Свет в конце туннеля

Очнувшись, почувствовал нещадную боль в голове. Казалось, будто она налита свинцом. В ушах что-то неприятно пищало, принося дискомфорт. Не знаю, сколько времени прошло, когда я смог хоть немного унять боль. Однако все это время я сидел с закрытыми глазами, не имея возможности их разлепить, потому что даже сквозь прикрытые веки ощущал яркий свет. Наконец, я решился их открыть. Но это удалось мне не сразу — открыв сначала правый глаз, свет ударил мне прямо в глаза, отдаваясь болью в висках. Через время я привык и проделал ту же операцию с левым глазом. К счастью, в этот раз было гораздо проще это сделать. Видимо, хоть немного, но зрение приспособилось к обстановке вокруг. Когда оно восстановилось окончательно, я начал разглядывать обстановку вокруг меня. Я сидел, привязанный ремнями, в бежевом кожаном кресле в самом центре просторной комнаты. Пространство в комнате занимали лишь кресло, в котором я, собственно, и находился, железная дверь на одной из стен помещения, и пара камер наблюдения у самого потолка. Пол и стены были выкрашены в чисто-белый, а продолговатые люминесцентные лампы настолько ярко освещали комнату, что казалось, будто свет отбивается от белесых пола и стен. Пока я занимался осмотром комнаты, ко мне медленно начало возвращаться сознание. По моей заторможенной реакции можно предположить, что меня явно чем-то накачали — иначе почему в голове словно гуляет ветер, пронося по дороге одинокое перекати-поле? Так, для начала было бы неплохо понять, где я. И вот именно с этого места начались проблемы, потому что я понятия не имею, где я сейчас нахожусь. В попытке успокоиться, я принял решение вспомнить свое имя. Эрен. Так, ладно, хоть с этим проблем у меня нет. Что дальше? Чтобы хоть как-то отвлечься, я начал вспоминать некоторые моменты своей жизни. К счастью, я помню абсолютно все до некоторых моментов последних событий, из-за которых меня занесло сюда. Здесь что-то не так. И как долго меня собираются здесь держать, и, главное, кто? Я явно сюда не по своей воле на отдых прибыл, расслабиться. Соответственно, кто-то определенно должен меня навестить в ближайшее время. Как раз в этот момент железная дверь громко отворилась и в нее вошел мужчина. Весь его вид будто бы за него говорил, что он явно не последний человек в обществе — дорогие кожаные туфли, начищенные до блеска, плотно сидящий на теле костюм обхватывал широкие плечи и подтянутое тело, поверх черного костюма было надето пальто песочного цвета, а на правой руке поверх черной кожаной перчатки были два перстня. Один из них был на безымянном пальце, сделанный из черного золота с золотым ободком по краям, второй же по виду больше напоминал золотую печатку, однако, что же было на ней изображено, мне разглядеть с такого расстояния было не суждено. Шею его оплетал техасский галстук с большим изумрудом. Мужчина прошагал уверенным широким шагом, и остановился около моего места нахождения, разглядывая мое лицо, словно бы изучая его. Чтобы попусту не терять время, я решил заняться тем же. Мужчина был высок, особенно по сравнению со мной, ведь я никогда не отличался высоким ростом, блондинистые, явно от природы, волосы были педантично уложены назад. Взглянув на лицо мужчины, его можно было бы даже назвать красивым, однако эта красота была какой-то необычной. От нее будто веяло холодом. Пронзительный взгляд голубых глаз заставлял поежиться, пухлые розовые губы, низко посаженные густые брови, по-аристократически бледная кожа, худые высокие скулы, пушистые ресницы длины, обрамлявшие миндалевидные глаза, а большой нос с горбинкой на нем совсем не портил, а, скорее, завершал образ, добавляя некую изюминку. — Так-так-так, ну что, поведаешь мне свою историю, Эрен? — ухмыляясь, произнес он низким баритоном, нарочно растягивая гласные. Что за черт? *** Выпрыгнув из открытого окна, я ловко приземлился на разбитую от времени и сырости брусчатку. Мне всегда это хорошо удавалось: с детства я был очень прытким и ловким. Мое хрупкое на вид телосложение позволяло пролезать в узкие щели, а мой вес был идеальным для вот таких вот прыжков с высоты, что было очень кстати. Схватив в руку сумку с пожитками, я поплелся домой, стараясь как можно быстрее и незаметнее пробраться до дома. Сегодня удалось ухватить больше, чем в прошлый раз. Но нужно отдавать себе отчет, что слишком много брать нельзя, не то поднимется шумиха. Радуясь успешной краже, я неслышно ступал по узкой грязной улице. У меня был прирожденный талант к мелкому воровству: всегда мне удавалось уходить незамеченным, и с годами мои навыки только совершенствовались. Незаметно для самого себя разглядываю здания. Хаотично поставленные без какого-либо плана здания тянулись вдоль безлюдной улицы. В некоторых окнах, плотно прикрытых занавесками, светил неяркий, немного желтоватый, свет. А из некоторых доносились приглушенные звуки. Предвкушая вкусный ужин, свернул за угол. Внезапно недалеко от меня послышались