Свет в конце туннеля

«Иногда лучший способ погубить человека — это предоставить ему самому выбрать судьбу.» М. Булгаков «Мастер и Маргарита»

Говорят, ты должен отвечать за каждый свой шаг. Что бы то ни было: слова, действия или даже косой взгляд, направленный на не того человека, ты обязан нести ответственность. Она, словно железные доспехи, тяжким бременем ложится на твои плечи, не давая забыть. Малейшая оплошность может закрутить такой водоворот событий, из которого выбраться, кажется, невозможно. А если, как это часто бывает, пытаешься все исправить, тебя лишь сильнее затягивает в пучину происходящего так быстро, что ты и опомниться не успеешь, как появится острое желание лезть на стену от отчаянья. Но почему-то все также молчат, как предотвратить предстоящие события. И ответ этому очень прост: этим знанием не обладает ни один человек. А ведь было бы намного проще жить, зная ход событий в будущем. Но, к сожалению, так не бывает. А жаль. Неся в руках пакеты с продуктами, мы с Микасой возвращались домой после еженедельного визита на рынок. Девушка, ловко подхватив подмышку пакет, громко жевала сочное красное яблоко, время от времени вытирая сок тыльной стороной ладони. — А фот и непрафда. Я флыфала, они новое открыфать фобираются, — продолжала настаивать на своем Микаса с полным ртом сочной мякоти. — Ну, во-первых, перестань есть с набитым ртом, а то Рейну пожалуюсь. Во-вторых, какой толк открывать очередное казино в городе? Кто туда ходить будет? — Ты неправ, говорю же. Я как-то была в одном из них, в «Лотосе», и посетителей там хоть отбавляй. — И как ты там очутилась, мне интересно? — Ну… «Тихий шепот» ведь еще предоставляет услуги эскорта… и… Я громко втянул носом воздух. Стоило догадаться — это довольно очевидно. Мда, заведение Ортеги действительно предлагает множество услуг, чтобы угодить каждому извращенцу, у которого карман рвется от бумажек. Ушлый Ортега своего не упустит, как же. — Я понял, не продолжай. На этой ноте разговор угас. С Рыночной площади, которая была битком набита людьми, мы свернули на менее оживленную улицу. Отсюда все еще доносились крики продавцов за прилавками, зазывающих покупателей заглянуть к ним в лавку, а в воздухе улавливались слабые нотки запаха свежей рыбы. Хлюп. — Блять. Из-за кипы пакетов не заметил приближающегося препятствия и угодил кедом прямиком в глубокую лужу. Ругая все на чем свет стоит, вытащил ногу из лужи, наблюдая расплывающееся разноцветное пятно мазута в ней. Замечательно просто. И без того не шибко чистая пара обуви стала еще краше. Мда. Поморщившись от неприятного ощущения хлюпающего кеда, я пошагал дальше. К счастью, заботливые местные положили доски, поэтому остальные полдесятка метров лужи я преодолел по импровизированному мостику, и догнал подругу. — Так… где ты услышала об этом? — задал я мучавший меня последние несколько минут вопрос. — Ты о чем? — Не прикидывайся дурочкой, тебе не идет, — искоса поглядываю на собеседницу. — Если тебе так уж интересно, то Найл Док вчера с дружками об этом трещал. Идея с «Лотосом» оправдалась, теперь он хочет расшириться. — И охота людям деньги тратить? На что посетители этих заведений надеются? Сорвать большой куш и дать на лапу властям, чтобы вымолить разрешение свалить отсюда? — Ну, насчет второго ты загнул, но отказать себе сорвать побольше денег может не каждый, сам посуди. — Шарашкина контора, вот что это, — хмуро заключил я. — Эм… кстати, Эрен… тут это, тобой Ортега интересовался, — неуверенно произнесла подруга. — Так это вроде уже не новость, — отмахнулся от нее я. — Ты не понял. Он вчера про тебя спрашивал. — Мг… А что я еще могу тут добавить? Остаток пути мы шли молча, каждый думая о своем. Я как мог пытался выбросить из головы вкрадчивый голос черноволосого сутенера, но выходило не особо хорошо. У одного из жилых домов мы заметили небольшое скопления народа. Обнаружив, что центром этого гудящего муравейника был дом Роланда, которого мне буквально несколько дней назад не удалось обокрасть, оба слегка были озадачены. Мы переглянулись и единогласно решили узнать, что же здесь творится. В это время как раз из дома выходили пара лекарей, обсуждая что-то между собой. В тот самый момент, когда я услышал подозрительный женский плач и причитания, я заметно напрягся. У меня засосало под ложечкой. Что же тут происходит, черт возьми? Мы с Микасой поставили сумки с продуктами на землю и оглянулись. Словно прочитав мои мысли, она поинтересовалась об этом у стоящего сутулого дядечки лет 50-ти на вид с пышными усами. Однако, услышав его ответ, я ужаснулся. Лучше бы он молчал, честное слово. До меня тут же дошло понимание ситуации, и от этого кровь словно застыла в жилах, а страх моментально укутал меня. — Вы не знаете? Старика Роланда нашли мертвым. Говорят, несколько дней так пролежал. Такая вонища в доме. Я, незаметно для себя, спрятал пострадавшую в драке руку за спину, словно кто-то сможет обвинить меня в произошедшем. Осознание собственной причастности к его смерти захлестнуло меня с головой. Весь воздух будто внезапно закончился, а почву выбили из-под ног. Противный голосок в сознании без устали скрипуче скандировал «виновен». — А… а что с ним случилось? — запинаясь и поглядывая в мою сторону, спросила Микаса. В глазах потемнело. Приступила тошнота. Только бы не я, только бы не я. Я же не мог… Что угодно, но только не то, о чем я думаю. — На шее найдены признаки удушья, но не похоже, что он умер от асфиксии. Скорее всего, причиной стала рана на затылке — приложился он знатно. Видимо, его кто-то по голове ударил, а потом сбежал. И кому только понадобилось? В общем, первая помощь указана не была, вот он и истек кровью. Сами знаете, — печально развел руками он, — тут такое часто происходит. Какая разница, от чего — все равно одним больше, одним меньше. Кому какое дело до нас, ведь так? Я отвернулся. Казалось, будто все смотрят только на одного меня. Они всё знают. Знают, что я убил его. Я вижу, как этот мужик на меня смотрит. Он догадался, я уверен. Выжидает момент, чтобы растрезвонить об этом всей улице. Хватая ртом застоявшийся воздух, я наткнулся взглядом на пухлую женщину в цветастом сарафане