Телохранитель

Магнус петляет вспугнутым зайцем, прячась в тени ангаров и складских стен, несётся к бетонной ограде забора, как в жизни своей не бегал, до сорванного дыхания, пожара в груди, бьющегося где-то возле горла сердца. Гонит его липкий страх, но не за себя: болит душа за Алека, беспомощного, измученного, оставленного в логове врага. Конечно, формально тот прав, при таком его состоянии выбраться вдвоём у них шансов ничтожно мало, но представлять, что будет, когда обнаружат побег и Лайтвуда найдут, больно и страшно, и парень бежит, собрав все силы и волю, срывает ногти, цепляясь за щербатую поверхность забора, почти падает по ту сторону ограждения, упрямо поднимаясь и продолжая свой путь. Уже в роще, когда сил почти не осталось, его подхватывает Рафаэль, напугав до чёртиков. – Магнус! Выбрался-таки! Как ты? Едва отдышавшись, складываясь почти пополам и повисая на мужчине, Магнус хрипит с дрожью в срывающемся голосе: – Там Алек остался… Его пытали… Он не смог уйти… Вытащите его оттуда, пожалуйста! Рафаэль внешне бесстрастен и собран, ему достаточно нескольких ответов Магнуса на чётко сформулированные вопросы, чтоб скомандовать в рацию начало штурма и предупредить, где искать заложника. А потом он просто обнимает за плечи уставшего парня и ведёт под навес, в импровизированный штаб, находя ему складное кресло, бутылку воды, чью-то куртку. Магнус, обмякнув, отрешённо смотрит, как чётко и слаженно, словно из ниоткуда, появляются всё новые и новые группы захвата, как парни в масках с автоматами наперевес ловко штурмуют ограду, открывают ворота, как кружат над складами полицейские вертолёты, а в подъезжающие фургоны загоняют партиями мрачных арестованных мордоворотов. И только когда один из штурмовиков, появившись в проёме ворот, начинает сигналить дежурящей «Скорой», Бейн стряхивает оцепенение и бежит туда. Рафаэль присматривает, но остановить его не решается, просто находясь рядом. Двое крепких парней на руках выносят истерзанного бессознательного Алека, сгружая его на носилки и передавая в руки медиков. Кислород, капельницы, инъекции, тёплый плед, и из-под дрогнувших ресниц проглядывает затуманенный измученный взгляд. Магнус рвётся к машине, умоляет взять его с собой. Алек, шепнув что-то врачу, подзывает к себе парня. Лайтвуд бледно-зелёный, над запекшимися пересохшими губами – бисеринки пота, голоса почти нет, но он упрямо, из последних сил, держа за руку, уговаривает Магнуса: – Тише, успокойся, мой хороший! Ты молодец, успел, всё сделал правильно. Магнус, я тебя прошу: пожалуйста, поезжай домой, ты очень нужен отцу. Со мной всё будет в порядке, обещаю. Что толку ехать с нами? Меня сейчас накачают лекарствами до отключки и будут штопать, а тебе разрешат лишь коридор больничный мерить и стены подпирать. Я тебе позвоню, как проснусь, и придёшь утром, а пока успокоишь отца, сам отдохнешь, в порядок себя приведёшь, тебе ведь тоже досталось. Иди, малыш, Рафаэль тебя проводит, – тоном, не терпящим возражений, Алек сдаёт его с рук на руки Сантьяго и, устало улыбнувшись, закрывает глаза. – Люблю тебя… – читает по губам уже едва слышное Магнус, пока носилки завозят в машину и закрывают дверь, отрезая от него Алека. «Скорая» срывается с места, оглашая окрестности воем сирены, и исчезает за поворотом. Магнус, будто потеряв опору, вдруг ощущает разом всю тяжесть пережитого ужаса, грядущей неизвестности, страха за Алека; его трясёт, но слёз и эмоций нет, накатывает жуткая усталость и апатия, и парень послушно, словно куклу, позволяет Рафаэлю усадить себя в машину и отвезти домой. Хмурый испанец только кажется холодным и безэмоциональным, он всё понимает и даёт Магнусу время прийти в себя, всю дорогу успокаивая и поддерживая, ненавязчиво отвлекая, тормоша вопросами и рассказывая о последних событиях: безуспешной погоне, заполошных поисках, жуткой посылке с отрезанным пальцем, безумном плане Алека. Краем сознания Магнус фиксирует услышанную информацию, с ужасом представляя, что