Сокджин никогда не играет честно

      – Проходи, – произносит Джин, закрывая за Намджуном дверь своего номера. – В комнату и направо. Выпить не предлагаю.       Намджун хмыкает, но идёт по указаниям, в комнате зажжён неяркий бра.       – Ты хотел о чём-то поговорить? – вынужденная компания старшего Намджуна откровенно напрягает, но выпитый в баре отеля виски не дал отступить даже в лифте, когда хотелось окинуть фигуру Сокджина презрительным взглядом и уйти в свой номер.       – Я хотел тебе кое-что показать, – Сокджин ухмыляется, и продолжает: – Присядь в кресло, – а затем отходит на несколько шагов и Намджун прекрасно видит, что именно старший хотел ему показать.       На большой кровати ближе к краю он замечает Чонгука, его волосы растрёпаны, глаза лихорадочно блестят от страха и скопившихся в них слёз, а дыхание тяжёлое, он натужно втягивает воздух через нос, потому что рот заклеен широкой полоской скотча. Намджун сглатывает.       – Малыш, я пришёл не один, – сообщает вполне очевидные вещи Сокджин, наклоняясь к младшему, чтобы поцеловать его в лоб и погладить горячей ладонью вдоль позвоночника. – Не бойся, я не позволю этому неотёсанному мужлану к тебе прикоснуться, но он должен кое-что увидеть, чтобы понять.       Чонгук вздрагивает от прикосновений и слов, невольно прогибается в спине, и приглушённый стон тонет на его губах, как и что-то неозвученное в его взгляде.       Сокджин отходит снова, чтобы снять с себя пиджак и галстук, снять и уложить в бархатную коробочку именные часы, неторопливо, будто в его номере, кроме него, никого больше нет.       Теперь Намджун видит немного больше. Его взгляду предстают голый торс и крепко сведённые бёдра. Чонгук лежит на боку, прикрыв глаза, не смея сопротивляться чужому любопытству. Взгляд скользит по изгибу хрупкой талии, по налито-округлым бёдрам, которые опоясывают мягкие кожаные ремни, по ладоням, напряжённо вцепившимся в бархатную кожу чуть ниже этих полосок, по широким кожаным манжетам, что плотно обхватывают тонкие запястья и не позволяют прикрыться, по острым коленям, гладким голеням и поджатым пальцам на ногах. Он сглатывает, возвращая своё внимание хозяину номера, но тот, словно совершенно о них забыв, не спеша расстёгивает ворот своей дорогой рубашки, закатывая рукава, а после поправляет выбившиеся из прически пряди перед зеркалом.       Намджун бы рассмеялся. Но ему почему-то совсем не смешно.       Чонгук шумно выдыхает, напоминая о собственном присутствии. Взгляд Намджуна вновь невольно приковывает к младшему. Зачем-то он смотрит ещё пристальнее, словно где-то на этом сильном теле ожидает увидеть что-то такое, что успокоило бы его, но вместо этого замечает, как к переносице скатывается одинокая слезинка, капая и теряясь в неаккуратно зачёсанных на одну сторону тёмных волосах, замечает, как губы, под слоем плотного скотча, сжимаются в полоску, но вена на шее не вздувается и желваки не ходят – почему?.. почему он не злится? Намджун не понимает. Как и не понимает того, почему он всё ещё продолжает смотреть. На чужой подкачанной груди при особенно глубоком вздохе что-то покачивается, и Намджун склоняет голову к плечу, чтобы рассмотреть пушистый розовый помпон, скользящий по коже мягко и дразняще, заставляющий Чонгука каждый раз задерживать дыхание, кисточка которого тянется от чёрной лапки зажима на потемневшей горошине соска. Намджун возвращается в прежнее положение и высоко задирает подбородок, как бы отстраняясь от всей этой ситуации.       Ни для кого не секрет, что у Чонгука чувствительная грудь, и то, что Сокджин воспользовался этим, чтобы, очевидно, удержать мальчишку от побега, совсем не говорит о нём хорошо. Но, в принципе, Намджуну плевать на это.       Джин хмыкает, когда в отражении замечает, что Намджун надевает маску деланного безразличия и демонстративно отводит взгляд от восхитительного тела перед ним. Впрочем, ничего нового.       – Как тебе? – негромко произносит Сокджин, возвращаясь к постели и присаживаясь рядом с ногами Чонгука.       Намджун лишь дёргает уголком губ, смотря своему оппоненту в глаза.       – Ничего не скажешь? – его ладонь мягко, но будто бы небрежно оглаживает стройные голени. – Жаль, – он наигранно вздыхает, поднимаясь касаниями выше, и давит на кожу с большей силой, оставляя лёгкое покраснение от ногтей. – Потому что я позвал тебя, чтобы показать, насколько ты слепой индюк, – с усмешкой на пухлых губах заканчивает Джин, звонко шлёпая младшего по ягодице, заставляя задрожать, вцепившись ладонями в бёдра почти до боли, и приглушённо стонать.       – Я пошёл отсюда, – Намджун произносит это ровно, уверенно, но почему-то продолжает сидеть на месте.       – Как хочешь, – Сокджин пожимает плечами, поднимаясь, – ты знаешь, где дверь. Но, в таком случае, ты потеряешь шанс увидеть моего крольчонка во всей красе.       По твоим пухлым губам хочется съездить кулаком, чтобы зубы и подбородок окрасились в алый, думает Намджун, чтобы от боли скулы свело. Но всё ещё не двигается с места.       Джин почти осторожно склоняется над младшим, но Чонгук снова стонет, за что получает снисходительную улыбку и нежный поцелуй в висок.       – Давай, мой хороший, ты самый красивый, самый лучший мальчик на свете, – он подхватывает парня под колени и тянет на себя. – Мы должны показать этому индюку, от какой сладкой конфетки он отказался, – другой рукой обхватывает хрупкие плечи, и наконец, лишь на мгновение подняв мальчишку в воздух, словно пушинку, ставит босыми ступнями на ковёр.       Намджун игнорирует слова в свой адрес, потому что это Сокджин, потому что это Ким-ёбаное-произведение-ёбаного-искусства-и-поебать-я-хотел-на-ваше-мнение-Сокджин, ему бы пару пальцев на руке сломать, может тогда он прекратит этот спектакль. А пока Намджун не может отвести взгляд от латексных зажимов с этими дурацкими розовыми помпонами дурацкого розового Сокджина. Они покачиваются от сбитого дыхания, дразня упругий рельеф, и Чонгук скулит едва слышно, как сбитый автомобилем щенок. Это и выглядит так же: в крепких руках Джина Чонгук словно в несколько раз уменьшается, плечи становятся уже, талия тоньше, бёдра и бицепсы теряют свои объёмы – Намджун никогда не замечал. Его голова склонена к груди, большая часть лица скрыта волосами, и Намджун уверен, что так он прячет свои слёзы.       Ладони Сокджина скользят по предплечьям, не позволяя младшему скрыть самое постыдное, заставляя открыться и выровнять спину, и чужой взгляд жадно прослеживает за ними. Чонгук возбуждён. Намджун не уверен, от того ли это, что у странных игр между этими двумя появился невольный зритель, или же от того, что за ужином Сокджин наверняка что-то подмешал Чонгуку в молочный коктейль. Сокджин никогда не играет честно. Честным это не кажется даже когда костлявые длинные пальцы пробегаются по чужому возбуждению от головки до основания и оттягивают мошонку, ощутимо пережимая орган.       – Красиво, правда? – уточняет он, замечая, что кресло всё ещё не опустело. – Как ты мог добровольно отказаться от всего этого? – Сокджин искренне удивляется, трепетно поглаживая низ напряжённого живота. Чонгук почти не дышит. – Крольчонок, – его вторая рука обхватывает крепкую шею, заставляя сначала поднять голову, а после сразу откинуть её на своё плечо, – почему твой краш такой тугодум? Смотри, он ведь даже взгляда отвести от твоего восхитительного тела не может, – ухмылка растягивает губы, которые тут же примыкают к пульсирующей вене. – Мне интересно, – старший обращается к Намджуну, – тебе никогда не хотелось пометить его? Вцепиться зубами в эту нежную шею и рвать? До крови и криков. Чтобы малыш умолял остановиться, а ты всё не мог утолить свой голод по нему? Неужели никогда? – Джин обнимает его поперёк живота, удерживая, касается носом алеющего ушка, и несильно прикусывает место, которое до этого ласкал губами, заставляя Чонгука дрожать, прогибаться в спине и жаться плотнее к его телу.       