лет 40. Ее лицо было покрасневшим от рыданий, а рядом с ней стоял неухоженный мужчина. Я с трудом узнал в этом уставшем, заросшим трехдневной щетиной, в обрамлении чернявых волос, лице Дерека Якобса, горняка с наших рудников. Его внешность навевала на совершенно обманчивое впечатление. Здоровенный двухметровых бугай с горой мышц и шрамом на пол-лица был, на самом деле, хорошим мужиком. Этот здоровяк — любитель травить шутки и сам же с них смеяться своим заливистым гоготом с хрипотцой. Он также был одним из завсегдатаев «Крысиной лапки», моего любимого бара. Пару раз подсаживался ко мне, пытаясь разговорить или же просто вовлечь в разговор ни о чем. И, черт возьми, ему это удавалось. И даже пару раз как-то приносил на работу пирожки своей жены, которые, к слову, были выше всяких похвал. И вот теперь я видел его, ссутуленного, обнимающим ту самую женщину, что пекла нам те самые пирожки. В уголках его глаз больше нельзя было увидеть мимических морщин, на лице — губы, расплывшиеся в улыбке, и ряд желтоватых зубов с зажатой промеж них сигаретой. Буквально в нескольких метрах от меня стоял совсем иной человек. В тот момент он не был моим коллегой или приятным собеседником, отпускающим в нужный момент шутки. Тогда он был тем, кто переживает семейное горе. Из-за меня. Отец миссис Якобс мертв. Благодаря мне. В горле застрял мерзкий ком. — Эй, парень, — окликнул меня мужичок, с которым переговаривалась Микаса, — ты как, нормально? Хреново выглядишь. Может, воды? Ничего членораздельного из себя я выдавить не смог, но, кажется, ему это было и не нужно. — Знаком был с Роландом? Хороший мужик, хороший. Хитрый только был, собака. Вечно я ему в карты проигрывал. И как ему удавалось выигрывать каждый раз? Мухлевал, никак. Ну ладно, о мертвый либо хорошо, либо никак. Замолчи, умоляю, только не продолжай. Знакомы мы, как же… Сложно не знать того, в смерти которого виноват самым прямым образом. Черт, и чего тот дед вернулся домой в ту ночь? — Да… Люди столпились тут, будто бы произошло что-то из ряда вон, — ностальгическое выражение сошло с его лица, переменившись на отрешенное, — на деле же каждый присутствующий рад, что эта участь постигла не его. Кто знает, кто умрет следующим? Может. это буду я, возможно, вон та старуха с выводком голодных детей, — кивнул головой в сторону раззявившей рот дамы в косынке, в ногах которой резвилась грязная ребятня, — а может, — тихо, — один из вас… Он замолчал на миг, а потом, устремив взгляд на дверь дома старика, продолжил: — А потом все в округе соберутся просто поглазеть, вот как сейчас. Печально, не находите? Вы никому не нужны ни при жизни, ни после нее. Низкорослый мужик и дальше продолжал делиться с Микасой своими мыслями, а я почувствовал, что от его слов стало еще паршивее. Мир вращался в моих глазах, отказываясь принимать привычное мне положение. Меня уже начало мутить, когда мое состояние заметила подруга, подбежав ко мне. И почему мы решили выбрать путь именно этой дорогой? Можно же было пойти иначе, тогда бы я был в неведении. Всего лишь нужно было свернуть парой кварталами раньше, и мы бы не проходили по этому переулку. Хотя, это, наверное, еще хуже. Я мог бы узнать об этом позже. А мог бы не узнать никогда. Я резко сорвался с места. Сам не знаю, как мне удалось вспомнить о покупках, но теперь я бежал, неясно куда, с полными пакетами. Тупик. Как иронично. Я рухнулся на колени у стены. Чувствую, как не могу вдохнуть. Сердце стучит, как бешенное. В груди больно сдавило, словно кто-то взял сердце в кулак и сжал. В этом жалком состоянии меня и нашла Микаса, опустившись рядом. Тогда я не чувствовал ее объятий, ее голоса. Я был лишь наедине с мыслями. В глазах плыло. В голове звенело. Словно в замедленной съемке, я глядел на свои руки. В полубреду мне казалось, будто бы по ним тянется липкая бордовая кровь. Вот же она, стекает вниз, капая на заросшие мхом плиты. Противными вязкими каплями гулко бьется о камень. Кап… Кап… Отчаянный крик прорывается наружу. Я больше не мог держать в себе это. Все неправильно. Все должно было сложиться не так. Убийца… Помост. Нет… нет… Связанное тело стоит на коленях с цепью на шее. — Эрен, — словно из пелены доносится до меня голос брюнетки. Это действительно она или это все образы в моей голове? Я не понимаю, ебаный в рот, я не понимаю. Тяжелые ботинки бьются о деревянные доски. Глаза жгут невыплаканные слезы. Собрались в глазах, но на щеках сухо. — Это я, я Микаса… я виноват во всем этом, — шепчу сорвавшимся голосом, — я убил его, Мика! Крепкие руки человека в черном мешке на голове поднимаются вверх. Замах. — Эрен, прошу, успокойся, — а голос словно из-за стены, словно она не прижимает меня к себе, — ты привлечешь внимание, пожалуйста, тише… Едва слышимый для уха свист железа. — О чем я только думал? Почему пошел тогда, почему не послушал вас с Рейном? Это все я… это все я, черт возьми! Взгляни на мои руки, Микаса. Они в крови, Микаса! Лучше бы я сдох там вместо него… на его месте должен быть я, понимаешь? Удар. Мой сиплый голос срывался то на крик, то на шепот. В голове стучало. А еще жутко тошнило. Отрубленная голова катится по помосту на глазах безмолвной толпы. Я все-таки не удержался. Меня вырвало тут же. Выблевал весь свой скудный обед, пока не начал блевать желчью. До чего же мерзко. Все тело содрогается от дрожи. Ногти скребут ни в чем не повинную плитку до крови. Жилистая рука в резиновой перчатке поднимает навсегда смолкшую голову за волосы. Сплюнув, я рассмеялся. Холодно, беземоционально. Так, что все тело покрылось мурашками. Сам ужаснулся своего хохота, но остановиться я не мог. Показывает зрителям. На площади яблоку упасть негде, но ни один не осмелится проронить ни звука. С мерзким хлюпом баклушку насаживают на остроконечную пику. Представление для устрашения и поддержания в тонусе народа состоялось. В блеклых зеленых глазах на века поселился страх. Шрамы больше не видны за прилипшими к лицу светло-русыми патлами. Все закончилось. Раздается звонкий звук удара, отлетающий от бетонных стен. Левую щеку резко проняло болью и начало неприятно жечь. Помогло. Я замолчал, обессиленно опустив голову на руки. Еле держащая себя