тихие шаги показать ноги нескольких пар ног, и вместе с ними тихие, едва слышные мне разговоры. Любопытство взяло надо мной верх, и я прислушался. — … мы… контр… о благе… там… — … налогами сильнее… прекратят поставку… льствия… Черт, не слышно ничего. Нужно подойти ближе. Я решил рискнуть, и подобрался ближе к компании. Выглянув из-за угла, я увидел Дота Пиксиса, что был управляющим в нашем городе. Рядом с ним стояли неизвестные мне люди. Вот только была одна странность — кожа. Почему у них такой цвет кожи? Такой необычный приятный оттенок. Такой… словно здоровый? Никогда такого не видел. Кто они? Пока я разглядывал незнакомцев, те продолжали тихо переговариваться. Наконец-то мне удалось приблизиться на подходящее расстояние, и теперь я мог слышать их разговор, поэтому я снова напряг слух. — Вы создали проблемы, мы вынуждены были предотвратить катастрофу. Вы знаете, как обстоят дела, — это только на благо человечества. — Но мы вы не можете сократить поставку продуктов, и, уж тем более, прекратить ее. Что будет, если народ взбунтуется? Они возьмут в руки такое оружие, которое только смогут найти, и пойдут против. — Так утихомирьте их. По-вашему, выходит, что мы зря взяли Вас на эту должность. Не вынуждайте нас принять меры, управляющий Пиксис. Что? О чем это они? Ничего не понимаю. К этому времени компания уже приблизилась к дому управляющего. Особняк управляющего был самым красивым и большим в нашем городе. Дорогая мебель, мраморные полы и колонны, картины в золотых рамах — все это было недоступно для других жителей города. Его дом разительно отличался от домов простых людей. Большое красивое здание выглядело словно издевка на фоне стоящих вплотную один на одном разваливающихся маленьких домов остальных обывателей. Дом управляющего очень выделялся на фоне других жителей, и, можно сказать, выглядел комично и в то же время нелепо. На улицах говорят, что внутри этот дом гораздо больше, чем кажется снаружи, за счет подвальных помещений. Хотя откуда им это знать, ведь ни один из тех людей, что это говорит, никогда не был там? В его дом попасть было невозможно: наличие охраны препятствовали любого рода проникновению внутрь. Да и какой смысл было кому-то лезть туда? Чтобы на вещи красивые посмотреть? А толку? Даже если и удастся тебе что-то оттуда стащить, то продать тебе эту вещь все равно не удастся — сразу поймут где ты это взял, а вещи Ривза никто в доме иметь не захочет — вдруг кто-то скажет страже. Казалось бы, зачем людям доносить друг на друга, если их положение от этого лучше не станет? Но жители этой местности были словно голодные собаки, готовые перегрызть глотку любому. Здесь действовало одно правило: каждый сам за себя. Не стоит ждать помощи от соседа, потому что даже просить его о помощи бесполезно. Человеческая жизнь в этих местах не ценится. Всегда нужно помнить, что после твоей смерти ничего не останется. Имя — лишь пустой звук, фамилия — тем более (своей не знаю до сих пор, да и кому какая разница до ее наличия?), а всю мебель из твоего дома вынесут, что можно продать — продадут. — Но с этим нужно что-то решать. Давайте… Черт, они зашли внутрь дома, куда мне не пробраться. Услышать продолжение разговора мне не удастся. Поэтому, не имея иного выхода, я в полной растерянности поспешил домой. Я пытался найти какое-нибудь объяснение увиденному ранее, но мысли отказывались формироваться во что-нибудь менее запутанное, нежели клубок ниток. Перебирая варианты один за другим, я так ни к чему и не пришел. Самое обидное, что мне даже не удалось разглядеть их лиц, а странный оттенок кожи мог быть лишь игрой света тусклых уличных фонарей или разыгравшемся воображением. В конце концов, тех часов сна, что есть у меня, мне категорически не хватает. Я ухожу на работу рано утром, в 5 утра, а возвращаюсь в 6 вечера. Мне бы вполне могло хватать времени, если ночью бы не приходилось заниматься воровством. Так что в свободные от работы часы я отсыпаюсь до позднего вечера, дожидаюсь ночи, а затем выбираюсь на улицы. Сделав все свои грязные дела, я снова заваливаюсь спать. Понятное дело, что занимаюсь я этим далеко не ежедневно. К примеру, иногда молодой организм требует свое, и тогда приходится наведываться в местный бордель. Это гораздо проще, чем связывать себя какими-нибудь отношениями, до которых мне никогда не было дела. Меня устраивает быть одному, не связанным обязательствами. Наконец, я оказался на нужной мне улице, где и располагается мой дом. Это небольшая двухэтажная постройка (по-другому это здание язык не повернется сказать), что стоит практически на окраине городка. Вымощенные некогда светлым камнем стены стали грязно-коричневыми. Здесь можно было увидеть все особенности культуры города: трещины, отвалившиеся куски стены, матерные надписи, а кое-где даже блевотину, кровь и прочие следы сомнительного происхождения. На первом этаже на окнах стояли решетки. Сами же окна были деревянными, покрашенные черной краской, которая