Намджун сглатывает, и честно пытается отвести взгляд. Ему не интересно, совсем, чем занимаются двое взрослых людей в номере отеля, и всё ещё не понимает, для чего он здесь.       Когда Сокджин перестает присасываться к чужой шее, отлипая от неё с жадным стоном, Чонгук едва стоит на ногах, его мелко трясёт, а ладони, всё ещё напряжённо сжимающие собственные бёдра, сводит до судорог. Сокджин гладит его по плечу, осторожно убирает с лица волосы, зачёсывая длинные пряди к затылку, и шепчет, не отрывая взгляда от Намджуна:       – Это ещё не всё, что мы подготовили на сегодня, верно, крольчонок?       Чонгук моргает, слипшиеся острыми треугольниками угольно-чёрные ресницы дрожаще взлетают и вновь опускаются, и отчего-то чужое, казалось, каменное сердце сбивается с ритма.       – Тогда давай покажем ему ещё немного, а после я дам тебе отдохнуть, – тихий нежный голос Сокджина наполняет комнату до самого потолка, удушающей волной прибивая Намджуна к спинке кресла – он тянется рукой к собственному галстуку, боясь, что случайно лишь сильнее затянет петлю.       Джин целует Чонгука в висок как-то по-особенному мягко и заботливо, легко разворачивая сговорчивого парня в своих руках. Взгляд Намджуна скользит вдоль позвоночника, на поясницу с аккуратными ямочками, ниже, к упругим ягодицам и всё ещё опоясанным чёрными ремнями бёдрам – металлические кольца тихо позвякивают, стоит младшему потерять равновесие и отнять руки от своего тела в поисках опоры, только тогда Намджун замечает, что манжеты на запястьях соединены с ремнями.       – Всё в порядке, малыш? – Сокджин придерживает чужие плечи, сцеловывая губами с влажных век последние капельки слёз. – Тебе нужно продержаться ещё несколько минут, хорошо? Я дам тебе то, чего ты хочешь больше всего, обещаю, а сейчас расставь ножки, – Чонгук медленно кивает, утыкаясь лбом в крепкую грудь, и подчиняется просьбе.       Намджун даёт себе слово, что ни за что не опустит глаза вниз, что у него есть Чимин, задница которого привлекает его в тысячи раз больше, но когда пальцы Сокджина с аппетитом впиваются в налитые половинки, оттягивая, открывая, заставляя спину младшего прогнуться ещё больше, взгляд Намджуна приковывает поблёскивающий розовым кристалл у основания анальной пробки, и дыхание на самом деле спирает.       – Правда, это прекрасно, – больше утверждает, чем спрашивает Джин, кончиками пальцев вдавливая камешек глубже, отчего Чонгук вскидывается и скулит с утроенной силой, а ноги его почти подкашиваются. – А знаешь, что самое волшебное? – и, дождавшись пока чужие глаза поднимутся к его лицу, улыбается: – Я попросил его сделать это для меня, когда уходил. В баре я провёл с тобой часа полтора, наверное, и всё это время, – его голос становится ниже и вкрадчивее, – она была в нём, – отделяет слова короткими паузами, – мой крольчонок изнывал от возбуждения, умирал от чувства неудовлетворённости и вынужденного ожидания, – он дышит тяжело, сам будто через силу, – умолял обездвижить его, чтобы не возникло даже мысли непокорно коснуться себя, – Сокджин снова давит на пробку, вжимая её под идеальным углом, и Чонгук кричит. – И всё это только лишь потому, что я его попросил, – он прикрывает глаза и едва слышно шепчет: – Кончи для меня, малыш, – чувствуя, как Чонгук конвульсивно жмётся к его телу.       Намджун видит это как в замедленной съёмке: как руки Сокджина отпускают полушария ягодиц, как одна крепко сжимается на пояснице, удерживая младшего, другая – медленно вынимает плаг и остаётся на месте; как по внутренней стороне бедра Чонгука, словно дразнясь, тонкой струйкой течёт смазка; как со штанины чёрных брюк Сокджина на пол капает чужая сперма.       