в руках девушка потянула меня вверх. Через несколько минут я все же смог встать, перенося свой вес на ноги. Эд прислонила меня к стене, чтобы я не упал на землю, не удержавшись на дрожащих ногах. — Прекрати это сейчас же, Эрен, ты меня пугаешь. В тебе сейчас говорят эмоции. Пойдем домой, тебе нужно срочно успокоиться. Ну же, Эрен, — не видя никакой реакции, она взбесилась. Отвесив мне вторую пощечину, зло отрезала: — да блять, идем. Спустя еще несколько минут подруга вручила мне в руки сумки, взяв в свои половину, и потянула меня к выходу из подворотни. Каким-то чудом мы добрались до дома без происшествий. Путаясь в ногах, словно в пьяном угаре, я добрался до калитки. Микаса, матерясь как бывалый рабочий, помогла мне взобраться по лестнице. С трудом осилив дверной замок, девушка отворила дверь, и мы ввалились в темную прихожую. Сумки полетели на пол прямо здесь, у двери. Не особо церемонясь, темноволосая потянула меня в ванную, не дав мне осесть в бессилии на коврик в прихожей. — Сейчас ты перестаешь наматывать сопли на кулак, идешь в ванную и пытаешься успокоиться, пока я делаю чай, — медленно, с перерывами, отцедила Микаса, — ты понял меня? Я лишь коротко кивнул. На большее меня сейчас не хватит. На пару секунд та задержала на мне взгляд и вышла из ванны, не закрывая дверь. В бессилии руками схватился за раковину, словно бы искал опору. Дрожащими руками прокрутил кран, и на дно слабой струей полилась ледяная вода. Умывшись, я ощутил, что это действительно немного помогло. Хотя бы та нервная дрожь ослабла, и я перестал содрогаться всем телом. Я выключил воду и уставился прямо. С заляпанного зеркала на меня смотрело жалкое на вид существо, в котором я с горестью узнал себя. И действительно, слишком бледное лицо, осунувшийся вид и покрасневшие от слез и водных процедур глаза, в которых можно было уловить нездоровый блеск, дополнялись шрамом и большими мешками под глазами. Говорят, шрамы красят мужчину. Но это явно не мой случай — на смазливой, почти детской, физиономии шрамы и следы недавней драки смотрелись нелепо и устрашающе. Выгляжу как девка, избитая мужем-алкашом. Нелепость картины завершали сухие, искусанные до крови пухловатые губы, совсем потерявшие былой розоватый оттенок. Хмыкнув, подумал о том, что не достает потекшей туши и раздолбанного очка. Вот была бы картина. Писаный красавец. Все девки города мои. Просто бери любую и… Мда. Третий десяток парню идет, а все без бабы ходит. Вот умора. Ну, хоть не девственник. Просто в отношениях не был никогда. Просто еще ни одна девушка не вызвала у меня каких-то чувств. Никакие иные отношения, кроме как «на одну ночь» не складывались, хотя я солгу, если скажу, что я пытался. Просто я не видел ни единой девушки, которую бы мне хотелось уважать. Нет, я не ненавижу женщин и не считаю, что мужчины лучше, умнее, сильнее и вообще женщины нужны в роли исключительно инкубаторов. Я в прекрасных отношениях с Микасой. Но чувств, кроме как братских, к ней не испытываю. Не могу представить нас вместе, хотя над нами всегда подтрунивали из-за нашей близости. И я уверен, что она чувствует то же. Будь оно иначе, я бы заметил. Просто я не представляю, как буду делить свою жизнь еще с кем-то. А если все станет серьезным? Разве я хочу этого? Жениться, завести детей? Зачем? Что я могу им предложить? Я прикрыл глаза. Был банально не в силах больше смотреть на отражение. Развернулся к нему спиной, бедрами опираясь о раковину. Глаза болели, в голове все еще стучало. Потер пальцами переносицу, будто это поможет. Опускаю взгляд на дрожащие руки и замечаю сдертые в кровь пальцы. Надо бы перевязать. В дверном проеме появляется подруга с двумя дымящимися кружками. Далеко от ванной комнаты мы не ушли — опустились на деревянный пол прямо у двери в коридоре. Мягкие сидения вместо твердого пола мне сейчас никак не помогут. Только если они в состоянии отматывать время назад. Я был очень благодарен подруге за то, что она никак не пыталась меня успокоить. Чувствовать тепло ее плеча сейчас было куда ценнее, нежели пустые разговоры. Словами все равно не поможешь — что сделано, то сделано. Сейчас нужно было смириться с должным. Но куда легче сказать, чем сделать. К ароматно пахнущему чаю я так и не притронулся, все так же продолжая крепко сжимать желтую кружку с глупо улыбающимся песиком в руках, подогнув ногу под себя. Рядом в задумчивости сидела Микаса, иногда сербая горячую сладкую жидкость. Допив остатки, она поставила кружку подле себя и обняла меня за руку, склонив свою чернявую голову мне на плечо. Над желтой кружкой легкий пар все так же продолжал подниматься вверх, рассеиваясь в воздухе. *** В прихожей маленького старого дома раздался звук поворачивающегося в замке ключа. Пара негромких оборотов против часовой стрелки и дверь открывается с тихим поскрипыванием. На деревянный пол с глухим звуком падает сумка, а рядом приземляется красная защитная каска со встроенным фонариком и респиратор. В угол, у полки для верхней одежды, отлетают тяжелые грязные массивные ботинки с металлическим носком. На полку, предположительно для обуви, брошена черная рабочая куртка с отражающими полосами. Стандартная роба горняка. Не вижу, но слышу отточенные действия. Рейн пришел домой после окончания его смены в шахте. Мы с Микасой молча сидели на кухне, и я все еще пытался переварить события, однако выходило не особо. Сколько бы я не пытался уверить себя, что все в порядке, я не мог никак свыкнуться с мыслью, что окончательно стал частью преступного мира. Это совсем не та вещь, которую ты мечтаешь осознать на третьем десятке жизни. Черт возьми, такого вообще никто себе не желает. Да, раньше я воровал по мелочи, но такое абсолютно нормально для нашего города — покажите мне хоть одного человека, который не промышлял чем-то подобным, однако я никогда не хотел причинять физический вред кому-либо, убивать — уж подавно. Гетто, расползшееся на множество десятков кварталов. От ворот до ворот. И совесть разъедала меня, словно кислота, изнутри. Наверное, если бы не пристальное внимание брюнетки, я бы уже давно вскрылся где-то в ванной или повесился на чердаке. Последние несколько часов она носилась со