уже начинала отлазить. Так как все дома стояли друг к другу вплотную, то ни о каком дворике речь идти не могла, но все же вход на территорию был прегражден забором из сетки. Все дома в городе хоть и были одинаково грязными и развалившимися, но все же каждое здание имело свою индивидуальность. К примеру, на одном из соседних домов на другой стороне улицы стоял еще один — это был ISO-контейнер, когда-то выкрашенный в зеленый цвет. К слову, это не было такой уж достопримечательностью — в городе довольно часто так делали для экономии места и денег. К слову, можно здесь было найти даже небольшие районы, где такие контейнеры стояли один на одном. Более того, в таких преспокойно жили люди, потому что приобрести такой вот контейнер гораздо дешевле, чем собственный дом или даже небольшую квартирку в одной из пятиэтажек из красного кирпича. Отворив хорошо смазанную маслом калитку, я поднялся по каменной лестнице на крыльцо. Так как места здесь было мало, а хлама много, то я чуть не задел пустую миску. А так, как она была из железа, то шума было бы много. Мысленно матерясь и проклиная все на свете, я открыл входную дверь. Когда я вошел в дом, с порога на меня сердито смотрел Рейн. Это был высокий мужчина лет сорока, ростом где-то 190, что на фоне меня возвышался как гора, особенно учитывая его мезоморфное телосложение. На вид — самый обычный мужик, ничего сверх выделяющегося в его внешности не было. Ее можно было бы назвать приятной, если бы не эта отталкивающая мрачность, что никогда не сходила с его лица. Уголки его тонких губ всегда опущены, а темные низко посаженные брови всегда нахмурены. Возможно, я просто плохо считывал эмоции, а, возможно, может его темно-карие глаза действительно не выдавали его. На фоне четкого профиля выделялся лишь орлиный нос с небольшой горбинкой. Он провел своей рукой по волосам и сложил руки на груди. Ну вот, сейчас что-то будет — он всегда так делает, когда недоволен чем-то больше, чем обычно. Чувствую, сейчас мне предстояло выслушать от него очередную поучительную лекцию. До сих пор не понимаю, почему он ворчит, но не пытается запретить мне воровать. Хотя я, пожалуй, все-таки знаю причину, по которой он не делает этого: кушать хочется всегда, так что пришлось ему смириться с моим «увлечением», и возмущался он лишь для вида. Но, несмотря на то, что я знал, что он не собирается мне запрещать и дальше воровать, его извечное ворчание сильно надоедало. — Привет, Рейн, я вернулся, — произнес я, обращаясь к мужчине, попутно снимая капюшон с головы и расстегивая свою бордовую спортивную кофту на змейке. — Быстрее запри дверь, Эрен. Ты же знаешь правило: ночью по улицам ходить запрещено. Когда-нибудь тебя поймают. — Но что еще я могу поделать? — развожу руками, — кража — единственный шанс добыть хоть что-то сверх меры. Я голодный, а еды нет. — Ты до сих пор не понял, что за этим может последовать? — пока я снимал ботинки, Рейн так и стоял рядом, привычно смотря на меня сверху вниз. Вот почему он всегда цепляется? Чего ему от меня нужно? — Я не тупой, и я все прекрасно знаю, — взглянув на него снизу вверх, ответил тому я, развязывая шнурки на черных армейских ботинках, — поэтому я все делаю для того, чтобы этого не случилось. Я предельно осторожен, чтобы м… — Ты идешь на поводу у своих желаний, — перебил тот меня, — это ничем хорошим не закончится. Я не хочу видеть твою голову на площади, потому что, как только я ее увижу, меня постигнет та же участь. И будем вместе гнить там из-за твоей оплошности, мелкий. Я взял тебя под свое крыло не для того, чтобы видеть, как ты однажды ошибешься. Сказав это, он продолжил буравить меня своим тяжелым взглядом. Черт, я так это терпеть не могу — каждый раз, не выдерживая его напора, я первый отвожу взгляд. Пока мы с Рейном сверлили друг друга взглядами, из кухни вышла худощавая девушка. Она была низкого роста, ее длинные черные волосы были привычно заплетены в свободную косу, обрамляя маленькое личико. Она выглядела куда младше своего возраста, в чем мы с ней были похожи. Глядя на нее, ей нельзя было дать больше 15 лет, когда, на самом деле, ей было около 19. Хотя точный возраст все же дать было нельзя, так как даты ее рождения не знал никто — девочка была сиротой. Подойдя ко мне, Микаса спросила: — Принес? — Как всегда. Взяв сумку, она пошла на кухню готовить ужин. Когда тот был готов, мы втроем сели на свои привычные места за столом. Я мельком взглянул на такие привычные блюда: перловая каша, которую Микаса замочила утром, шпроты, у которых вот-вот закончится срок годности, черствый ржаной хлеб, нарезанные дольками парочка квашеных огурцов и чай. Довольно бедно, но выбирать не приходиться. Глупо воротить носом, если с самого детства ничего лучше и не пробовал. Иногда, когда удается купить нужные продукты, Микаса варит довольно неплохие супы. Я бы сейчас все отдал, лишь бы поесть ее ароматный куриный суп, но в этих местах такое считается роскошью — в основном все