пришлось пережить отцу с Алеком, ясно осознавая, что сам отделался достаточно благополучно, и понемногу выбираясь из накатившего ступора. Уже дома, в крепких объятиях измученного ожиданием отца, осунувшегося и словно постаревшего за эти страшные дни на несколько лет, парень, не стесняясь, даёт волю слезам, отчаянно рыдая у опешившего Асмодея на плече, смывая с души пережитый кошмар и искренне вымаливая прощение за всё: за старое, за новое, за доставленные хлопоты, пережитые неприятности, измотанные нервы, годы непонимания и отчуждения. – Ну что ты, сынок! Полно убиваться! Всё закончилось, забудь, всё в прошлом. Я люблю тебя и любил всегда. Всё наладится, вот увидишь, всё будет хорошо! – Бейн-старший с потрясением и нежностью успокаивает вдруг разом повзрослевшего сына, попутно осознавая с тревогой, что в коридоре, кроме них, находится только Рафаэль. – А где Алек? Потупленный взгляд Сантьяго и новый виток рыданий от Магнуса говорят сами за себя. – Его «Скорая» в больницу забрала, – вымученно отзывается Рафаэль. – Он ранен? Что с ним? – беспокойство неподдельное, Алек стал практически членом семьи. – Сильно избит, его пытали, и всё достаточно плохо. – Кто с ним сейчас? – Изабель должна была уже приехать туда. – Набери ей, пожалуйста! – и Асмодей перехватывает у Сантьяго телефонную трубку, включая громкую связь. – Изабель, девочка, это Асмодей. Как вы там? Что с Алеком? – Алека оперируют, – голос у Иззи глухой и отрешённый, она держится из последних сил, чтоб не разрыдаться, – Обнаружилось внутреннее кровотечение, его чудом успели довезти…, – в трубке всё-таки слышны всхлипы. – Иззи, успокойся, послушай меня. Алек сильный, он выкарабкается, а мы должны ему помочь в этом. Поговори с врачами: любые обследования, лекарства, консультации, отдельная палата, индивидуальный пост – всё, что требуется, пусть делают по максимуму; я оплачу, что не войдёт в страховку. Держись, береги себя, ты нужна брату. – Спасибо, мистер Бейн! – слышит Асмодей, передавая трубку Рафаэлю. – Иззи, я сейчас приеду! – и Сантьяго быстро ретируется, не забыв предупредить, что осадное положение сохраняется, охрана остаётся, пока не будет полной уверенности, что банда поймана вся, и из дома без разрешения ни ногой. Поймав несчастный взгляд Магнуса, Рафаэль смягчается: – Я позвоню, как дела у Алека, а утром ребята проводят тебя в клинику. Отдыхайте! Магнус в полном раздрае, никак не успокоится, с трудом воспринимает окружающую действительность, и Асмодей, держа за руку, как маленького ребёнка, ведёт его по притихшему дому, сначала в ванну, отмачивая в горячей воде, помогая смыть грязь, боль, страх и обиды, потом на кухню, силком накормив практически с ложки и, наконец, укладывая в постель, оставшись рядом, всю ночь охраняя беспокойный сон, отгоняя накатывающие на Магнуса кошмары, обнимая и успокаивая, словно возмещая сыну то, что не успел в детстве. ******* Алеку хорошо и спокойно. Он не знает, кто он, где он, его не волнуют «почему» и «зачем», он – беззаботная песчинка в невесомости мироздания. Где-то там, за пределами этого уютного безопасного мирка, остались выматывающая боль, мерзкая слабость, постыдная беспомощность, и возвращаться к ним нет ни сил, ни желания. Но оттуда же слышны встревоженные настойчивые голоса, смутно знакомые, почему-то родные и нужные, зовущие к себе, но он не помнит, чьи они, куда зовут, и надо ли ему туда. Алек долго пытается отрешиться от назойливых голосов, но былое умиротворение потеряно, зудящее беспокойство нарастает, почему-то важным кажется следовать на зов, узнать и вспомнить. Запредельным усилием воли он стряхивает с себя ленивый морок блаженного забытья и выпадает в реальность, неприятно бьющую по всем органам чувств. Его окутывает запах лекарств, прокварцованного воздуха, больничных антисептиков, в ушах звенит от противного мерного пиканья каких-то приборов, свет приглушён, но отвыкшим глазам слишком ярко и больно, непослушное ноющее тело распластано по