мной, как с писанной торбой, не отставая от меня ни на шаг. Это и раздражало, и приносило облегчение одновременно. Уж лучше надоедливый хвостик, чем оглушительная тишина в одиночестве. И, вот, сейчас я сидел за обеденным столом, скрестив руки на груди, пока Микаса гремела кастрюлями и стучала кухонным ножом по разделочной доске. Маленький телевизор на стене крутил балет с проплывающими на старом экране полосами помех. Раздаются широкие шаги, и уже через пару коротких мгновений дверь на кухню открывается и заходит Рейн. Не оборачиваясь, я слышу, как тот прошествовал к мойке и начал отмывать свои руки и вычищать ногти от накопленной за день земли и пыли, от которых не спасают даже защитные перчатки. После несколько минут доведенных до автоматизма движений он берет глиняный кувшин в руки и начинает жадно глотать воду прямо с горла. Мне не нужно смотреть на него, чтобы понять, что, закончив, мужчина вытирает рот тыльной стороной ладони. Немного разворачиваю корпус и смотрю на кривящегося соседа, почесывающего затылок. — Видел, как сегодня снова трупы скидывали в яму. До сих пор не привык к этому зрелищу, — мне показалось, или он действительно вздрогнул? Непоколебимого Рейна все же что-то может ввести в ступор? А в голове вновь всплыла та картинка, снова чувствую ощущение чего-то липкого на руках. Нет, это все нереально, это лишь галлюцинация. Но даже если и так, сути дела это не меняет — человек уже мертв. Обхватываю себя руками и неосознанно качаюсь на стуле. Чувствую на себе удивленный взгляд Рейна. — Я… Это сделал я… я… это все я… — Что ты там бормочешь? — он повернулся лицом ко мне, а затем на подлетевшую тут же ко мне девушку, и настойчивее добавил: — Микаса, что с ним? — Сегодня нашли старика Роланда, — негромко пояснила та, усиленно пытаясь убрать руки от моего лица, перевязанными бинтами пальцами пытающихся поцарапать кожу щек. — Ясно, — какой спокойный у Рейна голос, кажется, он не догадался. Однако я понял, что ошибся, когда тот в следующий миг пересек маленькую кухню в два шага, остановившись у моего места. Рейн схватил меня за плечо, резко потянул вверх. Стул, на котором я сидел, отлетел в сторону, громко стукнув о паркет. Мужчина развернул меня лицом к себе и с силой тряхнул меня так, что голова невольно закружилась. Угол стола больно врезался в бедро. В попытке удержаться на ногах и не рухнуть, я нечаянно снес стопку тарелок. Они упали на пол, острыми осколками разлетевшись по всему полу маленькой кухоньки. Мужчина крепко сжал левой рукой мои челюсти, от чего я чуть не взвыл. Взгляд его до ужаса спокойный темных антрацитовых глаз резал меня не хуже лезвий. Такого Рейна я боялся до усрачки. — Случилось то, что случилось. Прекрати распускать нюни, ты не маленькая девчонка, — его правая рука переместилась на горло и сжала. Я попытался разжать пальцы, но те уверенно сжимали мое горло, не давая воздуху попадать в легкие. — В этом мире каждый за себя. Разве не ты говорил в тот вечер, что мы здесь дохнем, словно мухи? Так в чем дело? Я учил тебя всему, что знаю сам, не для того, чтобы в такой ситуации ты сдался, — не обращая внимания на меня, безуспешно хватающего ртом воздух, тихо продолжал он, нависая надо мной и держа дергающуюся тушку за горло, — засунь остатки своей вшивой гордости в задницу и смирись. Не заставляй меня жалеть о том, что когда-то я не убил тебя. Прояви хоть каплю уважения и не веди себя как нашкодившая собака. Пока он говорил это, он ни разу не повысил голос, но от его тихо сказанных слов было только хуже. Лучше бы он кричал, лучше бы ударил, но не говорил тихим тоном, с дикой злостью в темных глазах. Он разжал пальцы, отшвырнув от себя, и я повалился на стол. Схватившись за горло, я жадно глотал ртом воздух. Голова кружилась от недостатка оного, а покрасневшие от лопнувших сосудов глаза болели. Не глядя ни на кого Рейн вышел из кухни и, хлопнув входной дверью, вышел из дома. Задерживать его никто не решился, да и смысла в этом не было никакого. В тот момент я действительно испугался, но не за себя, а за МикасУ, которая притихла в углу. Периферическим зрением я заметил, как она стоит, будто бы сжавшись, с волнением в глазах наблюдая за развернувшийся сценой. Я понимал ее, ведь еще никогда та не видела Рейна таким — он всегда был оплотом сдержанности и надежности. Она просто не знает того Рейна, которого знал я: холодного, взбешенного, с пугающей сталью в глазах. Однако он впервые затронул случай, который произошел много лет назад. *** После неудачного разговора на кухне я поспешил уйти в комнату, а Микаса последовала за мной. Как ни странно, но Рейну удалось немного привести меня в чувство. Отчасти он был прав — мне действительно нужно было взять себя в руки и смириться с тем, что того деда убил именно я. Хоть я и надеялся, что Роланд мог быть сутенером, педофилом или таким же убийцей (вот же черт, я уже говорю о себе в таком ключе?), однако понимал, что даже думать о таком было попросту глупо и даже низко. Мой поступок все так же аморален, даже если тот был трижды преступником, серийным убийцей. Не мне решать, жить человеку или умереть. Во мне нет комплекса бога, и я надеюсь, что никогда и не будет. Однако от воспоминаний о плаче его дочери, миссис Якобс, когда та узнала о смерти отца, мороз бежал по коже. Я убил чьего-то отца, друга, возможно, брата. Тот мужчина, что разговаривал с Микасой, сказал, что Роланд был хорошим человеком. На слова чужих полагаться не стоит, но вдруг я забрал жизнь невинного человека, который и мухи не обидит? От этих мыслей сильно потянуло курить, но еще днем я выкурил последнюю сигарету в пачке, а до магазина мы с Микасой так и не дошли. Планировал по пути с рынка заскочить, но куда уж там? Теперь еще и подруга решила добавить масла в огонь своими расспросами. — Что он имел в виду, когда говорил, что чуть не убил тебя? — уперев роки в боки, настойчиво спросила та. — Ну и какое слово из этой фразы тебе непонятно? — оскалился я. Она крепко схватила меня за руку и развернула лицом к себе. И что она пытается найти в моих глазах? Смотрит так, будто душу из меня вытащить хочет. Вот только ты опоздала с этим, подруга, — ее уже нет. — Ну, а все