питаются сухпайком. Мало кто может позволить себе нормальную пищу, от которой не хочется скривится или вылить эту пресное недоразумение в унитаз. Я посчитал нужным поделиться с ними увиденным ранее. Поэтому я произнес: — Мы можем поговорить? — когда они оба обратили на меня свой взор, я продолжил: — Когда я возвращался домой, я видел одну занимательную сцену… В общем, я видел Пиксиса, а рядом с ним были какие-то люди. Это была незнакомые женщина и двое военных в сопровождении солдат. Казалось бы, ничего необычного — военные ежедневно ходят по улицам, исполняя роль стражи, но кожа этих людей была… она была такой… такой необычной. Словно они какие-то существа из потустороннего мира. Я никогда не видел такого оттенка. И они… эм… они говорили о чем-то странном. Я почти не слышал их разговор, но сумел уловить пару странных фраз. Там было что-то о прекращении поставки продуктов в город. Кажется, нас хотят еще больше обложить налогами. Пиксис попытался возмутиться, но один из мужчин, что был там довольно грубо заткнул его. Похоже, это кто-то был из высокопоставленных чинуш или что-то вроде того. Кажется, на нем было что-то вроде военной формы, но не такой, как у солдат, а какую носит руководство. — И что? — совершенно обыденно спросил Рейн. — Эм, ну я… Я никогда их тут не видел. Я визуально знаю почти всех людей в городе, и этих я точно не видел, — неужели его совсем не заинтересовал мой рассказ? Почему? *** Напряжение на кухне, казалось можно было пощупать. Рейн хмуро размазывал остатки недоеденной перловки по тарелке, Микаса, не высказав за весь ужин ни единого слова, смотрела в окно, изредка переводя взгляд то на меня, то на мужчину. А я же, в это время, безотрывно глядел в чашку с нетронутым, успевшим остыть, крепким черным чаем. Мы трое хоть и находились на кухне физически, но словно все равно были не здесь. Понятия не имею, о чем думали двое моих соседей в тот момент. Мои мысли до сих пор витали около ворот дома Ривза, где я невольно и застал разговор незнакомцев. А ведь я бы не застал той сцены, если бы пришел чуть позже или если бы решил пойти другим путем, как планировал изначально. Я очень редко прохожу той улицей, недалеко от которой находится дом нашего управляющего. Даже в дневное время я стараюсь избегать того переулка. Возможно, в какой-то мере я завидую Доту Пиксису, этому старому богатому хрычу, потому что, в отличии от остальных, он живет в шикарном особняке с высоким кованным забором, он может позволить себе дорогостоящую пищу, которой нет в магазинах для местных жителей, он не носит старую, поношенную неизвестно кем ранее, одежду, у него есть красивая машина, которая выделяется на фоне остальных так же сильно, что и его дом. Но почему-то в этот раз меня тянуло к тому переулку, словно бы я на подсознательном уровне знал, что мне нужно увидеть ту сцену. Хотя я бы предпочел ее не видеть, чтобы избежать сейчас всех этих мыслей, что кипели в моей голове. Не знаю, сколько времени мы уже сидели на кухне, но я чувствовал дикую усталость. Глаза слипались, а голова раскалывалась. Вся эта ситуация только ухудшала положение, потому что я не знал, как мне нужно себя вести, что говорить. А еще я очень удивился такой реакции Рейна. А если быть совсем точным, то ее отсутствию. Он вообще никак не высказал свой интерес, хотя я рассчитывал хоть на какой-то отклик. Он никогда не славился многословием, никогда ярко не выражал эмоции, но именно в этот момент он казался мне глыбой льда так сильно, как никогда до этого. Может, я и не прав, но я был убежден, что любой человек в данной ситуации должен был выразить свои соображения. Но только я не был готов к нулевой реакции. Рейн, казалось, и вовсе не слышал меня. Мне казалось, я знаю этого человека, с которым прожил всю свою жизнь достаточно хорошо, чтобы предугадать его реакцию, но это оказалось не так. Рейн никогда не рассказывал мне с Микасой о себе. Мы понятия не имели, что было у него в прошлом. Я не знал его фамилии, его точного возраста, он ни разу не рассказывал о своих родителях, о своих интересах, о своем детстве. Он никогда не упоминал о своем прошлом. Когда я его спрашивал, поначалу, он реагировал достаточно резко, говоря мне не совать свой нос не в свое дело, а потом и вовсе игнорируя все вопросы по этому поводу. Прошлое этого мужчины было для меня загадкой. Но, несмотря на это, я научился чувствовать его. Я мог предугадать его слова, его действия, даже малейшие перепады настроения. Я знал, когда он хочет, чтобы я молчал или покинул комнату, я чувствовал, когда ему нужно, чтобы я сидел с ним рядом на диване или за столом. Я видел, когда он хочет, чтобы я выпил вместе с ним или оставил в одиночестве. Он молчалив, редко о чем-то говорит. Он не из тех, кто просит — он приказывает. Но в этот раз я не смог предугадать его реакцию. Видимо, я просто переоценил себя. Напрасно думать, что хорошо знаешь человека, если понятия не имеешь, что творится у него на душе, и что является