. За ним последовала на пол котта. Лишь оставшись в одной камизе, девушка спохватилась и попыталась остановить распалившегося капитана:       - Феб, прошу тебя… Я мечтаю принадлежать тебе, и только тебе, но разве не будет разумнее сначала выбраться отсюда?..       - Ангел жизни моей, неужто ты оттолкнешь меня в такую минуту?.. – мужчина уткнулся губами в наполовину обнаженную грудь; голос его был полон сладострастного предвкушения. – Я ждал нашей встречи все эти долгие месяцы разлуки. Клянусь рогами сатаны, я не вынесу более ни единой минуты вдали от тебя, моя дорогая Симиляр!       - Ах!.. Мой Феб, мое Солнце! Если бы ты только знал, как я люблю тебя!.. Что ж, пусть это случится здесь. Не все ли равно, под каким небом находиться, если ты рядом?.. А если явится монах, ты убьешь его. А после увезешь меня, спрячешь, и мы будем всегда вместе! Я буду петь для тебя, танцевать для тебя, готовить тебе ужин и полировать саблю. Все – для тебя, вся моя жизнь, моя кровь и душа моя. Я и появилась на этом свете, и выросла, и расцвела только для тебя, мой Феб! Верно, Творец создал меня, чтобы отдать однажды в твои руки – и какое это блаженство, должно быть, принадлежать тебе, любовь моя!.. Скрепим наш союз сейчас, на этой постели, если ты того желаешь. Вот я, перед тобой, малютка, которая любит тебя больше жизни, больше чести своей. Так возьми же меня, мой Феб, а взамен я не попрошу ничего, кроме любви!..       Быстро скинув куртку, капитан повалил цыганку на спину и, лаская обнажившиеся бедра, начал задирать камизу, совершенно позабыв об обстоятельствах, предшествовавших его появлению в этой лачуге, и думая лишь о том, как бы поскорее раздвинуть эти прелестные ножки, гладкие, словно шелк. Охваченный похотью, мужчина, склонившись над распростертым под ним телом и опершись на руку, целовал манящие губки, в то время как пальцы другой ладони судорожно возились с тесемками штанов. Наконец, он ненадолго усадил девушку и одним движением высвободил ее из складок тонкой ткани, заставив покрасней до корней волос.       - О!.. – только и выдохнула она, когда Феб, вскочив с постели, начал скидывать с себя сапоги, штаны, шоссы, рубаху…       Когда, оставшись в костюме Адама, он развернулся, то увидел прикрывшую веки, пунцовую от смущения Эсмеральду, поджавшую под себя ножки и скрестившую на груди тонкие ручки. Если бы застал ее в этот момент Микеланджело Буонарроти, он бы, несомненно, создал лучшую свою скульптуру, которая превзошла бы в отображении непорочности многочисленных Мадонн. Однако видел ее сейчас только обычный вояка, который, хотя и не в состоянии был понять очарования этой девичьей стыдливости, оценил, тем не менее, по достоинству все прелести ее фигуры, совершенно искренне выдохнув:       - Любовь моя, клянусь душой, я в жизни не видел никого прекраснее тебя!       - А разве ты видел много обнаженных женщин?.. – встрепенулась цыганочка, позабыв даже на мгновение свой стыд.       - Прелесть моя, есть ли нужда сравнивать розу, чтобы понять, что нет в мире цветка краше? Увидеть тебя во всей первозданной красе достаточно, дабы уразуметь, что на земле не сыскать другой женщины столь восхитительной и столь превосходно сложенной!       Плясунья не ответила; лишь одарила капитана долгим, призывным взглядом, полным неизбывной нежности. Медленно, отняв от груди руки, она протянула их к своему дорогому другу, призывая разделить на низком ложе любовь и наслаждение. Шатопер был не из тех, кого нужно просить дважды.       Присев также на колени напротив прекрасной девы, он немедленно притянул ее к себе и начал ласкать с жадностью пылкой юности. Руки его лихорадочно блуждали по девичьему стану, то сжимая небольшую грудь, то скользя по выгнутой спине, то оглаживая округлое бедро. Вскоре губы его нашли маленький сосок, принявшись нежно ласкать быстро затвердевшую горошину. Пальцы нащупали заветный бугорок, скрытый кустиком темных волос. Красавица изогнулась и попыталась вскочить, однако Феб вовсе не намеревался теперь отступать.       