же? Черт, ну и чего она лезет? Разве не заметно, что я не хочу об этом рассказывать? Хотя вряд ли она от меня отстанет, если не скажу сейчас. Поэтому я сел на окно и хмуро выдал: — Это было очень давно, Мика. Середина 8 класса, кажется. Я плохо помню тот день, — вру и не краснею — помню, словно это произошло не 7 лет назад, а на прошлой неделе, — эм, воспоминания стерлись со временем. Все что я запомнил, так это то, что в тот день Рейн пришел домой пьяным. Э-э, я, кажется, подошел к нему что-то спросить или в этом роде, но тот внезапно взъерепенился что-то, разозлился, повалил меня на пол и приставил к горлу свой револьвер. Однако что-то заставило его передумать и на спуск он так и не нажал. Подумал какое-то время, а потом встал и куда-то ушел. У него были такие дикие глаза, что мне казалось, он вот-вот спустит пулю мне в лоб. Ну, вот и все. Она напряженно смотрела на меня, а мне пиздецки хотелось в тот момент почувствовать вкус никотина во рту. Вроде бы и много лет прошло, а это воспоминание так из головы и не выветрилось. *** Flashback. 7 лет назад. Четко в голову прилетает скомканный комок бумаги. Поднимаю свои ясные очи и оглядываю кабинет в поисках того идиота, который отвлек меня от мира грез. В классе как всегда шумно — группка девчонок в коротких юбчонках склонилась у первой парты, разглядывая наманикюренные ноготки Хитч, совершенно тупоголовой выскочки, которая своими большими буферами, скрытых за полупрозрачной блузкой, у которой верхние 3 пуговицы присутствуют, видимо, исключительно для красоты, смогла охмурить добрую часть мужской половины школы. Несколько одноклассников оккупировали территорию у доски, на которой мелом писали всякие гадости, не скупясь в выражениях ни в отношении одноклассников, ни к классной даме, которая решила где-то погулять по школе, оставив два десятка подростков одних в кабинете. Перевожу взгляд вправо. В другом конце класса, уставившись на меня, на задних партах напротив расположилась группка хамовитых спермотоксикозников, которые отчаянно пытаются самоутвердится путем унижения более слабых противников, то бишь, таких как я. Ничего не выражающим взглядом окидываю ранее упомянутых сверстников, слегка приподняв левую бровь, невербально спрашивая: «Че надо?» Им, впрочем, этого хватило, чтобы заржать еще громче. Ну и что на этот раз? Уже прикидывают, в каком туалете избивать меня будет веселее? Главный хам и заводила, Жан Кирштайн, встал из-за своего места и расслабленной походкой направился ко мне. Хмыкаю, когда тот одним махом перепрыгивает через парту второго ряда. Позер. Подпираю щеку левой рукой и гляжу на шатена. Ему даже не нужно становиться со мной рядом, чтобы понять, что тот на полторы головы возвышается надо мной. Впрочем, любая девчонка из класса либо выше меня, либо одного со мной роста (хотя даже таких осталась всего парочка). Одноклассники каждый раз пытались меня этим унизить. То я роста низкого, то рожа девчачья, то кисти рук размером с их мозг. Ну ладно, последнее — авторская импровизация, но сути это не меняет — мой щуплый вид оставался причиной №1 для насмешек у одноклассников. После этого шел только избыточный вес у прыщавого мальчугана со второй парты среднего ряда. И чем его дома только кормят? — Ну что, принцесска, подряпал личико, чтобы быть похожим на настоящего мужчину? — намекает на недавно приобретенную сетку покрасневших шрамов у левого глаза. — Это ты-то у нас настоящий мужчина? А ты уверен, что в штанишки ночью не писаешься? — Че? — А, ну да, прости. Я забыл, что столь длинные предложения твоим мозгом не воспринимаются, Лошадиная Морда, — нагло гляжу в его бегающие по моему лицу глаза. Вот он поднимает правую руку, когда в класс, наконец, входит миссис Стилински. — А ну расселись по местам, живо, — гаркает женщина, сверкая линзами очков на кончике носа. Наша классная руководительница и по совместительству завуч входит в то немногочисленное число людей, которое я считаю за людей, а не безмозглых животных, которых безответственные хозяева отпустили на волю. Тупое стадо, которое следует мнению большинства или за более сильным индивидом. В случае с моим классом, таким «индивидом» был напротив стоящий Кирштайн. В меру строгая, педантичная женщина бальзаковского возраста, в брючном костюме и неизменно собранными в тугой пучок темными волосами, умела четко и понятно объяснять материал, а также держать дисциплину в классе. Именно поэтому сейчас все послушно расселись за парты и приготовились молча провести остаток урока. Слегка пухловатая дама была вдовой бывшего директора сего заведения, называющегося школой, в которой юные светлые головы должны были получать хоть какие-то крупицы знаний и пытаться удержать их в голове дольше, чем на 2 минуты. Должны-то они, быть может, и должны, но лишь в теории. Большинство моих одноклассников гораздо с большим интересом наблюдают за летающей по классу мухой, чем решают примеры, заданные миссис Стилински. Впрочем, школа, в которой я учусь, является единственной школой в городе, которая обучает детей после 3 лет обязательной программы. Происходит это так: первые 3 года дети учатся каждый в своей школе по месту жительства, а по истечению последнего сдают экзамен. Если набирают проходной балл, то обучение считается оконченным, и ребенок может идти и работать, заваливает экзамены — остается на второй год в 3 классе до тех пор, пока не сдаст необходимый минимум, ну, а если набирает высокий — продолжает обучение в том самом заведении, где сейчас за одиночной партой сижу я. Здесь он учится еще 6 лет дополнительно, но уже на платной основе. Мне осталось учиться здесь еще полтора года. Учеба всегда давалась мне легко и без напряга, что было еще одной причиной для издевательств и насмешек от узколобых сверстников. Завидно им, видите ли, что какой-то мальчишка, что в два раза мельче их, способен хорошо рассказать стих или решить задачу по физике. Как же так, нужно проучить этого выскочку, чтоб неповадно было выделяться. И как только ухитряются ежегодно экзамены сдавать на балл, необходимый для продолжения обучения? Это вам не младшая школа: не набрал — вылетел сразу же. А там на рудники идешь ебашить. Вот и