причиной его поступков. А я не знал, но все равно надеялся, что у нас есть какая-то особая связь на ментальном уровне. И его следующая фраза только подтвердила неправильность моих мыслей. — Ясно. Идите спать, уже поздно. Что? И это все, что он может сказать? Конечно, он никогда не был сильно разговорчивым, и чаще всего говорил кратко, но в этой ситуации можно было бы сказать что-то большее, чем просто «ясно», да еще и спать отправить. Клянусь, когда-нибудь я ему врежу. Уверен, последующие его действия мне не понравятся, но надо же исполнить многолетнее желание хотя бы раз в жизни. Хоть бы раз за 20 с лишним лет выслушал меня. Но нет, ему до чертиков, что я там думаю. Чертов Рейн. Я уже было собирался возмутиться, но он прервал мои жалкие попытки открыть рот. — Спать, я сказал. Живо! — Пойдем, Эрен, — девушка потянула меня за руку. Когда я хотел возразить, она сердито добавила: — Не спорь. Она потащила меня наверх за руку, а я, нехотя, был вынужден последовать за ней. Сам же шатен так и остался сидеть за столом на кухне, задумчиво вертя в пальцах нож. Мы поднялись наверх по деревянной лестнице. Привычно перешагнув вторую ступень, что уже пару лет противно скрипела, когда на нее наступаешь, но которую так никто и не починил. Наверное все просто потому, что издававшая неприятный скрежет ступень — меньшая из проблем для всех жителей дома, посему ее было очень легко игнорировать, не наступая на нее. И так было со многими вещами, что за время стали такими привычными, хоть и не приносят радости. Сделав пару шагов по малюсенькому коридору на втором этаже, где помещались только 2 двери, в спальню Рейна и нашей с Микасой, небольшой книжный шкаф, старое кресло с прогнившими пружинами и небольшой столик в углу. Все это пространство освещалось одной лишь голой лампочкой на потолке, благодаря чему можно было разглядеть мелкий цветочный узор на старых обоях, что уже успели отклеиться в некоторых местах, и картину, висевшую над креслом, справа, у двери в нашу комнату. На картине была изображена одна-единственная свеча в канделябре, стоявшем на длинном столе с белоснежной скатертью. Помню, как в детстве я часами мог залипать на нее, пока Рейн не отправлял меня в комнату. Сам не знаю, почему, но она приковывала к себе мой взгляд. Казалась такой одинокой, незавершенной. Так продолжалось, пока в нашем доме не появилась Микаса. Она стала словно лучиком света в моей жизни. Она давала мне надежду на что-то хорошее. С тех пор я даже перестал замечать эту картину. Изредка пробегаясь по ней взглядом, я словно бы впервые видел ее. Я перешагнул порог комнаты и зажег всего одну лампу, что стояла на прикроватной тумбочке. Отчего-то тусклый свет от одного источника мне казался куда более уютным, чем залитая ярким светом комната. Тем временем, Микаса прикрыла дверь. Я провел глазами по убранству комнаты. Это была тесная угловая комнатушка с двумя большими окнами на стенах, завешанными толстыми шторами, что слегка покачивались от сквозняка, что проникал с улицы через открытую форточку. Слегка скрипящие половицы, исписанные и обклеенные какими-то бумажками стены, двухъярусная кровать в углу, два прикроватных столика, один из которых уже несколько лет сломан, старый комод у окна, на который облокотилась моя гитара. К слову, на ней меня учил играть Рейн и у него это неплохо вышло, вот только я брал ее в руки в последний раз месяца 2 назад, из-за чего мне перед ней даже отчасти стыдно. Около комода стоял шкаф с зеркалом на дверце, а напротив него письменный стол, заваленный различными книгами. Над письменным столом висели рисунки Микасы. У нее определенно был талант к рисованию. Все они были мрачными, однако от этого не теряли своей привлекательности. Девушка любила рисовать людей и городские пейзажи. Тут было множество изображений людей. Кто-то сидел на лестнице, кто-то нес сумки, кто-то стирал в корыте белье, кто-то набирал воду у колонки — все это сплошь и рядом можно было увидеть в городе. Она всегда рисовала то, что видела. Слева от стола, возле двери стояла двухместная кушетка с парой декоративных подушек. А над ней висела еще одна картина с какой-то желто-зеленой мазней. У второго окна стояло кресло, на котором расположились плед и подушка. Мы с Микасой любили по очереди в нем читать. Вообще, в нашей комнате, как и во всем доме, было куча всякого хлама, который никто и не думал выбрасывать. Не знаю, может, я, конечно, единственный так думал, но все эти вещи вроде картин, настольных ламп, даже старых детских игрушек создавали впечатление какого-то уюта. Набитый битком старыми вещами дом смотрелся по-домашнему, и даже вся эта грязная мрачная атмосфера не портила этого. Все словно было на своих местах, будто бы так и надо. Я прошел вглубь комнаты и сел на подоконник. Только я собирался закурить, как Микаса тут же резко выхватила пачку из моих рук, и бросила куда-то в сторону. Я грустно проследил за полетом помятой пачки по направлению прямиком под