Её лечащий враг

      В ночь накануне Войны, впервые за много лет, ей снится отец.       Рин открывает глаза за несколько мгновений до настырного, невыносимо громкого звонка будильника и, выключив его, долго лежит неподвижно, слушая мерное тиканье больших напольных часов и гулкий стук собственного сердца. Затем, откинув одеяло в сторону, медленно опускает ноги на холодный пол. Она долго ищет и не может найти под кроватью любимые комнатные тапочки, такие удобные и мягкие, и потому покидает свою спальню босиком.       На лестнице вниз её привычно догоняет хорошо знакомый приступ удушья. Опустившись на корточки, она зажимает рот ладонью и долго, тяжело кашляет, с каждым судорожным вдохом-выдохом роняя на рубашку алые капельки крови, сочащиеся сквозь её плотно сомкнутые пальцы.       Каждое утро, именно в эти минуты, Рин особенно остро ощущает, как мало у неё осталось времени. И особенно сильно хочет, чтобы хотя бы следующим утро её больше не пришлось просыпаться.       Когда она добирается до ванной комнаты, проходит добрая половина часа. В ванной она сидит долго, греется в тёплой воде, моет и сушит волосы, а затем просто наблюдает, как крутится барабан стиральной машинки с её перепачканной кровью ночной рубашкой внутри. С каким бы пренебрежением маги не относились к современной технике, без неё особняк Тосака грозился окончательно превратиться в покрытый пылью и запустением местный «дом с призраками». Впрочем, через месяц-другой, у него были все шансы стать таковым. Возможно, даже с настоящим привидением.       В конце концов, не такой это и плохой вариант посмертия — стать бесплотным духом в навечно опустевшем родительском доме…       Звонок в дверь раздаётся ровно тогда, когда она, уложив волосы и надев пахнущий синтетической лавандой халат, выходит в гостиную. Около месяца назад, окончательно смирившись с тем, что одна она больше не справляется, Рин, скрипя сердцем, выдала Кирею комплект запасных ключей. Вот только за всё время он ни разу не удосужился ими воспользоваться, и она знает, почему. Кирею… нравится каждое утро вынуждать её преодолевать огромное расстояние между гостиной и входной дверью, этот длинный-предлинный коридор. Видя её бледное, без единой кровинки лицо и содрогающееся от беззвучного кашля тело, Кирей каждый раз едва сдерживает довольную улыбку. Пожалуй, день, когда она наконец-то не сможет самостоятельно открыть ему двери, станет для него днём настоящего триумфа. Поэтому Рин никогда не упоминает о запасных ключах и раз за разом, медленно идёт сквозь кажущийся бесконечным коридор…       — Доброе утро, Рин, — скрестив руки за спиной, Кирей тёмной фигурой возвышается в дверном проёме и почти полностью заслоняет собой льющееся с улицы солнце. — Надеюсь, сегодня ты пребываешь в добром здравии.       Рин не отвечает и, невольно хмурясь, чуть шире приоткрывает дверь, приглашая войти внутрь. Кирей едва заметно ухмыляется и переступает порог.       Каждое утро он приходит в её дом и готовит завтрак. Всё то недолгое время, что он возится на кухне, Рин проводит в гостиной, в любимом кресле, стараясь при этом непременно держать спину ровно, плечи — широко расправленными, а голову — гордо поднятой. Хотя каких-то пару недель назад она неустанно отпускала язвительные и колкие замечания в его адрес по поводу готовки, теперь по утрам это предел её возможностей.       Еда, приготовленная Киреем, никогда не отличаются ни вкусом, ни разнообразием, ни вообще чем-либо, кроме несомненных простоты и питательности. Рин ещё помнит, как в детстве с трудом глотала сваренный им рис и пресные овощи и отчаянно мечтала, как однажды подсыплет в тарелку этого лжесвященника самый настоящий яд. Ну, или хотя бы сычуаньский перец. Собственно, последнее она и сделала, как-то раз. Правда, у Кирея эта её попытка так мелко ему досадить вызвала одну лишь отвратительно довольную улыбку. Рин подозревала, что получившийся в результате вкус того злосчастного карри ему в итоге даже понравился. Но теперь, в отличие от детства, полное отсутствие у Кирея хоть какого-то кулинарного таланта нисколько её не трогало.       Потому что вот уже несколько недель Рин не чувствовала вкуса.       За столом Кирей привычно читает короткой молитву, в которой благодарит некоего бога за хлеб насущный, после чего они вместе едят в полной тишине. Точнее, ест Кирей, а Рин через силу пытается впихнуть в себя хотя бы пару кусочков до того, как на смену кашлю придет тошнота.       С куда большим удовольствием она бы выпила чашку любимого ароматного чая, вот только заварить его сейчас у неё не было сил, а просить об этом Кирея было куда более невыносимо, чем глотать его безвкусную еду. К тому же, Рин сильно сомневается, что он умеет заваривать чай. Даже тот, что в пакетиках.       