Повалив плясунью на кровать, он страстно прошептал срывающимся голосом:       - Не бойся, малютка. Я люблю тебя больше жизни, так позволь же мне показать свою любовь!       Не сказать, чтобы эти слова совершенно успокоили Эсмеральду, но она, по крайней мере, решила позволить капитану делать все, что тому вздумается. В конце концов, рано или поздно это все равно должно было произойти, и остается благодарить небеса, что она лишится невинности в объятиях любимого человека, а не рядом с постылым монахом.       Ощутив, как начало расслабляться девичье тело в его руках, ободренный ее немой покорностью, Шатопер продолжил свои посягательства. Запечатав уста долгим поцелуем, он стиснут тонкую талию, спустился к бедру, помедлил несколько мгновений и снова дотронулся до девственной жемчужины. Прелестница вздрогнула и попыталась сжать колени, однако мужчина не позволил ей этого. Некоторое время между ними шла безмолвная борьба: цыганка не то чтобы всерьез сопротивлялась, но врожденная женская стыдливость и страх первой близости все же не давали ей сразу уступить и безропотно смириться с маневрами опытного в таких делах офицера. Но вскоре, утомленная, она послушно расслабилась и, замерев, попыталась прислушаться к собственным ощущениям. Его губы, блуждающие по плечам и обнаженной груди, оставлявшие горячие, влажные следы на шее, несомненно, дарили ни с чем не сравнимое блаженство. Его прерывистое, сбитое дыхание было приятнее и красноречивее самых пылких любовных признаний. Однако плясунья все же чувствовала себя ужасно неловко, неосознанно сжимая внутренние мышцы при всякой попытке увлажнившихся пальцев проникнуть в нее. Она любила красавца-капитана, она готова была позволить ему все, но это совершенно не отменяло того факта, что его постыдные действия вызывали в ней внутреннее сопротивление. Бедняжка разрывалась, испытывая одновременно удовольствие от быстрых прикосновений там и настоятельную потребность немедленно убрать его руку и прекратить всякие посягательства на ее честь.       Феб ощутил эту внутреннюю борьбу и справедливо рассудил, что есть только один верный способ побороть смущение юной девы и разрешить все ее сомнения разом. В момент оказавшись меж прелестных ножек, он уткнулся давно восставшей плотью в заветный грот. Эсмеральда распахнула черные очи и вперила испуганный взгляд в опьяненного вожделением возлюбленного.       - Красавица! – пылко зашептал тот, нащупывая пальцами женское лоно и направляя туда мужское копье. – Я так долго ждал этой минуты, я томился каждый день в ожидании нашей встречи. Я люблю тебя безумно, дорогая Симиляр, и желаю тебя, как никогда и никто из мужчин не желал ни одну женщину!..       Цыганочка смежила веки, счастливо улыбаясь, но в следующую секунду тихо вскрикнула и дернулась; острая боль пронзила низ живота.       - Черт подери, девица!.. – изумленно воскликнул де Шатопер хриплым голосом.       Плясунья всхлипнула, обвив руками крепкие плечи возлюбленного; из-под прикрытых ресниц скатилась одинокая слезинка, которую Феб тут же осушил легким поцелуем.       - Ты восхитительна, красавица, - пробормотал мужчина, прикусывая маленькое ушко и начиная размеренно двигаться. – Клянусь Юпитером, моя шпага никогда еще не бывал в таких тугих ножнах… Ох, милочка, боюсь, ты слишком прекрасна, чтобы я мог долго сдерживать своего жеребца!       