кровати, опутано проводами датчиков и жилками капельниц, во рту сухо, горло царапает трубка. Воспоминания накатывают короткими яркими вспышками: заброшенный склад и удар по голове, камера пыток и страшная боль во всём теле, крики Магнуса и убийство несостоявшихся насильников, стремительный штурм и долгожданное освобождение, крепкие руки парней, выносящие его из пережитого ада, плывущий потолок «Скорой»… А дальше – пустота, тот самый покой и вселенское одиночество, где он пробыл неизвестно сколько времени. Что же, по крайней мере, сейчас он в больничной палате, к гадалке не ходи. Пошевелиться не получается, ослабевшие руки-ноги не слушаются, пересохший язык не ворочается, и Алека затапливает паника. Он что, парализован? Нет, только не это! Что происходит? Чувствовать себя таким беспомощным жутко и чудовищно обидно. – Мммм… – всё, что способны выдавить потрескавшиеся сухие губы, но он услышан: голову заботливо поддерживают, в рот льётся живительная влага. – Алек, ты слышишь меня? – Мааагнс… – взгляд с трудом фокусируется на родном лице: осунувшееся, уставшее, с тёмными подглазинами, без грамма косметики, оно светится неимоверной радостью и тревогой. – Иззи, он очнулся! Алек! Ну, наконец-то! – Магнус держит его за руку так, словно боится потерять, украдкой смахивая слезинки. У появившейся в поле зрения Изабель вид такой же потрёпанный и счастливый. Она плачет, не стесняясь, аккуратно, едва касаясь, обнимая брата. – Да что с вами такое? – непослушный язык с испуга включается в работу, – Мне, конечно, очень погано, но видок у вас, будто меня уже похоронили! – Алек, – Иззи осторожно подбирает слова, – ты в коме был почти две недели, и врачи никаких прогнозов не давали. Тебя привезли с кровотечением, прооперировали и не смогли после наркоза разбудить. Сказалось всё: шок, кровопотеря, сотрясение, травмы, операция. Но ты выбрался, теперь всё будет хорошо. Я сейчас врача позову. Алек шокирован услышанным. Паника вновь набирает обороты, но тёплые руки Магнуса крепко держат его ладонь, успокаивая и не давая сорваться. – Тише, тише! Я с тобой, Алек. Что ты? – Магнус, я двигаться не могу! – Можешь, успокойся! Это от слабости, ты две недели не шевелился, просто отвык. Я рядом, мы с тобой всё наверстаем, вот увидишь! В палате появляется лечащий врач с такой огромной свитой заинтересованных коллег, специалистов, ассистентов, что становится тесно. Алек, оказавшись в центре внимания, с удивлением чувствует себя капризным ребёнком, не желающим расстаться с любимой игрушкой, но руку Магнуса он отпустить не в силах: она, словно якорь, держит на плаву, заряжая спокойствием и уверенностью, помогая не утонуть в захлёстывающем его урагане эмоций. Собравшееся медицинское сообщество долго и тщательно осматривает Лайтвуда, будто какую-то редкую диковинку; бойко переговариваясь непонятными терминами, Алека крутят, вертят, ощупывают, прослушивают, светят фонариком, стучат молоточками, задают какие-то вопросы, утомив смертельно. Но вот толпа, довольная и оживлённая, расходится, остаются только врач и медсестра. Алеку вынимают из горла ненавистную трубку, сворачивают часть аппаратуры, и врач, удовлетворённо потирая руки, выносит свой вердикт: – Ну что ж, Александр, всё совсем неплохо! В вашей ситуации, я бы сказал, что всё, на удивление, хорошо. Но, всё-таки, кома – явление непредсказуемое, возможны отдалённые очень неприятные последствия, потому, пока мы не закончили полное обследование, у вас строгий постельный режим, и это не обсуждается. Физическая активность – только под контролем инструктора, и только лёжа, умственные нагрузки исключаются – никакого чтения, телевизоров, компьютеров и прочих гаджетов. Магнус, я надеюсь на ваше благоразумие, не подводите меня! Алек слишком вымотан и физически, и эмоционально, чтоб осознать масштабы бедствия. В довершение всего, медсестра вводит в капельницу что-то милосердное снотворно-обезболивающее, и парень тихо засыпает, продолжая крепко сжимать руку Магнуса.