Проходит несколько минут, прежде чем кто-то шевелится в этой комнате: Джин бережно подхватывает стройное тело, мягко усаживая его на край постели, поочередно отстёгивает манжеты от ремней, осторожно снимая их и касаясь губами покалывающих последними мелкими разрядами пальцев, зацеловывая каждый из них, расслабляюще массируя тонкие запястья. Затем снимает крепления с бёдер, аккуратно упирая чужие ступни в свои колени, и, мягко скользя, стягивает их через низ, оставляя на коже поверх красных следов череду маленьких поцелуев. Чонгук сидит тряпичной куклой, полностью обессиленный и физически разбитый, ссутулившись, упираясь едва ощущаемыми руками в мягкость одеяла под ним. Сокджин заглядывает в лицо младшего, вплетая ладони в волосы, приподнимая голову, улыбается любяще, прикасается губами к влажной щеке, как бы говоря «я буду осторожен», и поддевает край липкой ленты, без усилий снимая и её. Чонгук размыкает губы, чтобы сделать глубокий вдох, снова позволить лёгким работать на полную, но Джин притягивает его к себе, и целует так, что никакой воздух Чонгуку больше не нужен. Он обвивает шею Сокджина затёкшими руками, жмётся так близко, как только может, ему так нужно чувствовать это, но болезненно стонет и откидывает голову назад, отстраняясь лишь для того, чтобы освободиться от последней лишней детали. Старший чувственно касается губами открывшейся шеи под подбородком, у кадыка, между ключиц, замирая, чтобы втянуть, впитать в себя коктейль запахов, а потом аккуратно снять один из зажимов, накрывая горошину соска тёплым ртом, и несколько мгновений наслаждаться полустонами-полувсхлипами. Чонгук крошится под ним, цепляясь за плечи, но ничего не говорит, даже когда Сокджин освобождает его от второго зажима. Он лишь падает на спину, откидываясь назад, не стесняясь, забывая совершенно обо всём, и когда голова невольно поворачивается в сторону кресла, смотрит на Намджуна отсутствующим взглядом... словно на пустое место.       Джин поднимается на ноги, чтобы прикрыть Чонгука краем одеяла и сходить в ванную за мокрым полотенцем. Когда же он возвращается, у младшего закрыты глаза и на губах играет тонкая, едва заметная улыбка. Сокджин осторожно, словно ноги младшего по меньшей мере из фарфора, обтирает их, скользя от щиколотки до колена – дальше Намджун не видит, мешает одеяло, но он знает, куда дотягивается рука хёна, потому что Чонгук несдержанно охает, сильнее сжимая край своего укрытия в пальцах.       Когда Сокджин вытирает остатки чужой спермы со своих штанов и откладывает полотенце на другую сторону кровати, он поворачивается на Намджуна, и взгляд его, как и голос, предельно серьёзный.       – Ты слепой индюк, Намджун, если позволил себе проебать такого человека, – и это звучит весьма обвинительно. – И дело даже не в сексе. Чонгуки был влюблён в тебя, так слепо и доверчиво следовал за тобой, в то время когда ты предпочитал трахать Чимина – хотя бы к этому ребёнку у тебя чувства есть, или ты снова скоро наиграешься?       Намджун не знает, ждёт ли Сокджин ответа, или его я-сам-знаю-лучше-всех эго предпочитает ограничиться монологом. Но и сказать ему нечего. Он морщится от язвительной издёвки в чужой интонации.       Джин смотрит внимательно, но совершенно нечитаемо, долгую томительную минуту, пока у Намджуна в голове в гордом одиночестве проносится перекати-поле, а потом поднимается на ноги, возвышаясь напротив молодого мужчины.       – Жизнь Чонгука на тебе не заканчивается. Он только учится принимать свои ошибки, но уже знает, что ты был одной из них. Он восхитительный и талантливый, и обязательно найдет своё место под солнцем без твоей, возможно, даже без моей помощи. Но сейчас он мой, и его гулкое «Намджун-хён» сквозь слёзы, за которое я ненавидел его день ото дня, сегодня навсегда исчезнет из его жизни. Ты узнаешь, что это за чувство, и будешь кусать локти, когда человек, по которому крошится твоё чёрствое сердце, однажды предпочтёт не тебя, – Сокджин вздёргивает подбородок и чеканит: – А теперь... выметайся отсюда.