Эсмеральда слушала эту сбивчивую речь и улыбалась сквозь слезы. Она была счастлива соединиться, наконец, с любимым, ее успокаивали и ободряли восторженные речи офицера, однако примешивалась и какая-то горечь. Вот она и совсем взрослая, уже не девушка… Растратила свое сокровище, лишившись его в убогой хижине проклятого монаха, навсегда потеряв шанс обрести когда-нибудь родителей… Впрочем, что за глупости?! Как смеет она роптать на судьбу и сожалеть о какой-то невинности, когда после стольких страданий жизнь все же смилостивилась и вернула ей Солнце! О, пусть ее завтра повесят, пусть пытают, пусть мучают – теперь ничего не страшно, лишь бы только Феб не разлюбил ее.       Повелитель ее сердца тем временем уткнулся лбом в подушку, совсем рядом с ее головой, и тихо зарычал от нестерпимого блаженства. Цыганочка ласково запустила пальчики в его темную шевелюру, другой рукой вцепившись в крепкую спину. Никакого физического удовольствия от происходящего девушка больше не чувствовала; боль постепенно проходила, но наслаждения не было и в помине. Однако плясунью не особенно это заботило: главное, что капитан рядом, что ему хорошо с ней, что он желает ее и любит всем сердцем – не это ли счастье?       Мужчина вдруг начал двигаться быстрее, приподнявшись и с остервенением врезаясь в податливое женское лоно. С силой сжал нежную грудь, так что партнерша его невольно поморщилась, а через секунду погрузился на полную глубину и замер, утробно застонав. Упал на распростертую под ним, покрывшуюся бисеринками пота юную красавицу и уткнулся губами в шею, закопавшись в копну черных волос.       - Клянусь душой, ты самое восхитительное создание, которыми только угодно было Господу заселить землю! – искренне выдохнул капитан, неохотно скатываясь с упругого девичьего тела и укладываясь рядом.       Опершись на локоть, он некоторое время задумчиво водил пальцами по груди, животу, ручке только что познанной им девушки. Взгляд его удовлетворенно блуждал по женственным изгибам, вздымающимся белым полукружиям, обагренным кровью пышным бедрам… Феб никак не мог решиться, что же ему теперь делать.       Мало того, что девица и впрямь оказалась чудо как хороша, так она еще, ко всему прочему, и впрямь была девственницей! Капитан никак не мог понять этого: если, по ее словам, какой-то поп возжелал ее и даже притащил в это укромное убежище, заставив бежать из собора, почему же он до сих пор не воспользовался своей наградой? Выходит, колдунья все же чего-то напутала?.. Или специально недоговаривает? Или вообще выдумала всю эту историю с монахом, чтобы заманить его сюда – в таком случае, она и впрямь влюблена до безумия! Как бы там ни было, но отдавать ее палачу офицеру теперь решительно не хотелось. Больше этого ему не хотелось, пожалуй, только заботиться о ее спасении, бежать из Франции или что она там еще несла?.. С другой стороны, если священник и впрямь не более чем выдумка разыгравшегося воображения, было бы совсем неплохо просто позволить ей остаться в этом доме и навещать время от времени. Молодая красивая жена с щедрым приданым – это, безусловно, прекрасно. Но прелестная, послушная, нежная любовница в придачу к ней – это вдвойне лучше!       - Послушай, дитя, - начал Феб, поигрывая с женской грудью, - касательно всей этой истории с монахом. Если это только хитрая уловка, чтобы заманить меня в сети – ты трудилась совершенно напрасно. Я с удовольствием запутаюсь в твоих сетях и без всяких призраков…       В этот момент речь его была прервана самым грубым образом: дверь распахнулась, едва не слетев с петель. На пороге, озаренный красным светом закатного солнца, стоял архидьякон Жозасский Клод Фролло.       Священник замер на секунду. В глазах его отразилась адская мука – такая, верно, пляшет языками пламени в зрачках сжигаемого заживо. А в следующее мгновение лицо его приняло совершенно нечеловеческое выражение, исказившись дьявольской ненавистью.       - Братец, постой!.. – крикнул Жеан, вцепившись в плечи обезумевшего архидьякона, намеревавшегося придушить капитана голыми руками.       Развернувшись, Клод, который был значительно мощнее брата, с таким неукротимым гневом взглянул на школяра, что тот невольно отступил, а в следующее мгновение отлетел к стене. Рука у старшего Фролло оказалась тяжелой, в чем мальчишка впервые в жизни убедился на собственной шкуре: от оплеухи зазвенело в ушах. К тому же бедняга так приложился затылком, что в глазах на секунду потемнело; застонав, он обессиленно сполз по стенке. Это немного отрезвило разъяренного мужчину; желание убивать никуда не делось, но с ним уже вполне можно было хотя бы попытаться бороться.       - Постойте, я же видел вас сегодня в соборе! – очнулся Феб, нисколько не смутившись и поднимаясь с кровати; Эсмеральда натянула одеяло до подбородка и сидела ни жива ни мертва. – Братец… Выходит, вы и есть архидьякон Клод Фролло? Жеан, дружище, что ж ты мне сразу не сказал, что здесь замешан твой почтенный брат, на чьи деньги мы так славно покутили вчера?!       Священник обернулся и смерил едва только начавшего приходить в себя парнишку очередным тяжелым взглядом.       - Послушайте, святой отец, здесь, видно, вышло недоразумение, - продолжал капитан, натягивая штаны. – Видите ли, эта девушка приговорена за колдовство…       - Она приговорена за ваше убийство!.. – прорычал Клод. – Вы, однако, живы и неплохо себя чувствуете, как я вижу!       - Милостью Божьей и стараниями лекаря, - беспечно кивнул офицер, влезая в рубаху. – Ну да не в том дело. Вопрос заключается вот в чем: поскольку ведьма больше не находится под покровительством Божьей Матери, я, как человек военный, обязан препроводить ее по известному адресу, откуда ее доставят на Гревскую площадь. Потому я забираю девчонку. Сейчас.       Эсмеральда смертельно побледнела. Она слышала жестокие слова, но смысл ускользал от нее. Феб, ее Феб, ее Солнце, пришел за ней, чтобы отдать палачу?.. Нет. Невозможно. Этого не может быть. Только не после того, что между ними произошло, ни теперь, когда он бог весть сколько раз поклялся ей в вечной любви!.. Это просто сон. Кошмар, который развеется с рассветом.       - Нет, капитан Шатопер, - твердо ответил священник; глаза его опасно сузились.       - Нет?.. – переспросил вояка, скорее удивленно, нежели враждебно. – Однако я, как слуга короля, вынужден повторить более настоятельно: я забираю эту колдунью.       - Нет, - тем же непреклонным тоном повторил Фролло. – Вы можете быть слугой хоть короля, хоть самого дьявола, девушку вы не получите. Это говорю вам я, слуга Господа!       - Интересно, осмелитесь ли вы повторить эти слова при Людовике XI, - сощурился Феб, пристегивая шпагу и тоже постепенно теряя терпение. – По какому праву вы держите здесь осужденную? Она утверждает, что вы силой принуждали ее вступить в греховную связь!       - Если я вступал с ней в связь, отчего же кровь на простынях, капитан?! – взревел архидьякон, хватая офицера за горло; однако отступил быстрее, чем Феб успел дотянуться до оружия. – Несчастная безумна, сударь. Вам это, конечно, неизвестно, однако я довольно успешно занимаюсь иногда от скуки медициной, поэтому мне захотелось попробовать помочь ей. Я даю цыганке специальные отвары, и большую часть времени она выглядит и ведет себя совершенно нормально; однако сознание ее остается расколотым: после пыточной ей мерещатся всякие ужасы, она часто рассказывает небылицы и сама в них верит. Она больна.       - Что ж вы не лечили ее в соборе? – вскинулся офицер, которого эта история совершенно не тронула. – Разве вы не знаете, что за его стенами девушку ждет смерть?       - Ей необходим свежий воздух. Здесь безлюдно, как вы могли убедиться, поэтому Эсмеральда может спокойно гулять у берега, в перелеске – ей это на пользу.       - Хорошо, - перебил капитан, которому порядком надоел этот разговор: он ощущал себя дураком, а глупцы, догадываясь в душе о своем слабом месте, особенно не любят чувствовать себя таковыми. – Каковы бы ни были ваши намерения, девушка все-таки покинула убежище и подлежит казни. Поэтому повторяю в третий раз: я, так и быть, не буду упоминать вашего имени, если вы не станете препятствовать мне вернуть осужденную в руки закона.       - Я тоже повторяю в третий и последний раз: вы не получите девушку.       - А если я все же рискну забрать ее без вашего позволения, святой отец?! – не на шутку разозлился подобным обращением де Шатопер.       - Попробуйте, - сухо предложил священник. – Отлучение будет меньшей из ваших бед. Однако оно потянет за собой освобождение от должности и, уж конечно, разрыв помолвки с семейством де Гонделорье.       - По… помолвки?.. – слабо прошептала девушка и стала белее полотна, в глазах потемнело, шум в голове усилился; если бы бедняжка стояла, она бы уже упала.       - Кстати, хочу вас обрадовать, - покосившись на цыганку, продолжил Клод. - Именно меня епископ лично попросил сегодня провести обряд венчания. Конечно, я не мог отказать Его Превосходительству и с радостью согласился скрепить этот союз.       - Прекрасно. Я очень рад, - прошипел, сплюнув, вояка. – Имейте в виду, святой отец: единственное, что спасает вас от пары лишних дырок – ваша ряса. Но не думайте, будто я позволю безнаказанно насмехаться над собой, ясно! Мы еще посмотрим…       С этими словами он вышел, провожаемый холодным взглядом старшего Фролло, недоуменным – младшего и совершенно отчаянным и почти безумным – Эсмеральды.       - Жеан, с этого дня можете считать, что у вас больше нет брата, - медленно произнес архидьякон, поворачиваясь к по-прежнему сидевшему на полу мальчишке.       - Братец, да ведь я… - начал было тот, однако был резко прерван.       - Отец Клод. Отныне я для вас – отец Клод, как и для прочих чад церкви, - священник оставался страшно, неестественно спокоен; все будто застыло, заледенело в его душе от нестерпимой, несовместимой с жизнью боли. Все было кончено.       - Я не хотел, не думал… - школяр начал подниматься и невольно застонал. – Однако, братец… то есть, отец Клод… ну и тяжелая же у вас рука, одним словом!       - Ты сейчас же, не мешкая, отведешь девушку во Двор Чудес, - мужчина проигнорировал и эту высказанную с умильной улыбкой жалобу, и виноватый вид белокурого сорванца; не оборачиваясь, через плечо кинул цыганке: - Одевайся.       С этими словами архидьякон вышел из домика; Жеан поплелся за ним, кинув на Эсмеральду понимающе-заговорщический взгляд и разводя руками, дескать, делать нечего, лучше с ним сейчас не спорить.       Плясунья, пошатываясь, поднялась с постели; дрожащий туман застил глаза. Помедлив, она подобрала сваленную в беспорядке на полу одежду и начала облачаться, механически выполняя привычные действия и пытаясь разогнать звенящую пустоту, что образовалась в голове и не позволяла зародиться ни единой мысли.       - Дорогой братец, но к чему такая спешка? – начал мальчишка, осторожно подступая к хмурому, как грозовое небо в ночную пору, Клоду. – Кажется, малышка и впрямь немного не в себе. Зачем тащить ее сейчас, когда едва начали сгущаться сумерки, через пол-Парижа? А вдруг ее узнают?.. Не будет ли разумнее дождаться хотя бы наступления темноты?       - Жеан, вы, кажется, еще глупее вашего безмозглого дружка, - не отрывая взгляда от противоположного берега Сены, процедил священник. – Неужели ты полагаешь, что дрянной офицеришка вот так просто забудет обо всей этой истории?! Да не пройдет и часа, как он вернется сюда с десятком стражников! Ты хоть понимаешь, что натворил?! Я не буду уже упоминать, что ты предал родного брата – брата у меня больше нет. Но из-за тебя молодую, невинную девушку могут отправить на виселицу. И, кстати, если тебе снова придет охота молоть языком: в этом доме ты никогда не был и вообще не знаешь о его существовании; никаких танцовщиц здесь не встречал, как и меня; а капитан де Шатопер – большой любитель выпить, и по этой причине часто страдает провалами в памяти и галлюцинациями. Уяснил?       - Угу, - школяр потер все еще ноющую щеку.       - Проклятая девка, сколько можно возиться?! – не выдержал Фролло по прошествии еще полминуты и вернулся в хижину.       Эсмеральда оделась и теперь неподвижно сидела на сундуке, прижав колени к груди и вперив невидящий взгляд в противоположную стену.       - Пойдем, - властно приказал мужчина, встряхивая ее за плечо.       - Зачем? – блеклым голосом спросила девушка, не пошевелившись.       - Затем, что скоро сюда явится стража! – архидьякон был до крайности зол, однако невольная жалость закралась в сердце при виде ее немой скорби. – Пойдем, если не хочешь встретить рассвет на Гревской площади. Жеан отведет тебя к твоим друзьям.       - Не трогайте меня! – словно очнувшись ото сна, взвизгнула красавица, стоило священнику попытаться потянуть ее за руку; однако через секунду заговорила все тем же бесцветным, вмиг потускневшим тоном: - Я не хочу больше жить. Пусть лучше будет Гревская площадь. Виселица – это, верно, не так больно, как разбитое сердце. Уходите. Когда они вернутся, вас уже не будет. Я не стану рассказывать, что это вы притащили меня сюда, не буду изобличать ваш грех. Бог вам судья, а мне это уже все равно.       - Дура! – в сердца крикнул Клод, встряхивая маленькую упрямицу за плечи и едва сдерживая желание надавать ей хороших оплеух и привести в чувство. – Думаешь, ты что-то этим докажешь? Мнишь, что ему будет дело до твоей смерти? Это мне, мне снова будет нестерпимо больно по твоей вине, а он и имени твоего не вспомнит, ясно тебе?!       «Он и сейчас не помнит», - с грустной иронией подумала плясунья. Архидьякон, тем временем, продолжал:       - Тебе кажется, что ты уже так много испытала, что ты видела жизнь во всей ее неприглядности; мнишь, что ты знаешь обо всем на свете, а боль твоя нестерпима и уникальна! И ты решила просто сбежать, даже не попытавшись бороться. Но ты ничего не знаешь о жизни, ничего, слышишь?! Жизнь – это дар Божий, бесценный, прекрасный; а ты готова расстаться с ним, так и не начав толком жить, ничего не узнав о мире, о красоте, даже о самой себе. О, почему люди начинают ценить жизнь, только когда ее остается на полглотка, как у нашего короля?.. Растрачивают свои дни, как мой братец – монеты; вот только не к кому потом идти и клянчить еще. Ты такая же, как Жеан: маленький, эгоистичный ребенок, не видящий дальше собственного носа!.. Думаете, вы умнее прочих?       Священник обернулся на неслышно прокравшегося следом за ним юного шалопая и набросился теперь уже на него:       - Полагаешь, что твой брат, «полоумный архидьякон», ничего не понимает в жизни? Верно, это так и есть, потому что половину ее я посвятил тебе – и что получаю взамен?! Постоянные жалобы учителей да твои глупые бредни о достоинствах позорных столбов и виселиц! Чем ты гордишься: своим невежеством, своей никчемностью, своими пагубными привычками, которые по недомыслию считаешь свободой, в то время как скован ими по рукам и ногам?.. Ты мнишь себя безбожником и радуешься этому вольнодумству, но можешь ли ты доказать свою правоту, можешь ли с уверенностью утверждать, что Бога нет?       - Да ведь и обратное пока никто в точности не подтвердил, - рискнул ответить школяр.       - Ты неглупый юноша, Жеан, так подумай на досуге над нехитрой истиной. Если верующий человек оказывается неправ, он ровным счетом ничего не теряет от своей веры; если ошибается безбожник, он в посмертии своем теряет все. Поразмысли об этом. Но не время и не место для подобных разговоров: я доберусь с вами до левого берега, и дальше наши пути разойдутся. Жеан, за девчонку отвечаешь головой! И не смей являться ко мне раньше, чем через три дня, тебе ясно?       - Ясно, братец, - кивнул мальчишка, подходя к Эсмеральде и осторожно дотрагиваясь до плеча: - Пойдем, малютка.       Цыганка вздрогнула, но послушно поднялась. Не без помощи белокурого парнишки забралась в лодку и замерла. Архидьякон влез последним, с брезгливым отвращением кинув на дно платье послушницы Отель-Дье и запачканную кровью простыню; плясунья вся как будто сжалась. На середине Сены белье отправилось в воду и вскоре скрылось в волнах. Чуть погодя, священник снял с себя плащ и отдал брату:       - Оденешь на нее. Не идите людными улицами. Уже темнеет, вас не должны узнать.       - Да, - кивнул Жеан и, немного погодя, невнятно добавил: - Прости, Клод.       Тот вместо ответа неопределенно дернул плечом и поморщился, как от сильной боли. Что ему теперь в этом «Прости»?.. Но нет, нельзя: он подумает обо всем случившемся позже, когда дело будет сделано и опасность останется позади. Вот тогда можно будет спокойно оплакать собственную несправедливую участь, умереть от нестерпимой тоски, воскреснуть на следующий день, чтобы снова и снова гибнуть в плену осознания бесконечного одиночества. Но прежде нужно спасти маленькую колдунью и отвести от себя всякие подозрения.       Выскочив из лодки, старший Фролло подождал, пока выберется на левый берег юная парочка и, с силой толкнув утлое суденышко, отправил его в свободное плаванье вниз по Сене.       - Если с ней что-то случится… - внушительно произнес Клод, на секунду впившись в плечи младшего брата и одаривая его тяжелым взглядом.       - Все будет хорошо, братец, не волнуйся! – беспечно ответил тот, с удивлением подмечая странное выражение в глазах мужчины: это была гремучая смесь отчаяния, тоскливой боли, какой-то будто даже обреченности, решимости и… нежности? покорности? любви? Этого Жеан не смог разобрать. При этом лицо, как всегда, оставалось абсолютно бесстрастным, лишь в черных зрачках метались отблески рвущих на части переживаний.       Архидьякон резко развернулся и зашагал в сторону Парижа.       - Пойдем? – немного помедлив, школяр обернулся на замершую цыганку.       Та безропотно подчинилась и, укутанная черным плащом, двинулась вслед за юношей. Они шли молча, погруженные каждый в свои мысли. Жеан напряженно думал, что же он все-таки натворил на сей раз. Эсмеральда снова и снова перебирала в голове подробности короткой любовной сцены и жестокие слова – стража, виселица, колдунья… помолвка. Значит, все это было ложью. Все, от первого до последнего слова. Осознание принесло такую мучительную боль, какую не в силах причинить ни испанский сапог, ни дыба; воспоминания вонзались в сердце острыми крючьями раскаленного железа, оставляя незаживающие шрамы. Она смутно надеялась, что в Париже ее все же схватят и отправят на казнь. Однако самой раскрывать себя девушке не хотелось: на это не было сил, да и к тому же вместе с ней запросто мог пострадать невинный мальчишка, который сдержал слово и привел к ней капитана. И вовсе не его вина, что та любовь, которой одной и жила плясунья уже многие месяцы, существовала исключительно в ее голове.       Из-за праздника, однако, в столице было очень людно, начиная с давки в воротах. Никому не было дела до юной парочки, спешащей знакомым маршрутом. Не прошло и часа, как Жеан со спутницей достигли Двора Чудес и углубились в его кривые улочки.