шкаф. Черт, потом пыль животом собирать придется, когда полезу доставать. Сейчас кто-то включит режим мамаши с гиперопекой. Ну, понеслась. — Тц, что не так? — Ты опять с ним споришь, — выглядит, как разъяренная кошка. Ладно, представлять ее орущей кошкой было опрометчиво, нужно взять себя в руки и сделать серьезное лицо. — Но он… — Прекрати. — Почему он ничего не сказал, Мика? Он мог ответить хоть что-то, но не высказал ни слова, — тихо произнес я. Так уж повелось с детства, что я зову сокращенными именами. Это было чем-то вроде общей фишки. Каждый раз, когда кто-то из посторонних пытался ее назвать сокращенной формой, мы тут же ясно давали понять, что делать этого не стоит. Может, это и немного странно, но это было нашей общей особенностью, что сближала нас. Рейну мы тоже не давали сокращать их, хотя он никогда и не пытался. Он и по имени нас зовет редко, не говоря уже и о том, чтобы называть сокращенную форму. Каждый из нас знал, что, если услышал от мужчины свое имя, жди беды. Это непременно значило, что он либо зол, либо недоволен, либо разочарован. — Я не знаю, — ее тон вторил моему. Пару минут мы провели в тишине. Я все так и сидел на подоконнике, опершись спиной на стену и свесив левую ногу вниз. Пока я разглядывал темную улицу через маленькую щелочку, Микаса присела на стол. Она сложила руки на груди и рассеянно разглядывала свои сандалии. Когда она начала нервно теребить подол своего легкого темного платья с крупным цветочным рисунком, я решил нарушить тишину. — А что насчет тебя? — О чем ты? — недоуменно спросила брюнетка. — Ты тоже ничего не сказала, — я перевел на нее взгляд, разглядывая ее лицо. — Меня там не было, я не могу что-то предполагать. — Как ты думаешь, Рейн не ответил по той же причине? — Я не знаю, — едва слышно отвечает та. Пора было заканчивать этот бесполезный разговор, поэтому я слез с подоконника, поднял заброшенную под шкаф пачку сигарет, собрав своей кофтой пыль с пола и побрел в ванную. Быстро сбежав по лестнице, я преодолел путь до ванной комнаты и закрыл дверь на щеколду. На потолке зажглась мигающая лампочка с желтым отливом, освещая маленькую комнату. Теперь здесь можно было разглядеть обстановку. Ванная освещалась только от единственной лампочки, свисающей с потолка на проводах, потому что места для окна тут не было отведено. По отколотой почти полностью плитке, я прошел до умывальника. Умывшись холодной водой, я взглянул в зеркало. Мда, прямо герой мокрых снов всех женщин — огромные мешки под глазами, уставший взгляд, темные волосы средней длины находились в полном беспорядке, будто бы о расческе я даже не слышал. Зеленые глаза в темноте казались совсем потухшими, а цвет — грязным, тонкие темные брови, нос с небольшой горбинкой и искусанные до крови губы. Всю эту неписаную красоту дополнял шрам, который тянулся от левой скулы и заканчивался буквально в паре миллиметров от глаза. Этот шрам я получил в детстве и за годы он стал почти незаметным, однако никуда не пропал. Сняв грязную спортивную кофту и футболку, я посмотрел на свое тело. Хилый на вид, среднего роста. Меня нельзя было назвать заморышем, но даже для себя я казался каким-то слишком хрупким. Зато у меня были красивые кисти с длинными пальцами, что мне очень помогло при обучении игры на пианино и гитаре. На впалом животе можно было разглядеть пресс, который появился благодаря регулярным физическим нагрузкам, в виде перепрыгивания через забор или из окна, когда я по ночам иду красть чужие пожитки. Правду говорят, что дети злые. Когда я был подростком, то меня частенько дразнили ровесники из-за моей худобы. Все было бы куда проще, если бы я держал язык за зубами и просто игнорировал бы их, но я каждый раз отвечал им, делая свое положение все более шатким. Я всегда умел бить точно по больному. Поэтому, озверевшие от моих слов, юные хулиганы всячески пытались меня избить. Глупо было надеяться победить их в драке, поэтому я всегда просто убегал от них. Я хоть и был довольно ловким, частенько отхватывал свое, особенно в первое время. Однако потом я приловчился и стал реже попадаться в их лапы, что значительно облегчило мне жизнь. Как бы часто Микаса не говорила мне молчать, сколько бы раз мне не приходилось выслушивать нагоняй от Рейна, мой подвешенный язык упрямо вел меня в могилу, и я совру, если скажу, что хоть что-то пытался сделать с этим. Как любил повторять мой хмурый опекун, говорить я умел, но использовал я это против своей пользы. Закончив с вечерними процедурами, я побрел в свою комнату. По привычке я всегда ходил в трусах, носках и тапочках, совершенно никого не стесняясь. Никогда не было важно, что по поводу моего внешнего вида думают окружающие, даже если эти самые окружающие — мои соседи. Поднявшись в спальню, я уселся в кресло у окна, и, наконец, закурил, расслабляясь. Курил я нечасто, но сигареты помогали мне очистить голову. Поэтому я просто сидел, наблюдая за горьким сигаретным дымом, чувствуя, как тот проникает