сейчас, когда миссис Стилински вызывает меня к доске, я молча принимаюсь решать уравнение, ощущая колючий взгляд Кирштайн на своей спине. Кидаю быстрый взгляд на часы. До конца урока еще 10 минут, к счастью, он на сегодня последний. Дорешав номер до конца и получив одобрительный кивок учителя, сажусь за свою последнюю парту и по привычке начинаю глядеть в окно. Звонок. Быстро закидываю тетрадь и ручку в рюкзак, и как можно скорее вылетаю из класса. Топот моих ног проносится по пустым обшарпанным желтым коридорам учебного заведения. Закидываю все учебники в свой шкафчик, несусь к выходу из школы. Пользуясь тем, что народа на школьном дворе пока не много и никто не преграждает дорогу, выбегаю за ворота школы. Оставаться здесь ни на минуту не собираюсь — исполнять роль туалетного ершика мне не очень нравится. Через полчаса я уже открываю калитку и захожу домой. Никого. Микаса еще со школы не вернулась (она учится там же, где и я, только в 4 классе), а Рейна дома не оказалось. Скинув по привычке рюкзак со школьными принадлежностями в прихожей, отправляюсь прямиком на кухню. Сегодня моя очередь куховарить. Поэтому ставлю кастрюлю с водой на плиту и ищу в настенном ящике какую-нибудь крупу. Ничего подобного там не оказалось, зато на голову свалилась закрытая пачка макарон-ракушек третьесортного качества. Радуюсь находке и достаю с полки банку с горошком. В холодильнике находятся яйца и болгарский красный перец, посему принимаю решение немного пошиковать яичницей-болтуньей. Вершина моего кулинарного искусства, если совсем уж по чесноку. Когда обед благополучно приготовился, и даже ничего не подгорело (чувствую себя шеф-поваром в такие редкие моменты), я усаживаюсь за обеденный стол и, одну ногу подогнув под себя, а второй болтая в воздухе, жадно уплетая пищу под жужжание телевизора на стене. Помыв за собой посуду, чтоб Рейн не ворчал, шагаю в нашу с Микасой комнату. Воспользовавшись отсутствием соседей по дому, беру в руки старую-добрую гитару. Через полчаса бесконечных арпеджио, баррэ и глиссандо[1] слышу хлопок двери в соседней спальне. Пожимаю плечами и возвращаюсь к инструменту. Через время спускаюсь на кухню, чтобы заварить чай. В кресле в гостиной у камина сидит Рейн. — Эй, Рейн, — подхожу к мужчине и кладу руку на его плечо, — я еду на плите оставил, ты видел? Не реагирует. Огибаю кресло и встаю возле него. — Ты как, в порядке? — спрашиваю, когда замечаю еще больше чем обычно осунувшийся вид опекуна. Нос улавливает запах едкий алкоголя. Вот же ж… — Рейн… — Пшел прочь, мелкий, — вяло ответил тот, прикладываясь губами к бутылке. — По-моему, тебе на сегодня хватит. Я заберу это, пожалуй, — забираю у него из рук бутылку. Ожидаемого сопротивления тот не оказывает, а лишь встает, пошатываясь, с кресла и бредет наверх. Бутылку ставлю на столик и плетусь наверх вслед за ним. У входа в его спальню притормаживаю — не уверен, что стоит туда входить, все-таки Рейн не приглашал в гости. Сделав выдох, распахиваю дверь и, осторожно заглядывая внутрь, захожу. В небольшой комнатке темно и неуютно. Чувствуется какая-то необжитость, что ли. Развороченная узкая двуспальная кровать с черным железным каркасом, повидавшая виды, в углу комнаты, рядом с ней — прикроватная тумба со сломанной дверцей, на которой стоит настольный торшер и брошена книга в съемной обложке. На столе у плотно зашторенного окна можно увидеть ту же композицию — настольная лампа, пара лежащих одна на одной незакрытых книг, какие-то бумажки и засохшая кружка, которую я не видел уже неделю. У левой дверцы шкафа для посуды, используемого вместо комода, со старой облезшей белой краской выбиты стекла. Рядом с ним — перекошенный стул, держащийся лишь на добром слове. Справа от окна — шкаф для одежды с заевшей дверцей, внутри которого немногочисленная поношенная одежда свисает на вешалках. Ну, а на полу занял свое место, облюбованный молью, старый ковер. Здесь был лишь один предмет, который хоть как-то прибавлял этой комнате уюта — старый книжный шкаф, полный различной литературы на всевозможную тематику. Долго думать, куда сесть, Рейн не стал — бухнулся в точно такое же кресло, как и этажом ниже, нагнулся, взял из рядом стоящего ящика початую бутылку коньяка и, бросив крышку куда-то вглубь комнаты, сделал глоток. Я, возмущенный такой наглостью, снова выдергиваю из его рук стеклянную посудину. — Рейн, ну так же нельзя, — укоризненно глядя на него, проговариваю, — на часах полвосьмого, а от тебя несет, как от помойки. Тебе нужно проспаться. Шатен поднимает голову и смотрит в упор на меня. Твою ж бабушку. Рейн вскакивает с места и с почти звериным криком бросается в мою сторону. — Мелкий ущербный гаденыш, да как ты смеешь указывать мне, что я должен делать в свое свободное время? — толкает меня в плечо, я с трудом удерживаюсь на ногах, — не суй свой маленький сопливый нос в мои дела. Толчок. Падаю на спину, ударяясь копчиком о пол. В последний момент успеваю удержать вес на руках, чтобы не повредить спину. Чувствую себя загнанным зверьком среди стаи голодных бродячих собак. Глаза у Рейна сейчас просто дикие. В потемневших глазах бешено сверкают блики — то ли мне от страха что-то мерещится, то ли просто игра света, но все равно страшно до дрожи в коленках. От былого похуизма во взгляде не осталось и следа. Рейн опускается рядом, берет за шкирку и ударяет меня об пол. Упор с рук перемещается на локти, и те больно елозят по протертому грязному ковру. — Знал, что очень пожалею, что взялся воспитывать тебя, сученыш. Сколько же проблем от твоего маленького тельца на мою голову, — пару минут назад его речь была вялой и несвязной, а теперь он ядовито выплевывает слова в мое лицо, — сколько же раз я хотел прибить, придушить, но не-е-ет… нельзя-я… Прикрываю глаза. Больше не могу смотреть на его разъяренное лицо. Хочется сбежать, но мужчина крепко держит, не давая вырваться. Слухом замечаю какую-то возню. В следующий миг в горло упирается что-то холодное и наверняка тяжелое. Распахиваю глаза. Дыхание сбивается. Не дышу. Просто не помню, как. Живот скрутило в спазме. А, нет, это от страха. Страха, что человек напротив меня нажмет на спусковой крючок. — Не хочешь