А всё, что происходит дальше, Рин ненавидит сильнее, чем просыпаться по утрам, преодолевать расстояние до входной двери и есть приготовленную Киреем пищу вместе взятое. Сильнее даже, чем самого Кирея. Закончив с завтраком и вымыв тарелки, он возвращается в гостиную и задает ставший таким привычным и оттого более ненавистным вопрос:       — Ты уверена, что не хочешь подняться в свою комнату?       В ответ Рин, как всегда, со старательно скрываемым трудом поднимается из кресла и поворачивается к нему спиной. После чего дрожащими пальцами развязывает пояс халата…       …Она так и не научилась не вздрагивать и не дёргаться каждый раз, когда ладонь Кирея, широкая и обжигающе холодная, касалась её кожи, точно между лопаток, напротив сердца. Будь у Рин хоть один шанс, один-единственный, малюсенький шанс избежать этого его прикосновения к себе, она бы воспользовалась им не задумываясь!.. Вот только шанса не было. Поэтому она терпела. Закусывала губу и терпела, благо, солёного вкуса крови она теперь тоже не чувствовала.       Когда Кирей активирует свои Магические Цепи, боль, пронзающая позвоночник, короткая и острая, не дольше и не больше укола иглы. При всех своих недостатках, целителем он всегда был очень умелым. И потому по-настоящему больно ей становится позже. Когда медленно, клеточка за клеточкой, Кирей начинает выжигать в её теле метастазы, что успела пустить в лёгкие обосновавшаяся между позвонками опухоль.       Тогда Рин хочется кричать. Возможно, она и кричит, Рин не знает наверняка. Потому в момент, когда боли становится слишком много, свет в её сознании начинает моргать, а потом и вовсе резко гаснет.       Сегодня это, почему-то, происходит почти сразу, стоило Кирею её коснуться.       …Рин приходит в себя лёжа на диване. Старается не думать о том, как на нём оказалась, и даже не пытается подняться. Кирей по-хозяйски сидит в её кресле и читает. Как обычно, то, что она сама читала накануне и не успела убрать с журнального столика в книжный шкаф.       Сегодня её возможно последняя книга — «Нинген Шиккаку» Осаму Дазая.       — Ты очнулась, — оторвавшись от чтения, Кирей чуть откидывается на спинку кресла и пристально осматривает её. — Как ты себя чувствуешь, Рин?       — Отвратительно, — голос хрипит, и губы Кирея складываются в хорошо знакомую ей довольную ухмылку.       — Что ж, тогда позволь мне откланяться, — лжесвященник захлопывает книгу и возвращает на привычное место. — Ты проводишь меня, Рин?       — Вот ещё! Ты знаешь, где дверь!..       Обычно в этот момент Рин попросту отворачивается и ждёт, когда он уйдёт. Обычно, но не сегодня: глупый сон напомнил ей о том, о чём она так старательно пыталась теперь забыть.       — …Подожди, Кирей. Скажи… Война за Святой Грааль уже началась?       Наверное, этот вопрос застаёт его врасплох так же, как её саму, потому что на мгновение Кирей замирает и, обернувшись, смотрит на неё со странной смесью любопытства и предвкушения во взгляде.       — Что ж, кто знает, — он коротко пожимает плечами, и Рин готова поклясться, что в этот самый момент Кирей действительно улыбается. Поэтому она больше ни о чём его не спрашивает.       Оставшись одна, Рин какое-то время продолжает лежать на диване неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям. Обычно засыпать по ночам ей помогал морфин, но по-настоящему лучше и легче она ощущала себя лишь после ухода Кирея. Появляются силы и желание что-то съесть, иногда ей даже кажется, что возвращается вкус… до очередного приступа кашля.        Рин никогда не спрашивает Кирея, сколько ещё ей придётся терпеть его лечение, потому что слишком хорошо понимает: не долго.       Ей осталось совсем недолго.       …Когда-то давно, кажется, в иной жизни, когда отец был жив, матушка здорова, а Сакура…просто была, Рин случайно узнала, что родилась очень слабым и болезненным ребёнком. Настолько, что отец, всерьёз опасаясь за будущее семьи Тосака, озаботился поскорее обзавестись второй дочерью. Так появилась на свет её маленькая сестрёнка. Запасная наследница. И, словно в насмешку или назло всем, сразу после рождения Сакуры Рин стала расти и крепнуть, и уже к пяти годам болела даже реже, чем другие дети её возраста. Так у её отца появился выбор, кому из двух дочерей, одинаково одарённых как магическим талантом, так и крепким телом, отдать предпочтение и передать «семейное дело». И случившаяся Четвёртая война не сделала этот выбор проще…       Устало закрывая глаза, Рин с горечью думает о том, что метка участника новой войны за Грааль так и не появилась на её теле. И что Тосака Токиоми отдал семье Мато не ту дочь…       Рин будит короткое зимнее солнце, тусклым светом заливающее лицо. Осторожно, нарочито медленно, она сначала садится, а затем и встаёт с дивана, каждую секунду ожидая пронзительной боли или приступа кашля. Но боль до поры, до времени спит, убаюканная прикосновением Кирея, а о кашле напоминает лишь сухость в горле.       И Рин, позволяя себе несколько мгновений настоящей, искренней радости, спешит на кухню заваривать любимый чай.       У неё снова есть несколько часов настоящей жизни.