в легкие. Докурив до фильтра, я затушил сигарету о стоящую на подоконнике пепельницу, я забрался верхний ярус кровати и лег на спину, положив руку под подушку. Через несколько минут дверь в спальню открылась и в комнату зашла Микаса. На ней, как и всегда, была огромная зеленая футболка с белыми полосками на рукавах и снизу. На груди был какой-то рисунок с надписью «Minnesota Wild». Сложив все вещи (в отличии от меня, который просто, как обычно, закинул все на стул) обратно в шкаф, она легла на свою кровать и выключила лампу. Комната окончательно погрузилась во тьму, и только пробивающийся сквозь шторы свет с улицы давал разглядеть хоть какие-то очертания мебели. Проворочавшись в попытке уснуть минут 20, я сдался и стал тупо глядеть в потолок. Через несколько минут я услышал тихий голос Микасы. Поначалу, я даже подумал, что мне показалось, но я все равно решил ответить хоть как-то. — Эрен? — М? — Будь осторожней, — на это я решил не отвечать, а она, кажется ответа и не ждала. *** Всю ночь я не мог уснуть, в голове постоянно роились мысли, не дававшие мне успокоиться. Как-то некстати вспомнил один момент из детства, который многое изменил. Мне тогда было лет 6, когда мы с Рейном шли по одной из узких улочек города в бакалейную лавку. Я тогда, как обычно, нес какой-то бред. Я вообще всегда любил много говорить, в отличие от Рейна. На углу я заметил лежащую худощавую женщину, в ногах которой сидел ребенок. Издалека пол было не разобрать, но затем, когда мы приблизились, я смог разглядеть, что это все-таки маленькая девочка где-то 2 лет. Босая, она сидела на холодной земле возле своей матери, снова и снова тихо шепча слово «мама». Видимо, с ее мамой что-то произошло, но слез на лице девочки я не заметил. Странная она… — Мелкий, пошли. Эрен, отвернись, нечего смотреть на это, — Рейн потянул меня за руку, уводя от них подальше. В этот момент в голове что-то щелкнуло. Никогда не испытывал желания помогать людям, но почему-то именно в этот момент я не мог дать Рейну пройти мимо. Сам до сих пор не понимаю, почему возникло желание помочь ей. — Но девочка… Рейн опустился возле меня на корточки и крепко обхватил мою руку чуть выше запястья. Он взглянул на мое лицо и серьезным тоном произнес: — Ей не помогут. Это естественный отбор, мальчик. Она либо умрет от голода, либо ее найдут солдаты, — произнес он, а затем хмуро добавил: — что еще хуже. Я с испугом посмотрел на него. Знаю, это глупо в нашей ситуации, но я хотел помочь этой беззащитной девочке, что даже не обращала на нас внимание, продолжая держаться за мать. — Мы обязаны ей помочь! — не унимался я. — Нет. — Я никуда не уйду без нее! — Значит, оставайся с ней тут. Прощай, пацан. Вот и все. Он просто ушел, беззаботно засунув руки в карманы старых джинсов. Что же делать? Я, повернувшись, взглянул на малышку. Это глупо… просто безрассудно, твердил себе я. Тем не менее, я подошел ближе к женщине с ребенком. Первая лежала в каком-то легком сарафане, а на ногах, как и у ребенка, не было обуви. Одна штанина у девочки была задрана, вторая была в грязи, порванная и растянутая кофта, явно не по размеру и темные засаленные волосы, грязными космами свисавшие вниз. По запачканному лицу можно было с легкостью догадаться, что свидание с мылом и мочалкой устраивалось довольно давно. Самым пугающим было отсутствие какой-либо реакции у девочки. Она не обратила на меня внимания, даже когда я повернул ее лицо к себе — ее взгляд все так же был направлен в сторону мертвого тела. Не совсем понимая, что же я творю, я убрал волосы с лица лежавшей. Ею оказалась девушка лет 17 на вид. Ее схожесть с ребенком была видна невооруженным взглядом. Возможно, родная сестра или мать. Но смотреть на нее было жутко — прослойка жира будто бы отсутствовала вовсе, вместо этого кости были просто обтянуты кожей. Впалые щеки, открытые стеклянные глаза, на которых уже ползали мухи, множественные синяки и порезы по всему телу, даже можно было заметить следы многочисленных уколов на сгибе локтя. Огромные мешки под глазами, осунувшееся лицо, грязь и кровь — все это давало понять, что девушка — наркоманка. Черт, нужно забрать девочку. Но куда ее девать? В приют? Да там таких десятки, ненужных абсолютно никому, голодных, замерзших детей. Она умрет там быстрее, чем станет воспринимать окружающую ее обстановку. Можно было забрать домой, но Рейн ясно дал понять, что лишний голодный рот ему не нужен. Но я ведь не мог ее бросить здесь, рядом с этой девушкой. Сколько так просидел у ее ног этот ребенок? Тело давным-давно остыло, значит, она тут уже сидела несколько часов, как минимум. Когда она ела в последний раз? А когда поест в следующий? Если останется здесь, ночью ее найдут патрулирующие солдаты. Тело ее родственницы однозначно кинут в трупную яму на конце города, а что сделают с ребенком? Солдатам он ведь ни к чему. Наверное, просто кинут туда же, куда и труп девушки. А вдруг Рейн передумает, думал я. Вдруг я смогу его