немного поиграть, малыш? Дети ведь любят игры, — елейно протянул Рейн, — доверимся воле случая, а? Ну как? Револьвер Нагана [3] теперь упирается прямо в мой лоб. — В нем 2 патрона из 7, — ухмыляется лишь уголками губ, а глаза холодные, словно сталь на револьвере в его руках, — поиграем в игру, в рулетку: повезет — выживешь, нет — и твоя маленькая подружка не досчитается одного соседа по комнате. Большой палец проворачивает барабан. Указательный палец сжимается на крючке. Защуриваюсь. Щелчок. Вот и все? Я умер? Вопреки ожиданиям, до меня долетает голос Рейна. — Что ж, мелкий, похоже, судьба благоволит тебе. Считай, тебе повезло в этот раз. Не просрись. Удаляющиеся шаги. Хлопок. Тихие шаги на лестнице. И только сейчас я понял, что не дышал все это время. Зачерпываю воздух ртом. Открываю глаза. В комнате пусто. В голове тоже. Очуметь. The end of flashback. *** Ночную тишину внезапно нарушил негромкий бой старых часов внизу. 12 глухих ударов маятника пробили полночь. Где-то на подкорке сознания я отметил, что комендантский час в городе наступил 2 часа назад. Из приоткрытой оконной рамы донесся рев мотора с улицы и громкие возгласы солдат, переругивающихся о чем-то своем в хромированной тачке. На этот шум прибежала бродячая собака и начала громко лаять, однако через пару секунд ее лай прервал глухой выстрел и визг покрышек. На улице, наконец, стало тихо. Я устало опустился на ковер и облокотился на стену. В тот момент ощущались только усталость и желание навсегда забыть о событиях этого дня. — Думаешь, я должен прекратить этим заниматься? — спрашиваю на выдохе. — Я не могу решать за тебя, Эрен, — тихий ответ, — я не буду запрещать или разрешать. Просто запомни, что я не буду прикрывать твой зад перед Рейном. Он против, и я не могу ему перечить, ты знаешь. — Знаю. Повисло долгое молчание. Я слышал только тихое дыхание нас обоих и ровный стук моего сердца. Тук-тук. Тук-тук. Иногда тишина может оглушать. Тот полог тишины, что царил в комнате, давил. Казалось, что стены сужаются, и комната становится меньше в размерах. Но я откидал эти мысли — они лишь плод моего воображения. Слишком уж много навалилось сразу. Видимо, я понемногу начинаю сходить с ума. Или же просто я не задумывался раньше о том, на чем зациклен сейчас. Мир гораздо проще, когда смотришь на суть вещей поверхностно. Это словно смотреть на ровную гладь воды, но не решаться войти вовнутрь — а вдруг холодная, а вдруг глубоко слишком, а вдруг железка на дне торчит. Зачем оно мне надо? Такой привычный порядок вещей вдруг стал еще более мерзким. С того дня, как увидел незнакомые лица с необычным оттенком кожи. Опускаю взгляд на свои пальцы: бледная, даже слегка сероватая, кожа не шла ни в какое сравнение с их персиковым мягким оттенком. Как варенье со сметаной — такое редкое, но ценное удовольствие. Кипящие в голове мысли прервала подруга. — Почему мы живем так, м? В какой момент все пошло не так, что мы вынуждены жить как сейчас, словно помойные крысы? Мне все это так надоело, Эрен… Меня тошнит от всего этого — еды, соседей, запрета выходить из дома ночью, мусора и этого застоявшегося запаха! Он будто въелся в мою кожу навсегда! — с каждым словом ее тон повышался. Я надеялся, чтобы не дошло до истерики, потому что справляться с женскими слезами я совершенно не умею. — Он настолько сильный, что я не могу к нему привыкнуть до сих пор, с самого рождения. Мне надоело работать шлюхой в этом чертовом борделе, в этом кишащим распутными змеями гадюшнике, обслуживать лицемерных клиентов, которые и гроша не стоят. Каждый день, каждый чертов день, Эрен, я просыпаюсь, и не понимаю, за что я такое заслужила. Родиться здесь — это самое больше наказание из всех, что можно представить! Это место — гребанная тюрьма, и все мы здесь под наблюдением, как лабораторные крысы. Еще немного и я, — я обнял ее за плечи и она, вздрогнув, затихла. Вновь наступившая тишина нарушалась только едва слышимыми всхлипами Микасы. Тот самый удушающий запах, о котором говорила Микаса, исходил от ямы с горами перегнивающих трупов. Немного сладковатый запах токсинов хоть и пытались вывести с помощью вентиляционных труб, что установлены по всему периметру города как раз для вывода ядовитых газов и обеспечения чистым кислородом, однако трупные яды навсегда въелись в стены, древесину, ткань и скалы. Вопреки всем операциям по решению проблемы со стороны властей, был огромный риск заболеть холерой и тифом. Периодически из ямы извлекали трупов с помощью техники и отправляли на сжигание за городские ворота, однако она довольно скоро наполнялась свежими экземплярами — высокий процент смертности среди населения давно стал нормой для горожан. Район Ямы был особо опасным — на его территорию солдаты в последний раз въезжали несколько лет назад, и это окончилось очень плачевно — более 30 погибших и еще больше пострадавших у обеих сторон. Теперь же даже вооруженные солдаты на бронетехнике не рисковали появляться там. Это место было домом для тех, кто любитель нечеловеческой жестокости. Район был самым сердцем преступности города — бордели, предоставляющие особые виды услуг, многочисленные притоны, торговля людьми, черный рынок, контрабанда, наркотики, нелегальные склады оружия и медикаментов, даже лаборатории, ставящие аморальные опыты над животными и людьми. На улицах можно было увидеть все, что угодно: агрессивно настроенных сумасшедших, трупы, кучки выброшенных кем-то органов, жестокое насилие прямо на глазах у всех. Даже ребенок пырнет тебя ножом, не раздумывая, стоит только косо взглянуть на него. Никем не контролируемая территория со временем лишь разрасталась, как раковая опухоль. Сейчас она занимала десятки городских кварталов и находилась в опасной близости от нашего дома. И найти границу между Ямой и остальным городом становилось с годами все сложнее. Из этого возникал вопрос: кто быстрее произведет зачистку, власть или жители гетто? Если первыми это сделают солдаты, то будущее вполне можно предсказать. Но вот что может случиться, если власть перейдет в руки ущемленным? Кто их возглавит? И что они будут делать с этой своей властью в городе? Это довольно опасный исход для всех. Гражданская