уговорить? Возможно, мне дать ему немного времени? Меня-то он не выгонит. Не выгонит, ведь? По крайней мере, я ведь жил с ним все это время, значит я все-таки что-то для него значу. Я надеялся на это, но со стопроцентной уверенностью я не мог утверждать. Поэтому, решившись, я поднял девочку на руки и пошел прочь от этого переулка. Если я хотел дать время Рейну, то нам нужно было где-то прошляться несколько часов. Нет, я не ждал, что Рейн, сломя голову, побежит меня искать по городу. Нет, я планировал просто вернуться домой, в надежде, что мне позволят оставить девочку. Нужно будет, кстати, дать ей какое-нибудь имя. Я попытался его у нее узнать, но она меня будто бы и не замечала — просто сидела у меня на руках. Со временем, устав, я поставил ее на землю. Но, черт, как она будет ходить босой? Она ведь заболеет. И так она просидела черт знает сколько времени на холодном камне, не нужно подвергать ее здоровье еще большему риску. Я оглянул глазами улицу в поисках места, где можно было бы посидеть, отдохнув некоторое время. Глаза мои наткнулись на старый матрас. Наверняка это место какого-нибудь бездомного, но нужно было сесть хоть куда-то, лишь бы не на пол. Поэтому я посадил девочку туда, а затем и сам опустился на него. Просидев так несколько минут и переведя дух, я поднялся и вновь взял ту на руки, намереваясь продолжить путь. Нужно добраться до дома, где живем мы с Рейном и переждать поблизости. Я знал, что в квартале от него был бордель, возле которого частенько находились какие-то ящики. Вот на них и можно было сесть. Все же это было лучшим вариантом, чем сидеть невесть где на чьем-то матрасе. *** Побродив пару часов по улицам вместе с малышкой, я побрел к дому. Когда я зашел вовнутрь, Рейн сидел в своем любимом кресле в гостиной, вертя в руке стакан с виски и читая очередную ветхую книгу, которые он так любил собирать. Поначалу, когда я вошел, Рейн не обернулся, словно и не заметил моего возвращения. Я наконец мог поставить малышку на паркет, не боясь простудить ее ноги. Постояв так несколько минут у двери, не выдавая ни звука, я уже хотел было окликнуть мужчину, но тот резко встал на ноги, и положил книгу и бокал на тумбочку возле кресла. Повернувшись ко мне, он надменно ухмыльнулся, словно только и ждал, когда я вернусь умолять его принять девочку. — Ты только погляди, кто вернулся, — взирая свысока с кривой ухмылкой на лице, произнес тот. Я поморщился от его насмехающегося вида, и вновь взял малышку на руки, которая, к слову, не проронила не слова с тех пор, что мы покинули ту подворотню, и даже не одарила меня взглядом. — Вернулся, значит, — продолжил свой короткий монолог Рейн. Еще раз взглянув на девочку, что уже сидела на моих руках, заявил: — Малявку оставь снаружи, и тогда заходи. — Нет, — отрезал я. — «Нет»? — сделал вид, будто удивился он. — Ну и зачем тогда пришел? — Я не оставлю ее, — я упрямо продолжал стоять на своем. — Почему? Я решил не отвечать на его вопрос, так как и сам не понимал причины такого своего желания. Мне просто хотелось защитить эту молчаливую девочку, и плевать, что Рейн против. — Ясно, — коротко произнес шатен, так и продолжая смотреть на меня, а я отвечал ему тем же. Понятия не имею, сколько еще длилось это молчание, но, спустя некоторое время Рейн, наконец-таки, решил заговорить: — Что-то еще? — Нет, ничего, — процедил я. — Тогда проваливай. — Я хочу, чтобы она осталась. Тот оставил вопрос без ответа, и просто вернулся на диван, взяв в руки книгу. Ну, а я, в свою очередь, решил отнести его молчание к положительному ответу. В конце концов, он же не отказал мне прямым текстом. Я поднялся с ребенком на второй этаж в свою комнату. Тогда она была только моей и обстановка, хоть и ненамного, но все же отличалась от нынешней. К примеру, кровать была другая, не двухъярусная, а над письменным столом не было ничьих рисунков. Включив в комнате тусклый свет, я усадил малышку на свою жесткую кровать и присел возле кровати на корточки. — Как тебя зовут? — вновь попытался разузнать я. Не ответила, даже не взглянула на меня. Что ж, это было вполне ожидаемо. Помолчав так пару минут, я произнес: — Знаешь, тебе бы пошли длинные волосы, малышка. После этих слов она наконец-то посмотрела на меня. Может, в тот раз у меня разыгралось воображение, но я увидел, как уголки ее губ дрогнули. *** Именно с появлением этой девочки что-то во мне изменилось. Я начал чувствовать за нее ответственность, я хотел ее оберегать, словно та была для меня членом семьи. За все то время, что Микаса живет со мной в одной комнате, я стал считать ее своей сестрой, которая всегда могла выслушать и поддержать словом. Она была молчалива, но ее всегда было приятно слушать, когда она заговаривала. Я даже иногда шутил, что нелюдимость передается воздушно-капельным путем и Рейна нужно срочно отселить, чтобы это не передалось и мне тоже. Понятное дело, что я делал это не в его присутствии — тогда бы мне точно влетело бы по самое не хочу.