война — не самый лучший вариант в нашем случае. Выхода все равно нет. Бежать некуда. Головная боль отупляла, не давая мыслить здраво. Такое ощущение, будто бы десятка два девиц выстукивали внутри чечетку каблучками. Момент для размышлений явно не тот. — Я не знаю этого, Мика, — я тихо ответил на ее вопрос, — но знаю вот что — люди, которых я видел той ночью, живут куда лучше. И мне интересно знать, кто они. — Только не говори, что ты будешь вылазить ночью из дому, только для того, чтобы наткнуться на них, — как бы невзначай обронила она. — Почему нет? Подруга посмотрела на меня как на сумасшедшего. Ее черные глаза удивленно расширились, и брови поползли вверх. Осталось только указательным пальцем у виска покрутить для полноты картины. И что я такого удивительного сказал? — Это ты сейчас так пошутил? — все еще неверяще спрашивает брюнетка. — Да в чем дело-то? — Он еще и спрашивает! Ты меня удивляешь, Эрен. Всего несколько часов назад ты бился в истерике, я не знала, что уже с тобой делать, а сейчас ты преспокойно решил вылезти на улицу во время комендантского часа, в 2 часа после полуночи, и делаешь вид, что тебя удивляет моя реакция? Ты в своем уме? Тебе тот дед, что, последние мозги отбил? — Да что ты взъелась так на меня? Я не могу понять, почему ты и Рейн так резко начали относиться против всего, что я делаю? — Прям уж-таки против всего, конечно! Вот только не нужно себе заговоров придумывать. Все против тебя, бедного-несчастного! — Никакой это не заговор, не надо раздувать кадило. Я вообще ничего такого не имел в виду, ты знаешь. — Да что ты? — наиграно удивилась брюнетка, откинув свои толстые косы за спину взмахом головы, — так, а чего же ты последние пару недель твердишь, что мы к тебе стали иначе относиться? — А что, не так, скажешь? — Поглядите, какой агнец божий. Все вокруг него плохие, один он хороший. Ишь чего вздумали, волнуются за нашего Эрена! — А не нужно за меня волноваться! До 20 лет дожил как-то, — тихим голосом добавил. — А вот лез бы на рожон поменьше, и волноваться бы не пришлось. У тебя ведь шило в заднице: вечно куда-то вляпаешься. И одноклассники бы тебя в детстве не трогали, если бы язык за зубами держал, и дедок бы себе жил да поживал спокойно в своей лачуге, если бы ты дома в ту ночь сидел, а не по городу где попало шастал, — опущенные брови, поджатые губы и раздувающие ноздри девушки всегда присутствовали одновременно на ее личике, когда та была в ярости. Я постарался успокоиться, раздувать скандал я очень не хотел. Все равно с Микасой спорить бесполезно — покричит-покричит, ногой топнет, развернется и уйдет, оставшись со своим мнением при себе. А потом еще несколько дней полного игнора после пустякового спора мне обеспечены. — Эд, послушай, — устало протянул я, надавив двумя пальцами на переносицу, — я должен узнать, кто они. Мне интересно. — Нет-нет-нет-нет, Эрен, нет! — подскакивает ко мне и хватается за руку, будто бы хочет удержать меня на одном месте, — нет! Даже не вздумай! Я никуда тебя не пущу! Это не шутки. — Значит, по-твоему выходит, что воровство — это безобидная шутка, так? — Ты прекрасно понял, что я хотела сказать! — Это не имеет значения, — отмахиваюсь. — Нет, имеет! — дергает меня на себя, — ты никуда не идешь! — Тогда пошли со мной, — внезапно даже для себя выдал я. И чего я это ляпнул, у меня же и в мыслях доселе подобного не было? — Что? — подруга стоит в не меньшем шоке, думает, наверное, что не так расслышала. — Пойдем вместе, как делали это раньше. Помнишь? Мы ведь тогда, — начал я, но собеседница меня перебила. — Эрен… столько лет прошло с того дня… Тот случай… — Ну же, Микаса, не дрейфь. Живи настоящим, а не воспоминаниями. Ну да, было один раз. Ну и что с того? Все ж хорошо было. Протянул ей руку. Она неуверенно смотрит на нее, словно решается на что-то. Глаза ее быстро метались из стороны в сторону, а она сама переминалась с правой ноги на левую. Внезапно понял, что и сам нервничаю. По виску стекает капля холодного пота. Зачем я это сказал? Это же все меняет — я привык действовать в одиночку. Подруга будет самым настоящим грузом, как бы грубо это не звучало, но это так. В детстве все было иначе, мы вместе начинали, вместе учились на ошибках. Но прошли годы. Теперь остался только я. Теперь, когда я это предложил, я боюсь, что та согласится. Вдруг что пойдет не так? Она ведь может пострадать. Это ведь не за хлебом в ларек идти. Черт, черт, черт. Кто меня за язык тянул? Холодные пальцы неловко дотрагиваются до моей ладони. Вот и все. Отступать — глупо, сделать так как сказал — еще глупее. И все же я выбрал второй вариант. Я разве говорил, что хоть когда-то поступаю согласно логике? — Надо бы сменить прикид, — сипло выдавливаю из себя, — вдруг узнает кто… Направляюсь к шкафу. Скидываю светлые джинсы и косуху на стул, беру свои излюбленные берцы, треники и темную спортивную кофту. Кого стесняться? Как-никак, с детства в одной комнате живем. Надеваю наколенники и краем глаза наблюдаю за стоящей в одном нижнем белье Эд, подбирающей как можно более неприметные вещи в шкафу. Вижу тонкие изгибы миниатюрного девичьего тела. С болью на сердце отмечаю синяки на боках и бедрах. Нагибается, чтобы достать ботинки из-под шкафа, и ее расплетенные длинные иссиня черные косы падают вниз, открывая вид на полную свежих ссадин и засохший рубцов спину. Словно чувствуя мой взгляд на спине, она спохватывается и поднимается, быстро пряча полосы на спине под черной футболкой. *** Хрупкая ладонь уже более сжимает мои пальцы. Тяжело сглатываю слюну. Поворачиваюсь к окну. Свободной рукой отодвигаю штору и отпираю раму. Правая нога перемахивает через подоконник. За ней вторая. И вот я уже стоял на красной черепице. Подруга все еще мнется у окна. Несмело подталкиваю ее к себе — вдруг мне повезет, и она передумает. Но нет, не передумала. Взяла меня крепче за руку, перелезла через оконную раму и вылезла на козырек крыши. И ни один из нас так и не заметил, что дверь в комнату была приоткрыта, и в дверном проеме, прислонившись к косяку, за нами, хмурясь, наблюдал Рейн. Если бы обернулся, наткнулся на его взгляд. Но я уже спрыгнул вниз, помогая Микасе слезть с крыши.